октябрь–ноябрь 2006
На третий день Лави решительно заявил, что если они поторопятся, то как раз успеют к кульминации Недели Мертвых. Судя по выражению лица Росса, Неделя Мертвых была последним, о чем он сейчас думал. Но Лави прекрасно понимал, что самое время сменить обстановку и как следует оттянуться. И не мозолить глаза персоналу гостиницы после странной выходки с ключом и последовавшими за этим двумя совсем не тихими сутками. – И вообще, – завершил он свою сумбурную тираду, – я хочу свой праздник. Росс с минуту в недоумении смотрел на него, а потом нахмурился и кивнул: – Ты прав. Нужно уехать отсюда. Лави всегда собирался легко и приучил к тому же Росса. Покидав все в сумки и расплатившись, через пятнадцать минут они уже ехали на юг. Проведя столько времени в вынужденном заточении наедине со своими мыслями, теперь Лави никак не мог выговориться. Росвелл, впрочем, от него не отставал. Обсуждать отвлеченные темы у них пока не получалось: то один, то второй сбивались и возвращались к прерванному разговору. Говорили о чувствах друг к другу, как давно (и как вообще) это поняли, вспоминали тысячу мелочей, по которым можно было обо всем догадаться. Лави даже пошутил, что явно где-то обронил мозг, раз умудрился ничего не заметить. Много говорили о Вив и Джо – оба волновались за них и думали о том, как сделать так, чтобы девочки остались в счастливом неведении. Несмотря на то, что Вивиан и Росс чаще всего не способны были понять друг друга без переводчика (в роли которого обычно выступал Лави), Росвелл по-настоящему любил мать и хорошо представлял, что случится, узнай та правду. Ближе к Мексике немного успокоились. Росс предложил обсудить более насущные бытовые проблемы, в частности, как сохранить все в тайне. Он подошел к этому со своей обычной серьезной дотошностью, постаравшись учесть даже то, что в глазах Лави ну вообще никак не могло вызвать подозрений. В конце очередной такой дискуссии Лави скосил на него глаза и спросил, собирается ли Росс как-то принарядиться в честь мертвецов. – В ковбоя оденусь, – буркнул тот. Росс терпеть не мог жару и если уж ему предстояло провести на солнце какое-то время, предпочитал сбросить с себя максимальное количество одежды. Наверняка пойдет в футболке и бриджах. – А я думал, в индейца, – Лави теперь постоянно хотелось как-то его поддеть. Не то от облегчения, не то оттого, что наконец-то можно было делать это осознанно. – Индеец у нас ты, – фыркнул Росс. – Не в этот раз. Остаток путешествия он отбивался от Росса, пытавшегося выведать, что за костюм. К счастью, теперь имелся действенный способ его отвлечь, которым Лави беззастенчиво пользовался. О том, чтобы остановиться в небольшом городке, где все у всех на виду, нечего было и мечтать. К тому же, в глубине страны праздник не успел коммерциализироваться и был интересен скорее с точки зрения этнолога, чем обычного человека. Поэтому Лави решительно повернул в Мехико, прокомментировав выбор тем, что повеселиться ему тоже хочется, а в гостях у усопших он уже бывал неоднократно и будет ещё не раз. В столице отмечали американский Хэллоуин, хотя и не с таким размахом, и на следующий день он плавно переходил в день умерших детей, а еще через день завершался днем памяти для взрослых. Именно эти три дня и любил захватывать в Мексике Эккер-старший. Когда Росвелл увидел, в каком виде Лави собирается идти на улицу, он долго оторопело пялился на него. – Что-то не так? Я пропустил кусок кожи? – Нет. Я просто гадаю, не умрешь ли ты от жары. Росс протянул вперед руку и нерешительно коснулся тончайшей проволоки, переплетенной с волосами, почти невидимой глазу, поддерживающей над головой стрекоз и мрачноватых черных бабочек. – Как живые... – Ну, они когда-то были... живыми, – Лави мельком глянул в зеркало на оливково-зеленую кожу и накинул жилет, расшитый и расписанный мхом и камнями. – Идем. Они вышли и окунулись в городской гул и дрожащее вечернее марево. Гибкий и быстрый, Лави привычно лавировал между людьми, и некоторое время Россу удавалось держаться рядом, даже несмотря на то, что он постоянно зависал с очередным наброском. Порисовать было что. Людей в маскарадных костюмах было мало, в основном дети и туристы, но с лихвой хватало буйства красок и колоритных образов среди одетых в национальные костюмы. Они с Россом надолго залипли у мрачноватой инсталляции Санта Муэрте, пока со всех сторон ее рисовали на пару и Лави рассказывал о том, как зародилось почитание Святой Смерти и у кого она пользуется популярностью. Двинулись дальше, когда совсем стемнело и улицу затопило оранжевое сияние фонарей и света, льющегося из окон. Буквально через пару минут их разъединила толпа, высыпавшая на вечерний променад. Обнаружилось это не сразу, а только когда Лави завернул в какой-то переулок, чтобы отдышаться. Макабрический кураж захватил его, заставил утратить привычную внимательность и осторожность, привитые одинокими скитаниями, и он не сразу заметил, что за ним наблюдают. А когда четверо мужчин шагнули одновременно из тени, отступать было поздно. Сообразив по сальным взглядам, что они приняли его за девушку, Лави попытался по-испански развеять заблуждение и предложить мирно разойтись, но, судя по мрачным физиономиям, только усугубил свое положение. Аргумент насчет гражданина другого государства тоже не подействовал. Лави замер, остро осознавая всю нелепость ситуации – без оружия, без возможности позвать на помощь (в постепенно усиливавшемся гвалте никто не услышал бы, даже начни сейчас мужики палить из ружей) и в не самом удобном для драки маскарадном костюме. – Придется напустить на вас болотную лихорадку, – от безысходности пошутил он. Вдруг в глазах мексиканцев отразилось замешательство. Лави и подумал бы, что их напугала нелепая угроза, но взгляды сместились выше. Ему вспомнились все киношные сцены подобного рода, где за придурковатым, как правило, героем оказывалось в такой момент чудовище – динозавр, снежный человек или... вставший на задние лапы гризли. И тут же Росс заслонил Лави собой. В его правой руке заходил, заплясал нож, лопатки туго шевельнулись под футболкой, и по движениям, по наклону головы, по каменной неподвижности ног стало ясно, что Росвелл в бешенстве и если понадобится – не задумываясь убьет любого, кто шевельнется. Лави привык к тому, как неловко Росс говорит, в особенности с дорогими людьми, как неуклюже ласкается – всегда помня о своих размерах и силе, как осторожничал все это время с ним в постели, боясь сделать больно, оттолкнуть грубостью, не осознав еще, что Лави принимает его всего, любым, и ничего не имеет против грубости. Теперь же перед ним оказался не спокойный домашний медвежонок, а дикий разъяренный зверь, на территорию которого посягнули чужаки. И этот зверь ему нравился. От него захватывало дух. Рядом с ним хотелось быть, его хотелось трогать и отдаваться ему. Лави нахмурился, окинул взглядом проулок, пытаясь сообразить, чем бы помочь этому самому зверю. Росс, как и Лави, тщательно оберегал руки и драться не умел, несмотря на мастерское владение ножом и устрашающие размеры. К тому же, был совсем еще мальчишкой... Вот только его это, кажется, не смущало. Росвелл шагнул вперед, переводя взгляд с одного противника на другого, удерживая в поле зрения всех. Лави не видел выражения его лица, но остро ощущал исходящие от него эмоции – жесткие, темные, давящие. Безмолвный приказ – и ни грамма сомнения в послушании. Наконец один за другим мексиканцы стали отворачиваться и медленно отступать. Вскоре проулок опустел. За все время с момента появления Росса не было сказано ни единого слова. Только когда последний недруг исчез за поворотом, Росвелл наконец обернулся, всмотрелся, проверяя, не пострадал ли он, а потом сказал: – Держись рядом. От его взгляда у Лави перехватило дыхание и засосало под ложечкой. Он опустил голову, осознавая неуместность своих желаний и одновременно признавая правоту замечания. – Да. Ему стоило некоторого труда не добавить "сэр", и Лави клятвенно пообещал сам себе связаться с Эстель. У Росса были все задатки, чтобы стать когда-нибудь отличным Доминантом, но сейчас об этом не стоило и думать. Он совсем молодой и, наверное, ни о чем таком даже не думал. Но этот взгляд, поза... Лави с усилием переключился с мыслей о том, как это могло бы быть с ним, на шумную толпу и праздник вокруг и увлек Росса на главную улицу. Эстель он позвонил на следующий же день. Перед привычно отстраненным лицом на экране телефона немного успокоился и сумел более или менее внятно попросить о встрече и сессии сразу же по приезде. – Я бы хотел остаться на несколько дней, мэм, – добавил он в конце короткого разговора. – Посмотрим, – в спокойном взгляде мелькнуло чисто женское любопытство. Обычно Лави не позволял себе подобных вольностей. – Приезжай. – Спасибо. Лави убрал телефон в карман, шагнул с балкона в комнату и словно на стену натолкнулся на пристальный горящий взгляд Росса. – Ты собираешься к той женщине. Он не спрашивал – утверждал. Лави пожал плечами, соглашаясь. – Почему? – Мне... – Лави запнулся, не зная, как толком объяснить, что ему нужно. Потом осторожно уточнил: – Что-то знаешь о субкультуре БДСМ? – Знаю. Лави подавил любопытство – сейчас было не до того. – Эстель – моя Госпожа. А мне очень нужна сессия, – просто и открыто сказал он. Заметив, как потемнели у Росса глаза и как заиграли желваки, счел необходимым добавить: – Но можешь быть уверен, что я больше не буду заниматься с ней любовью. – Тема – это не секс. Я не хочу, чтобы ты ехал к ней. Лави невольно дернул бровью: тон у Росса был даже не командным – в нем четко читался запрет, какой мог бы наложить Верхний на своего нижнего. "О чем я опять думаю? Он же наверняка не понимает, как смотрится со стороны..." Лави мягко, успокаивающе улыбнулся. – Росвелл, послушай, у тебя нет никаких поводов для ревности... – Нет поводов?! Росс с минуту молча разглядывал его, словно пытаясь найти что-то в выражении лица, глаз. А потом стиснул зубы и неожиданно холодно проговорил: – Тогда я приглашаю тебя зрителем на свою сессию. Сможешь задержаться в Питтсбурге на пару дней? Лави почувствовал себя так, словно ему дали по голове пыльным мешком. Ну, и почему, собственно, он решил, что если Росс знает о Теме, то никогда не пробовал? И почему сразу не спросил? Кажется, пора было срочно что-то сделать со своим мозгом и перестать считать взрослого умного парня маленьким мальчиком. Мысли потонули в неожиданно яркой и острой вспышке злости, но Лави не успел осознать, на что злится. – Смогу, – словно со стороны услышал он свой голос. – Прекрасно. Я договорюсь, – Росс вытянул из кармана мобильник и в свою очередь ушел на балкон, оставив Лави смотреть вслед и отчего-то чувствовать себя жутко виноватым. Всю дорогу до Питтсбурга оба занимали себя игрой под названием "у нас все в порядке". Но на самом деле Росс дулся, а Лави продолжал злиться на него. Если бы Росвелл не замкнулся в себе, дуться не пришлось бы. И в настолько глупую ситуацию они бы тоже не попали. Раньше он все рассказывал, всем делился – сам, охотно и щедро, поэтому теперь Лави ощущал, помимо злости, еще и обиду, и досаду. И, как будто этого было мало, примешалась к ним толика паранойи. Чего еще он не знал и никогда не узнает? Эмоции и взаимное недопонимание съели дорогу, спрятали ее в потайной карман на изнанке бытия, и когда фары выхватили из темноты указатель "10 миль до Питтсбурга", Лави только удивленно проводил щит взглядом. Потом повернулся к Россу, собираясь извиниться перед ним и попросить рассказать о своем опыте, но тот резко выкрутил руль, а после поворота контрастно плавно, почти нежно провел машину по узкой плохо освещенной улочке и припарковался рядом с щегольским синим кабриолетом. – Приехали. – Не хочешь сначала отдохнуть? – осторожно спросил Лави. – Нет, я в порядке, – спокойно ответил Росвелл. Он выглядел сосредоточенным, но больше не злился и не обижался – Лави явственно ощущал исходящую от него уверенность, чуть отстраненную, но все равно теплую, уже знакомую. И потянулся, неосознанно повинуясь этой уверенности, – под локоть, под руку, стремясь ощутить одобряющее прикосновение, чутко поймать взгляд, угадать любое желание и исполнить его. Но Росс ничего не заметил (или сделал вид) и вышел из машины, а ему пришлось одернуть себя и, не дожидаясь повторного приглашения, последовать за ним. У двери их никто не встречал, но в небольшом хорошо освещенном холле два поджарых подозрительных охранника приветствовали Росса как своего и ничего не сказали насчет Лави, хотя только что по две дырки с каждой стороны в нем не просверлили взглядами. Росвелл уверенно миновал бар, пересек внутренний холл и поднялся по лестнице на третий этаж. К этому моменту Лави наконец-то сообразил, где они находятся. Вкус у Росса был отменный. Эстель рассказывала ему про "Шепот", отметив, что это один из лучших клубов страны. Поэтому он с любопытством оглядывался, держась позади, и заметил, что Росс остановился, только упершись лбом в широкую спину. – Извини. – Здравствуй. Устрой моего гостя, – не обращая больше внимания на Лави и не дожидаясь ответа от того, к кому обратился, Росвелл удалился в соседнюю комнату, сопровождаемый стройной девушкой. Встретивший их на входе в приватную комнату мужчина был немного выше и старше Лави, темноглаз и рыжеволос. Не скрывая интереса, он окинул гостя взглядом, потом приветственно кивнул. – Добро пожаловать. Рэндалл. – Лави. Рэндалла он тоже знал – понаслышке. "Шепот" принадлежал ему. Рэн широко известен был как самим клубом, так и тем, что был свитчем и брал в руки плеть с не меньшим удовольствием, чем вставал под нее. – Следуйте за мной, пожалуйста, – мужчина двинулся вперед, зачаровывая, привлекая внимание плавными неторопливыми движениями. Эстель упоминала, что начинал Рэндалл как стриптизер. Видимо, танцы он не забросил. Глаза обожгло непрошеным гневом, но Лави удалось кое-как взять себя в руки. Помещение, куда привел его Рэн, для показательных сессий и мастер-классов предназначено не было и принадлежало, по всей видимости, самому владельцу. Сдержанные, почти строгие тона, освещение приглушенное, мягкое, темная кожа, матовое богатое сияние бриллиантового дерева. Под потолком – система подвесов и блоков. У одной стены стенд с ударными девайсами. В углу еще стенд – с ножами. И много свободного пространства. Лави поймал себя на мысли, что Россу с его габаритами здесь должно быть очень комфортно. Рэн дождался, пока Лави устроится в кресле за столиком, и поманил к себе вторую девушку, до того почти незаметную в тени. – Это Мелани. Если вам что-то понадобится – что угодно, – выделил голосом он, – она в полном вашем распоряжении. Теперь, если вы извините... Лави кивнул, проводил его взглядом и посмотрел на стол. Шампанское, вода, сыр, фрукты, орехи – специально для него. Именно то и так, как он любил. Он легко коснулся высокой тонкой ножки бокала, и Мелани тут же изящным легким движением подхватила из ведерка бутылку. Красивая немного ломкой, острой, птичьей какой-то красотой, с непроницаемым взглядом. И все же Лави чувствовал и любопытство, исходящее от нее, и легкое напряжение. Опыта у нее было явно меньше, чем у Рэна, во всяком случае, полностью скрывать свои эмоции она еще не умела. Вторая девушка, как он убедился позднее, тоже. Росс, не любивший, когда что-то стесняло его движения или могло зацепиться за окружающие предметы, вел сессию в одних кожаных штанах, защищавших ноги и промежность от случайных захлестов и промахов. Лоб пересекала широкая лента, не позволявшая волосам и поту лезть в глаза. Без ботинок он ступал пружинисто, с грацией тяжелого крупного зверя. И почти не говорил – не нужно было. Все окружающее пространство наполнено, напитано было его волей, достаточно было жеста, чтобы его поняли. Лишь изредка Росвелл коротко командовал, какой девайс ему нужен, или спрашивал, как себя чувствует Рэн, хотя очевидно было, что это делалось для проформы: Росс был вовлечен во всех троих своих нижних эмоционально и физически. Он ощущал и четко фиксировал любого из них в комнате – их движения, состояние, поведение. Сейчас во всем мире для него не существовало никого и ничего, не было никого и ничего важнее, чем гибкий поджарый мужчина в подвесе, гулко с хрипом выдыхающий при контакте с плетью или снейком, и две девушки, как бордер-колли ловящие малейший знак. Не существовал даже Лави. И понимание этого вдруг ударило так сильно, что тот едва сдержался, чтобы не уйти немедленно. Потом уже, немного придя в себя, Лави вспомнил и некоторые огрехи Росса, и то, как бережно, едва заметно поправлял, подсказывал ему Рэн (очевидно, его учитель), и отсутствие среди девайсов кнута (оправданное: мало того, что Росс не был обижен силой, так еще и рука у него оказалась тяжелой, что видно было невооруженным глазом). Вспомнил и взгляд Рэндалла, по всей видимости догадавшегося и о том, какие чувства связывают их с Россом, и что Лави сам сабмиссив, и черт его знает о чем он там еще догадался. Вспомнил завораживающую красоту и силу Росвелла и его удовольствие от происходящего, наслаждение каждым движением. Вспомнил и оценил в полной мере. Но тогда, в изысканной игре полутеней, в эпицентре всепоглощающего внимания Росса, направленного на других, в вихре огненных искр, в которые Лави рассыпался от невыполнимого желания принять и прочувствовать всем собой каждый удар, каждый взгляд, каждое прикосновение, каждый отрывистый приказ, в леденящей кровь ненависти и ревности – он мог думать только об одном. Росвелл был его, а он – Росвелла. И Лави не намерен был делиться им с кем бы то ни было. Удивительно, что Росс пришёл к этому раньше. С трудом дождавшись конца сессии, воспользовавшись тем, что Росс занят Рэном, он встал. Находиться в комнате и дальше было выше его сил. Его чуть ли не физически переворачивало всякий раз, когда Росвелл касался обнаженной кожи другого мужчины, когда склонялся к нему, шептал что-то на ухо... "Не отдам. Никому." – Выведи меня, – отрывисто попросил он Мелани. И уже на лестнице добавил мягче: – Передай Росвеллу, что я в машине. Она кивнула послушно, скрывая глаза за сенью ресниц, проводила его в холл и немедленно поспешила назад. А Лави, пошатываясь, вышел из клуба, ухватил из бардачка портсигар, прикурил и глубоко затянулся. Пальцы дрожали. Перед глазами все плыло. Он понятия не имел, сколько просидел неподвижно, прежде чем набрал Эстель – обычный голосовой вызов, смотреть на экран он был не в состоянии. И довольно смутно помнил, что именно говорил и как. В конце концов Эстель сказала, чтобы он повторил все, глядя в глаза. И попросила передать трубку тому, ради кого он настолько скоропалительно снимает ошейник, если этот человек рядом. Лави понимал, что поступает некрасиво, что десять лет тематических отношений не рвут вот так, вдруг, без подготовки, но по-другому уже не мог. Не после того, что увидел и почувствовал. И поэтому когда Росс наконец появился, молча, не глядя, протянул трубку. Не слыша голоса, обернулся: Росвелл вопросительно смотрел на него. – Это Эстель. Хочет поговорить. С тобой, – слова вновь непослушно ворочались во рту вместо того, чтобы непринужденно скатываться с языка и исчезать в ноосфере. Промедлив, Росс все же приложил трубку к уху. – Добрый вечер, – вежливость явно далась ему с большим трудом. Эстель что-то сказала. Росс вновь перевел взгляд на Лави и нахмурился: – Да. Да... – голос звучал спокойно, но Росс ощутимо сердился. Он выслушал очередной вопрос и несколько секунд молчал, пристально вглядываясь в Лави, а потом ответил – уверенно и твердо: – Я знаю, кем вы для него были. Лави едва заметно вздрогнул, словно от слабого разряда тока, но ничего не сказал. Отвернулся в ночь и слушал разговор, слепо глядя в окно. – Удивит. Вы должны знать его лучше. В тон наконец-то прокралась злость, и Лави почему-то захотелось сжаться в комок, как в детстве. Слова долетали до него словно сквозь вату: "Сессий не было…" "Это не важно…" "Думаю, да…" И неожиданно громко и резко: – Лави не ребенок. И в материнской опеке не нуждается. Странно было слышать эти слова от вчерашнего мальчишки. Странно, немного смешно и в то же время приятно. Разобраться, почему, Лави не успел. – Ошейник – всего лишь символ. Решили использовать власть для удовлетворения любопытства?.. – медленный выдох сквозь сжатые зубы: – Тогда это ревность. Но решать не мне и не вам. Тишина слизнула несколько мгновений, а потом Росвелл как-то уж слишком спокойно и ровно проговорил: – Она настаивает на личной встрече. Со мной. Ты этого хочешь? Лави оторвался от созерцания темноты и заглянул Россу в глаза. Там плескалась холодная ярость. – Она хочет видеть, кому передает ошейник? – зачем-то уточнил он. Росс молча кивнул. – Скажи, что подумаешь. Нам, кажется, пора поговорить. – Это бесполезно, – неожиданно мягко ответил Росвелл. – Я не доверяю ей. И ты не убедишь меня ей поверить. Если тебе это нужно – я это сделаю. И нечего обсуждать. Лави хотел сказать, что не о том собирался говорить, потом посмотрел на Росса и понял, что кое-что тут тоже бесполезно. – Мне это нужно, – наконец ответил он. В таких вопросах Эстель вполне можно было верить. Росвелл мрачно усмехнулся и вернулся к разговору: – Через три дня. Если вы на этом настаиваете... До встречи, – он коротко презрительно улыбнулся и прервал вызов. Потом легко коснулся рукой плеча: – Идти сможешь? Или вызвать такси? Лави все еще трясло, но он решительно кивнул. – Идем. Надо пройтись. Во время короткой прогулки разговор не клеился: Росс вымотался и устал, а Лави тонул в противоречивых эмоциях. Он то старался вспомнить, что именно наговорил Эстель, то пытался оправдать себя в собственных глазах, то глупо и как-то совершенно по-мальчишески ревновал, когда перед глазами вставали фрагменты посещенной только что сессии, то беспокоился за Росса, державшего на себе сразу троих столько времени – и вновь глупо ревновал, больше всего к Рэндаллу. В итоге до отеля добрались в полном молчании и так же, в тишине, устроились на узкой полуторной постели. И лишь когда Лави прижался к горячему боку, когда уткнулся носом в подмышку – его немного попустило. Напряжение, зависшее между ними в последние дни, исчезло. Росвелл больше не злился – по крайней мере, на него. Поговорить им удалось только ближе к вечеру следующего дня. Лави рассказал, как пришел в Тему, попытался объяснить, почему, но не смог внятно сформулировать и пообещал рассказать потом. Не сдержав любопытства, спросил Росса, почему этим заинтересовался он. Тот немного смущенно улыбнулся: – Стал выяснять, что такое "сабдроп". Примерно чего-то в этом роде и следовало ожидать. Нашел информацию, нашел еще информацию и пошел попробовать. Это было очень по-росвелловски. А под конец Лави, в свою очередь смущаясь и чувствуя себя не в своей тарелке, высвободился из объятий, уселся по-турецки напротив и заглянул Россу в глаза. – Скажи... Ты... – он запнулся, уставился на свои руки, словно провинившийся подросток, каковым, впрочем, себя и ощущал, но все же договорил: – Как думаешь, мог бы ты стать Верхним для такого, как я? – Конечно, – казалось, Росса искренне озадачил этот вопрос. – Если ты этого хочешь. – Еще как хочу, – Лави хмыкнул. – До закатывания безобразных истерик бывшей Госпоже, если ты не заметил. – Значит, я им буду. Душевное здоровье Эстель его явно не волновало. Но у Лави вдруг словно камень с души свалился. – Только знаешь... Я ужасный нижний. И... Я боюсь, я не смогу делить тебя с кем-либо, – Лави вскинул голову и вновь упрямо уставился в серые глаза. – Я хочу быть только твоим. И хочу, чтобы ты принадлежал только мне. – Так и есть, – Росвелл улыбнулся тепло и открыто, наконец-то снова став похожим на мальчишку, которым все еще был. – И так будет – если ты согласен. – У тебя все еще есть сомнения в согласии? – проворчал Лави, внезапным броском опрокинув Росса на постель. – Придется над этим поработать, пока я еще могу так делать... На утренний рейс они опоздали, полетели в Саванну несколькими часами позже и времени отдохнуть и поговорить перед встречей у них не осталось. Эстель заказала чилл-аут в их с Лави клубе, не пожелав пускать чужака на свою территорию. Здесь целую вечность назад они заключили первый договор, здесь обсуждали дальнейшие изменения и было только логично, что здесь нужно было поставить точку. При виде Росса Эстель все-таки не удалось сдержать удивление, потом она в некоторой растерянности скользнула взглядом по Лави. – Могу я переговорить с тобой наедине? – нарочито спокойно, сдержанно, но Лави ничего не успел ответить. – У вас была возможность поговорить наедине, – как носом в лужу ткнул ее Росвелл. – Вы предпочли встречу. – Но это мое право, – возразила Эстель. – Нет. Больше нет. Лави ожидал, разумеется, что миром проблему не решить, но абсолютно не был готов к безобразной сцене, разыгравшейся между Эстель и Россом. Они перебрасывались едкими, колкими и откровенно обидными фразами, словно забыв, что Лави здесь и все слышит, не давая ему вставить ни слова. Он был словно перегородка на столе для игры в пинг-понг, и мячик то и дело со свистом проносился в миллиметре от его носа. "Я была его Верхней больше десяти лет, и я обязана защитить его от необдуманных шагов..." "Забота о моральном облике была включена в ваш контракт? Нет? Тогда предмет обсуждения отсутствует..." "Вы абсолютно аморальны. Я не понимаю, как настолько воспитанный, культурный человек как Лави Эккер умудрился вырастить..." – Прекратите, – разом вспылил Лави. – Я бы попросил не переходить на личности. Возраст Росвелла, его эмоции и воспитание не имеют отношения к обсуждаемому вопросу. Можно было что угодно говорить про него самого, но Росса не имел права тронуть никто, даже Эстель. Сообразив, что эти двое могут еще долго пикироваться, проникаясь друг к другу все большей антипатией, Лави, с усилием заставив себя дышать ровнее, положил ладони на стол, посмотрел женщине в глаза и четко проговорил: – Я хочу расторгнуть наш контракт и прошу освободить меня от всех обязательств, связанных с ним, – он смотрел, не отворачивался и, наверное, поэтому заметил – как дрогнули губы, как потемнели глаза, как она невольно едва заметно отшатнулась. – С моей стороны было бы по меньшей мере подло продолжать отношения. Не говоря о том, что для меня это уже невозможно. До него вдруг дошло, что она непременно заплакала бы, если бы была одна. А наедине с ним постаралась бы скрыть слезы. Сейчас же глаза у нее оставались сухими, но на скулах выступил злой румянец, а лицо словно закаменело. Эстель выглядела как человек, из которого разом вышибли дух. "Почему она никогда не говорила, что любит меня?" Мимолетное удивление. Отсвет заходящего солнца на стене. Отголосок так и не зажившей обиды. А потом – бисер никому не нужных фраз. Да. Он хорошо подумал. Да. Он осознает последствия. Нет. Он не передумает. Он полностью отвечает за свое решение. Нет, его не нужно выводить из связки, он сам. Да, разумеется, вы можете остаться друзьями... Лави плохо помнил это бесконечное кружево. Он не ожидал, что встреча настолько вымотает его, вылущит как шишку. Из ее окончания он запомнил только отказ Росвелла принять ошейник из ее рук и подчеркнуто вежливую просьбу вернуть вещь напрямую Лави. Выйдя из клуба, Лави Эккер недоуменно посмотрел на кожаный обод, обшитый стальными бляхами, и выронил наземь, словно тот обжигал ладонь. И примерно так оно и было.1985
Роберт Факсон был из породы людей, которые мнят себя чрезвычайно умными и считают, что видят всех насквозь. Лави подозревал, что Роберт себя, мягко говоря, переоценивает. Во всяком случае, им оказалось очень легко вертеть: он быстро и охотно поворачивался именно туда, куда надо. Когда нужно было, злился, когда нужно – замолкал в недоумении, говорил, молчал, бесился, только что не садился по команде и лапу не подавал. Сначала Лави было весело, потом надоело. Это не могло сравниться ни с эмоциями от общения с Лавинией, ни с восторгом и чистотой игорного азарта. А с тех пор, как Лави наконец-то понял суть покера и начал осваивать его, игры с Робертом стали откровенно скучны. К этому моменту Факсон, сам того не осознавая, уже чуть ли не в рот смотрел Эккеру. Тут бы Лави и остановиться, но он не смог превозмочь любопытства, желания узнать, как далеко сумеет заставить зайти. Потом он неоднократно жалел, что выбрал именно это место, но тогда раздевалка показалась удачной идеей. Все на занятиях, а у кого спорт – уже разбрелись по секциям. Он привел туда Роберта и спросил, не хочет ли тот выяснить, у кого длинней? – Ха, – насмешливо и снисходительно заявил Боб, – я знал, что ты педик. Но ты не бойся, я никому... Лави положил ладонь поверх его ширинки и уставился в глаза. – У тебя стоит, Факсон. Но я тоже никому не скажу. Если попросишь. Было очень тихо. И в этой тишине явственно слышно было их дыхание: сбивчивое и частое Роберта и почти спокойное – Лави. – Или ты боишься проиграть? – поддел он. Боб глянул исподлобья, оттолкнул руку и расстегнул ширинку. Член у него был почти как у взрослого и, конечно, длиннее. Лави с усмешкой коснулся молнии, и тут Роберт практически вмял его в стену и неумело, но жадно поцеловал. – Ты хуже девчонки, – пробормотал он невнятно, перехватывая ладонь Лави, стаскивая с него до середины бедер брюки, обхватывая член и начиная двигать по нему рукой. – А по-моему лучше, – насмешливо ответил Лави, занимаясь тем же. Его возбуждал не столько Роберт, сколько власть над ним. Он ожидал большего – что чужая рука будет чувствоваться как-то иначе, чем своя собственная, возможно, будет приятнее, в общем, по-другому. Но в действительности удовольствие скорее имело отношение к мозгу, чем к тому, что делал Боб. Либо он вообще никогда себе не дрочил, либо делал это механически, не особо думая о том, как разнообразить ощущения. Для Лави, по себе отлично знавшего, как доставить удовольствие, не составило труда довести Факсона до оргазма в считанные минуты, но сам он кончить не успел: пока его недруг пытался отдышаться, уткнувшись лбом в его плечо, Лави обнаружил, что они уже не одни. Плохо соображая, что вообще делают нормальные люди в такой ситуации, он с вызовом вернул взгляд мистеру Финнегану, преподававшему основы физического совершенства и физику. Разумеется, мистер Финнеган отвел мальчиков к директору. Тот долго слушал всех троих и отчего-то пришел к выводу, что это Факсон зажал в углу Эккера. Возможно, причиной был тот факт, что директор прекрасно знал семью Эккеров и не раз бывал на приемах, которые устраивала Лавиния, не говоря уже о щедрых пожертвованиях в фонд школы, когда туда поступил ее внук. Отпуская их, директор сказал, что непременно поговорит с миссис Эккер... – "...поскольку Лави очень благовоспитанный мальчик, и ему может понадобиться помощь, чтобы справиться с последствиями домогательств со стороны одноклассника", – дочитав письмо вслух, Лавиния уставилась на Лави. Лави смотрел в пол, чувствуя, что сейчас провалится сквозь вощеные доски. – Ну что же, – Лавиния сложила пополам записку и бросила ее на стол, – врать другим ты научился. А теперь расскажи мне, что произошло на самом деле. Лави почувствовал, что неумолимо краснеет. Что соврать – он придумать не успел, а какими словами можно рассказать о произошедшем бабушке, не вызвав на свою голову мор, чуму и прочие заманчивые вещи, он понятия не имел. И потому молчал. Лавиния тоже молчала, отчего воздух в комнате ощутимо напитался электричеством. Она злилась – Лави видел. И потому следующий вопрос застал его врасплох. – Тебе понравилось? Мальчик дернулся, изумленно посмотрел на нее, но вновь не сумел выдавить из себя ни звука. – Сядь. Лави терпеть не мог, когда она так делала. Во-первых, это сразу же давало ей огромное преимущество в росте, во-вторых, она контролировала все пространство вокруг него и, наконец, в-третьих, он никуда не мог деться из чертова кресла и чувствовал себя из-за этого как на электрическом стуле. Кроме того, то самое странное незнакомое противоречащее всему на свете существо в нем напряглось и заворчало. И поэтому он отрицательно качнул головой. – Спасибо. Мне удобно. – Сядь, – с нажимом повторила Лавиния, шагнув ближе, почти вплотную. Лави преодолел желание шарахнуться в сторону, вздернул подбородок и уставился ей в глаза. Там плескалось бешенство. – Я жду. – Я постою. Но ты можешь присесть, если хочешь, – он чуть не прикусил язык, сообразив, что уже открыто хамит. Но ему вдруг сделалось как-то ломко и хрустко весело, как на сухой старой ветке, которая вот-вот подломится под весом тела. Трость выскользнула из руки Лавинии, но не успел Лави наклониться за ней, как на плечах сомкнулись не по-женски сильные пальцы – так, что колени сделались вдруг ватными и подогнулись сами собой. – Ублюдок, – прошипела Лавиния, склоняясь за ним. Сквозь прищуренные веки видно было, как радужка светлеет от злости, и Лави стало не по себе. – Пустоголовый выродок. Перед тобой открыты все двери, любая возможность – для тебя, стоит шевельнуть пальцем, но нет, предел твоих мечтаний – быть дешевой подстилкой! Подставлять задницу всякой швали. Тебе это нравится? Лави вспыхнул от гнева, ухватился за ее запястья – Лавиния настолько сильно стиснула плечи, что руки начали неметь. – Я просто... – Замолчи. Не смей меня трогать, – она вдавила большие пальцы глубже и держала так, пока он не опустил руки и не сморщился от боли. – Твое поведение недопустимо. Ты разочаровал меня. Хорошо, что твой отец не дожил до такого позора. Лави поднял голову. – Ты сама отказалась отправить меня на борьбу. Я просто решил проблему. – И давно это стало способом решения проблем? Получил его в наследство? До него не сразу дошел весь смысл сказанного. А когда дошел, кровь ударила в голову. Лавиния, очевидно, уловила перемену в его настроении, потому что вдруг выпрямилась и отчеканила: – Довольно. В школу ты не вернешься. И не выйдешь из дома, пока я не разрешу. – Да пошла ты! – выплюнул Лави. Толкнуть ее он не посмел, но рванулся с такой силой, что вывернулся наконец и выскользнул из кресла. – Твердишь о чести и манерах, а сама имела их в жопу, когда тебе это выгодно! Ненавижу! Не хочу тебя видеть. Никогда! В этот момент он чувствовал, что и вправду никогда не захочет ее видеть. А если услышит от нее еще хоть раз, что его мать была продажной девкой, то просто убьет. – Извинись. Немедленно, – тихо проговорила Лавиния, но он ее уже не слышал. Пулей вылетел из гостиной и выскочил из дома, с грохотом хлопнув дверью. У подъезда Честер возился с машиной. Лави понятия не имел, почему самым естественным на свете оказалось броситься к нему. Не считая неожиданной поблажки в плане посещения игорных домов, Честер неукоснительно исполнял все указания Лавинии насчет того, что разрешено ее внуку, а что запрещено. И Лави ждал (и почти хотел этого), что водитель остановит его, даст оплеуху и притащит обратно, поскольку бабушку великолепно слышно было снаружи, но Честер посмотрел на него, прислушался к тому, что кричит хозяйка, и вдруг распахнул дверцу. Лави нырнул в автомобиль и забился на заднее сиденье, трясясь от раздиравшей все его существо боли и обиды, от слов, которые так и не нашли пути на волю, от эмоций, метавшихся внутри как перепуганные птицы. Честер обернулся к нему. – Не знаю, – чуть ли не срываясь в крик, ответил Лави на молчаливый вопрос. – Просто увези. Мне все равно. Мотор зарокотал удивительно вовремя – именно в тот момент, когда Лавиния появилась на опоясывавшей дом веранде, и ни одно слово не могло уже донестись до них достаточно разборчиво. Лави сжался в комок, подтянул колени к животу и угрюмо смотрел в окно, пока за темным стеклом не замелькали первые дома и не начали мельтешить люди. – В гостиницу, – сказал вдруг Лави. – В любую, откуда не позвонят ей. Нужно было выдохнуть и прийти в себя. И обдумать, что дальше. К его удивлению, Честер такую гостиницу знал. Она оказалась в "черной" части города в гаитянском квартале. Лави только потом вспомнил, что Честер сам наполовину гаитянин и это, скорее всего, его собственный район. Но в тот момент просто прошел в холл и там замер. Он привык к резному дорогому дереву, к хрусталю, к бронзе, мрамору, роскошным коврам, к вымуштрованному и неизменно приветливому персоналу гостиниц, в которые изредка попадал, сопровождая в поездках бабушку. Здесь же был совершенно другой мир, на мгновение заставивший его забыть обо всех невзгодах, увлекший воображение в полет, звавший немедленно узнать историю этого места и... – Идем, – Честер прикоснулся к его локтю и повел наверх по скрипучей деревянной лестнице. Лави смотрел ему в спину, потом на спокойные уверенные движения, пока он отпирал дверь. И неожиданно где-то внутри заныло что-то, плеснуло на щеки и уши краской, но дверь уже открылась и закрылась, отрезая их от мира, и Лави без сил упал на постель, вновь свернувшись там в комок, сунув руки между бедер и глядя в пространство, моментально забыв о том, что он не один. Правда, долго он так не пролежал. Водитель сел верхом на шаткий стул напротив, и Лави поневоле пришлось тоже сесть и перевести на него взгляд, чтобы не смотреть в промежность. – Может, расскажешь, из-за чего я хоть работы лишился? Лави встревоженно уставился на него, сообразив, что тот прав. – Прости... Честер только мотнул головой, снял очки и положил их на полку у кровати. Оказалось, что за ними он прятал неровный шрам под глазом, переходящий на висок и терявшийся за ухом. А еще – пронзительно черные глаза из тех, что принято называть горящими. Лави поймал себя на том, что откровенно пялится на Честера и молчит, как идиот. – Я бы сейчас выпил, – честно сказал Лави, наконец поняв, что скрывается за этими словами в кино и книгах. Но Честер ожидаемо отрицательно качнул головой. Впрочем, протянул руку к холодильнику под полкой и достал баночку колы. Лави решил, что это вполне подойдет, и попытался рассказать, преодолевая собственное сопротивление, – криво, косноязычно, временами словно совершенно безэмоционально, как будто на самом деле не испытывал ничего из тех чувств, о которых говорил. Продолжая в процессе неосознанно разглядывать молчаливого собеседника. И гадая, что теперь делать и может ли он вернуться домой после всего, что натворил. – Да ничего особенного ты не натворил, – пожал плечами Честер. Лави вновь вспыхнул – в задумчивости он поделился своими сомнениями вслух. – Подобные номера откалывают почти все мальчишки в твоем возрасте. И, между нами, ты далеко не самый худший вариант подростка. – Ты просто ее не знаешь... Мужчина как-то неловко и осторожно, словно боясь обрушить постель, пристроился рядом с Лави и притянул его за плечи к себе. Лави сначала напрягся (подобное позволяла себе только Эльза и почему-то только когда бабушка не могла их видеть), но выдохнул, расслабился, приник доверчиво к горячему боку, не замечая, что на ресницах повисли прозрачные капельки, и безотчетно потерся виском о широкое плечо. От Честера пахло незнакомо, резко, пряно, совсем не так, как от Лавинии, Эльзы или Стефании, внучки Эльзы. И не так, как от Ричарда. Лави вслушивался в этот запах, вбирал в себя. И ему нравилось. И хотелось коснуться шрама, а затем... Не додумав, повинуясь невнятному порыву, он подобрался, скользнул дальше под руку, провел кончиками пальцев по толстой нити рубца и вдруг коснулся губами уголка рта. – Ты что творишь? – Честер грубовато перехватил его запястье и попытался отодвинуться. – А на что это похоже? – ответил мальчик вопросом и решительно поставил колено меж его ног, мешая встать, ощущая под тканью брюк налитой член, понимая, что это не какой-то там случайный утренний стояк. И возбуждаясь при мысли об этом. Скопившиеся эмоции, злость, не имеющая никакого выхода ярость, почти постоянное в последнее время желание – все смешалось и прорвалось. Он обеими руками уперся в грудь мужчины, намереваясь повалить навзничь, но оказалось, что это не так просто. Честер напоминал сжатую до отказа пружину, хищника перед броском. Наверное, ему стоило неимоверных усилий сохранять неподвижность. Тогда Лави одним движением распустил его галстук и принялся расстегивать рубашку, не заметив даже, как оседлал сильные бедра, не отрываясь от черных глаз, загипнотизированный давящей тяжестью взгляда. Он вздрогнул, когда водитель вновь перехватил уже оба запястья и сжал. – Я не Факсон, Лави, – никто никогда не произносил его имя так – хрипло, низко, зовуще и в то же время жестко, чтобы голова пошла кругом, чтобы стало трудно дышать, чтобы давно уже тлевший в нем огонь разом взметнулся в лесном пожаре. – Я понимаю, Честер, просто... – Уилмор. – Уил... Лави не заметил, как оказался под ним. Как потом не заметил исчезнувшее с кровати покрывало, снятую одежду, задернутые шторы, опущенные жалюзи. Уилмор не был Робертом, это точно. Он превосходно знал, что делать и как. Он был сильным, большим, горячим, уверенным в себе и не нес всякую чепуху про педиков. И Лави вскоре с головой захлестнуло настолько острым, пряным и восхитительно хмельным желанием, какого он никогда не испытывал ни наедине с собой, ни к другому человеку. Он мог только полустонать-полурычать и иногда тихо всхлипывать, потому что Уила было так много, всего было слишком много. Всего было – слишком. И он не согласился бы променять эти мгновения ни на что. Когда Уил взял его – по-настоящему, – было больно, очень больно, но он эту боль почти не заметил, словно она существовала в какой-то параллельной вселенной. И вместо того, чтобы оттолкнуть, притянул к себе, неумело обхватил ногами и подставил шею, сорвав с губ хриплое, чуть шепчущее "Лааави...". А потом они торопливо мылись, толкаясь в тесноте душа – простого куска шланга с лейкой. Так же торопливо одевались и выходили. В машине Лави сморило коротким освежающим сном. Но на подъездной аллее он подскочил. – Зачем ты меня привез обратно?! Я не хочу... – Твоя бабушка заявит в полицию, а меня обвинят в похищении несовершеннолетнего. Лави отвернулся, глядя в окно. Честер-Уилмор был абсолютно прав. Придется вернуться. – Ладно, – опять озвучил он свои мысли. – Только я все равно убегу. – Я буду тебя ждать, – сказал вдруг водитель. – У лодки Рэди. – Откуда ты знаешь про лодку Рэди? – Про нее все знают. С того дня, как ты впервые сбежал. Застегни верхние пуговицы. Мы приехали. Лави машинально застегнул рубашку и вышел. Лавиния была дома и говорила в гостиной с капитаном полиции. При виде Лави и Уилмора она резко смолкла, потом сухо приказала внуку отправляться в комнату и ждать там. Лави развернулся и вышел, надеясь, что она не заметила, что ноги его еле держат. На удивление, ему было совершенно не страшно. Недавнее злое веселье так и не отпустило. А на смену неге пришла кипучая энергия. Для начала Лави высыпал из копилки все свои сбережения – около двух сотен долларов – и переложил во внутренний карман рюкзака. Как правило, наказания включали в себя денежные штрафы вплоть до полной конфискации накопленного. Потом он решил сменить одежду, пропахшую сексом и Уилмором, и некоторое время удивленно изучал кровь на нижнем белье. Уил даже что-то говорил – что такое может быть и нужно просто что-то подложить... Но вся аптечка была у Эльзи и под надзором бабушки. Лави пожал плечами и отправился в ванную. Боли он почти не чувствовал. Ему одновременно хотелось танцевать и разрушить мир до основания. Он ощущал себя сильным и свободным как ветер. И это было чертовски здорово. Он несколько минут смотрел в зеркало на свои бешеные глаза, на зацелованные губы, на шею в укусах и засосах, на постепенно темнеющие синяки на плечах, на запястьях и на бедрах, ощущая новый прилив возбуждения. В комнате мягко щелкнула дверь. Лави спохватился, поспешно натянул джинсы, но с майкой и тем более рубашкой, оставшейся на кровати, опоздал. – Выходи, – жестко, как-то непривычно грубо сказала Лавиния. – Одну минуту. Я... – Сию секунду. Нервы ожгло яростью – ее и своей. "Ну раз вы настаиваете, мэм". На этот раз она разглядывала его так долго, что Лави показалось в какой-то момент, что он полностью раздет. На лице Лавинии написаны были раздражение, злость, отвращение, брезгливость, отчаяние и то, что раньше он уже видел, но все никак не мог прочесть, а сейчас почему-то понял и поразился, как раньше не догадался: зависть и ревность. Он покосился вниз, проверить, на месте ли джинсы, не доверяя ощущениям тела и не в силах больше вынести этот взгляд. – Куда он тебя возил? Бабушка Эккер говорила настолько тихо, что Лави еле расслышал вопрос. Несколько мгновений нестерпимо хотелось сморозить какую-нибудь наверняка успокоившую бы ее глупость про бордель. Но потом он понял, что это бесполезно: чутье подсказывало, что она догадалась. Но на этот раз первым напал он. – Прогуляться. А что тебя удивляет? Я же в мать, – Лави втыкал в нее слова с каким-то извращенным удовольствием, тоном выделяя каждое, словно проворачивал в ранках ржавые гвозди. – Разве мне не положено так себя вести? Он шагнул вперед, готовый увернуться, но удара не последовало. И по ее глазам он отлично видел, чего ей это стоило. – Я передумала насчет пансиона, – Лавиния прошла к распахнутому окну, демонстративно медленно закрыла ставни и заперла их на ключ. – Останешься здесь, учиться будешь дома и по домашнему заданию отчитываться лично мне каждый день. Экзамены у тебя будут принимать тоже здесь. Контрольные будет возить курьер. А ты будешь дважды в неделю видеться с психологом. Лави мелко затрясло от бешенства. Ему захотелось так ее ранить, чтобы долго не могла опомниться. – Ты спрашивала, понравилось ли мне – тогда, – звонко от натянутой в нем злости проговорил он и с удовольствием заметил, как напрягалась спина и как замерла, не коснувшись двери, рука. – Так вот. Тогда – нет. Роберт – сопляк. Понятия не имеет, как держать в руке собственный член, не говоря о чужом. Так что я предпочитаю зрелых мужчин. Лавиния молча открыла дверь и вышла. Секунду спустя ключ повернулся в замке и стало тихо. ____________________________ Isolate (Изолирование) — подразумевает под собой выбивание с помощью рейза всех остальных игроков, участвующих в раздаче, чтобы остаться с оппонентом один на один. Изолирование используется, например, для того, чтобы остаться в банке вместе со слабым игроком хедс-ап, или для того, чтобы закрепить за собой позиционное преимущество, заставив всех игроков, сидящих после себя в позиции, сбросить карты.