Должно быть, это было первым разом их секса без секса. Они сидят в знакомой комнатке лав-мотеля. Только на этот раз Бэкхён смотрит ей в глаза, а она видит, как его выворачивает изнутри мерзким, протухшим раскаянием — что хуже телесного наказания в принципе. Тэён оно не нужно. На фоне их прошлых утех, для них обоих последним делом — это извиняться за недавние ошибки. Они творили вдвоем вещи и похлеще: моральное насилие для них - как бонус к разрядке, слаще оргазма и алой пелены перед глазами на выдохе, в криках чужого имени на сухих губах.
Тэён чиркнула зажигалкой, пару затяжек и дым витает перед ее лицом, словно завесой-защитой от его неприлично виноватого лица. Самое странное, что она совершенно перестала понимать происходящее, как будто совершенно выбилась из настоящего повествования истории. Бэкхён изменился? Или же это она изменилась в самом извращенном смысле этого слова?
Омега уже давным-давно пришла к выводу, что если даже любовь придет к ней, то она ее не почувствует: с рождения, встроенная кнопка, заставляющая ощущать эмоции — сломалась. Вот так вот, у всех рабочая и здоровая, у одной только Тэён дефектная, годная на утилизацию. Но и с дерьмом вместо сердца тоже жить можно — бесполезней только быть на месте Бэкхёна, который никогда раннее не поступал по-человечески правильно, и зачем-то пытается это сделать прямо сейчас. Кажется, его кнопка починилась сама собой.
Тэён не хочет, чтобы альфа менялся. Ведь где она еще найдет человека порочней, чем она? Кто будет втаптывать ее в грязь с таким вожделением и обожанием? Преклонение перед ней — самый главный из его пороков. Будь его воля он бы облизал Тэён с ног до головы всю, девушка просто уверена в этом. Но что-то ему мешает, что-то в нем еще осталось от той малой крупицы света, внедренной в его сердце с рождения. У Тэён же ни света, ни сердца.
Должно быть, в прошлый раз, врывая в нее как дикий зверь, он растерял свой последний свет. И думает, что, извинившись, можно все обернуть вспять. Какой же он глупец.
Зачем пытаться отмыться от того, что является твоей изнаночной стороной настоящего
я? Все равно невинность уже потеряна. Если он забыл об этом, то простыни помнят, обнаженное тело Тэён помнит и по глупости жаждет еще.
— Калифорния, Париж, Милан... — начинает она; сигарета лежит потушенная в пепельнице. Ее пальцы теребят наволочку подушки. Бэкхён смотрит в потолок, и Тэён уверена, что он впервые видит потолок именно
этой комнаты. Ведь по усмотрению Тэён для нее снизу вид лучше: закрытые веки Бэкхёна, чуть приоткрытый рот. Какое блаженство видеть собственные руки на его лице, касающиеся с садисткой нежностью его щек и лба.
— Ты уезжаешь? — наконец-то произнес вслух, его бессмысленные беззвучные извинения уже свели ее с ума. Хотелось услышать его чуть хрипловатый голос, поцеловать его в шею и упасть в омут широкой кровати и скоропостижно заняться тем, что любимые называют
любовью. Но Бэкхёну и Тэён это слово не подходит, слишком пошлое и сладкое.
— Скорее всего. Учеба закончилась. В Сеуле не останусь, ничего не держит, — говорит прямо без увиливаний и сдержанности. Пусть осознает, где его место. Пусть осознает и скажет ей, потому что Тэён не может понять, куда ей его деть. Не вести же с собой по странам, в перерывах предаваться греху и мучить себя в автономном режиме. А вдруг они полюбят друг друга, и их секс больше не будет просто сексом, а чем-то большим для них двоих.
— А та девчонка? — проводит ладонью по сгибу ее руки в слишком несвойственно мягком для него жесте.
Нет, лучше ударь об косяк головой. Только не заставляй испытывать щемящее между ребер чувство тоски и беспомощности перед тобой. Я ненавижу быть открытой, ненавижу, когда ты видишь, кем я являюсь на самом деле.
— Долго не продержалась. У них у всех одна и та же пластинка под названием "люблю". И почему они так поступают со мной? — двигается к нему, проигрывая самой себе, и тонет в эфемерности сгустков нежности, упирается лбом в его лоб, ловит на мысли, что его губы так близко к ее.
Целуй же, кусай, чтобы я захотела съесть тебя, чтобы не оставлять в этом номере одного на оставшиеся годы после моего ухода; после того, как я начну целовать других мужчин, а ты других женщин.
— Ты стоишь того, чтобы проигрывать эту пластинку вновь и вновь, — ласкается; трется щекой о щеку. Слишком не он, слишком ей нравится.
— Романтика - не твое. Поцелуй меня лучше, — не верит, что потайные мысли вылезли, и язык их не удержал. Но, в любом случае, это их последний раз, больше не будет. Он и она это прекрасно понимают, не желая признавать.
— На тебя это тоже не похоже, — тихо смеется, Тэён чувствует его улыбку своим ртом, осторожно касается, пробуя его губы на вкус. Не изменился.
— Ты прав. Просто бери, что хочешь, не спрашивая, — поцелуй в нос, в уголок губ, в левую щеку и контрольный в (висок) губы. Сначала ласково без развратной игры языками и слюны, стекающей по их подбородкам. Его руки в ее руках. И почему-то тепло его рук дарит больше тепла, чем его теплый рот.
Матрац сегодня необыкновенно мягкий, Тэён чувствует это, когда Бэкхён позволяет ей лечь на спину. Бён обнимает ее за талию, они лежат близко-близко, запутавшиеся в руках и ногах друг друга. Он забирается под ее рубашку руками, Ким не удерживает тихий стон, подставляя шею для поцелуев. Бэкхён не отказывается, целуя и легко покусывая.
Какой прекрасный день. — мелькает в ее голове, когда он стягивает с нее джинсы.
Какой прекрасный день. — повторяется, когда Бэкхён сжимает ее грудь в своих ладонях.
Какой прекрасный день. — вновь; она выгибается и задерживает дыхание, когда Бэкхён входит в нее во всю длину. И чувство, будто это их настоящий первый раз, те прошлые происшествия в рамках этой комнаты онулировались.
Как жаль, что последний день. — оглушающий всхлип, мышцы живота напряжены, последние толчки, последние поцелуи, которых сегодня им чересчур мало. Тэён прижимается к его телу своим, не желая отпускать, и пусть он потом думает как хочет, что бы это значило.
Целуй меня сильнее. Держи крепче. Я хочу почувствовать тебя всем телом. Я никогда не признаюсь, что ты...
Спустя три недели Ким Тэён улетела в Штаты.
***
Чон было невероятно трудно поверить, что Чонин плюс Сучжон больше не существует. Может, и не существовало вовсе никогда. Ее руки трясутся, вода разливается из стакана, когда она пытается принять таблетку успокоительного. До нее не сразу доходит, что трясутся не только ее руки, но еще и она сама; ее внутренности, попавшие под расстрел проклятого амура, превратились в желе, а сознание надоедливо напоминает:
Старшая сестра была права!
Но кто мог знать заранее. Сучжон рывком снимает платье с себя, откидывая его куда-то в угол, зарывается под одеяло с головой, желая спрятаться. Как жаль, что она сейчас не может так же резко скинуть с себя эмоции - словно платье - и также не может спрятаться от них. Одеяло само накрывает тяжелее душевных перипетий. Но тяжесть сейчас хочется снять не с тела, а с души.
Хочется, чтобы душа совсем вышла из тела.
Сотовый вибрирует в ногах где-то сотый раз. Сучжон не реагирует. Все еще гадко. Гадко —вернуться в памяти к их первой встрече, а потом резко перелистнуть на конец их истории — он бежит за ней, хватая за локоть, пытается заглянуть ей в глаза, но Чон отворачивается и вырывается. Он говорит, что все объяснит; говорит, что она не так все поняла. И на перебой недавним воспоминаниям — в прорехах — втыкаются сцены их первого раза в машине: как сильно в салоне пахло бензином, как была неудобна их поза, как нежно касались ее губы его.
Почему за удовольствие всегда надо расплачиваться тройной болью? Сучжон знала, что плохие моменты проходят быстро, но ей никто не сказал, что к хорошим это тоже относится.
Стук в дверь. Еще один. И еще. Сучжон знает, кто по ту сторону, поэтому не откроет. Потому что не знает, как ей поступить дальше. В испуге трясется, зарываясь в подушку лицом, делая вид, что стуки не в дверь, а в ее сердце. От этого страшнее, сердце не такое крепкое, как дверь. И закрыть нельзя ото всех, все равно кому надо и не надо прорвутся.
Даже если она решит открыть дверь. То что будет дальше? Сучжон не обижена на него, совсем ни капельки. Ведь Чонин не виноват, а виновата она. Столько времени мешала быть истинным вместе, могла разрушить им жизнь. И в итоге, остается лишь прятаться по углам, а Чонин...
Он когда-нибудь успокоится. Когда-нибудь да надоест ломиться в ее дверь. Надо лишь ему сказать, что зла на него не держит, чтобы не мучился, как она сейчас.
К звонкам добавились сообщения. Все равно Сучжон не прочтет, не хочет тешить себя пустыми надеждами. Если между его строчек пролегло хоть малейшее "люблю", то опять ей начинать все сначала, а ему — мучиться. Ведь истинность — не то, что можно игнорировать. А вот Сужчон игнорировать может. Она любит Чонина, поэтому и отпускает: по другому нельзя. Иначе вечность глотать слезы вины, а ему усталость от скуки.
Будет смотреть на меня, а видеть его. Не смогу пережить это, зная правду, и улыбаться ему беззастенчиво в лицо.
Это почти сравнимо преступлению — рушить его сердце, лишь бы свое было в целости.
Сучжон, Сучжон!... — слышит она его голос, закрывает подушкой голову. Прогнать бы его, но не может встать, физически сделать этого не может, не только морально. А он, будто бы издеваясь, не уходит. Настырный. Но Сучжон - хуже.
Сучжон, не бросай меня. Я тебя люблю. — сообщение от 18:46. Сучжон корит себя, что прочитала, нарвалась на это "люблю", а ведь знала, что так и будет. Инстинктивно тянулась к этим словам, ища в них поддержку, будучи полностью эмоционально опустошенной. Но надо поступить по взрослому.
Готова писать ему ответ. Пальцы застыли в сантиметре от сенсора. Слова в голову как назло не шли: грубо отшивать не хотелось — самой будет больно; а как сделать помягче и себе, и ему - она без понятия. В заключение, закрыла вкладку, перечитала все его сообщения, заплакала, но быстро стерла слезы с щек. Смирилась.
Не каждый день Сучжон сталкивалась со взрослым выбором. Время пришло.
Прощай, Чонин. — отправлено.
Стуки в дверь прекратились.
В ответ пришло.
Это не может быть нашим концом. Ты ведь знаешь, что у нас его не существует. Впусти меня.
Возможно, для взрослых поступков у Сучжон еще маловато лет. Она на цыпочках подходит к двери, открывает. И далее картина маслом: она в одном нижнем белье, кричащем
смотри я полностью открыта; заплаканная до степени полопавших капилляров под глазами, забитая собственноручно; и он — растерянный, взволнованный, не знает куда деть свои руки, поэтому с порога набрасывается на нее и обнимает крепко-крепко. Они словно в кино, где главная героиня опять решила пожертвовать собой, но чуть было не пожертвовала другим главным героем.
Fuck yeah, give it to me,
Да, черт возьми, дай мне это,
This is heaven, what I truly want is
Это рай, то, чего я на самом деле хочу.
Innocence lost, innocence lost.
Невинность потеряна. Невинность потеряна.
— Lana Del Ray – Gods and Monsters
