Ориентальный романъ.

На следующее утро Варя впервые увидела Розафу вблизи. На общем завтраке она держалась в стороне, смущенно дожидаясь очереди, и, что очевидно, при такой робости не успевала ухватить ни кусочка. Девушки не замечали ее, а если и уделяли ей внимание, то лишь сдавленно хихикали, провожая новоиспеченную невесту красноречивыми взглядами. К большому Варимому удивлению, Розафа, сверкавшая эффектными темными глазами из-под ярких тканей вечером, оказалась совсем некрасива. Но была в этой густобровой, пухлогубой девочке какая-то умильная прелесть, которая чувствовалась на расстоянии. Коротенькие, как у карлика, пальчики в золотых кольцах как-то особенно трепетно и чутко убирали со лба мешающие пряди. Эти пряди густыми темными волнами были на европейский манер коротко обрезаны спереди, и оттого постоянно лезли Розафе в глаза, которые, окруженные ресницами, длинными, как у верблюда, бархатно глядели на мир, словно в них ожил образ Лермонтовской, обманутой Печориным, княжны Мери. Своим поведением Розафа вообще напоминала Варе всех ее любимых литературных героинь: казалась девочкой чужой в семье, подобно Тане Лариной, молчала и скупо смеялась над глупыми шутками, как черкешенка Бэла, с нежностью смотрела на окружающий дворец мир полудикой природы, как любая из Тургеневских влюбленных барышень. Ее по несколько раз на дню водили на свидания к паше и Анвару-эфенди, а Варя, как строгий секретарь, молчаливой тенью сопровождала их. Как объяснила Армаам, по мусульманским законам мужчина не может находиться наедине с женщиной до свадьбы, поэтому эту кроткую, и без того до смерти смущенную девушку на каждом углу подстерегали грубые улыбки советников, оценивающие ее не более, чем обыкновенный ходовой товар. Сама Варя всегда сидела где-то поодаль, дабы своею должностью, слишком вольной для местных широт, не вводить в заблуждение «благонравную гелин*». Анвар был обходителен, как, впрочем, и со всеми знакомыми ему женщинами. На прогулках с Розафой он много говорил по-французски, и поначалу Варе казалось, что делает он это специально для своего не сведующего в турецком языке референта. Подневольная невеста по-французски говорила хорошо и даже шутила иногда, когда назойливых вельмож и слуг рядом почти не было. Прогулки и свидания длились всегда не более получаса, после чего Розафу вновь уводили к себе, и до следующего выхода Варя слышала сдавленные, безнадежно печальные рыдания. Варе невеста начальника особо не нравилась, и дело было не только в ней. С самого первого дня в Варе тлела странная ревность, о причине которой она догадывалась очень смутно. Сама для себя Варвара Андреевна объясняла это эгоизмом: до появления Розафы вся галантность турецкого шпиона уделялась исключительно секретарю, а теперь, когда появилась благородная албанка, он проводил почти все время с ней, то играя в шахматы, то слушая ее завывания под саз (пела Розафа дурно), то беседуя на отрешенные, занудные темы. Из всего остававшегося у Анвара запаса внимательности референту доставались поклоны да традиционные приветствия, коих скопилась уже целая сахарница. Верить в то, что достопочтенный эфенди нравится ей как мужчина, Варя категорически отказывалась. В душе она понимала, что не вызывать симпатию этот элегантный умный человек в принципе не может, но то, что поддаться его обаянию смогла она, «русская Жанна Д’Арк», Варвара Андреевна не готова была признать. Кроме того, ей искренне хотелось кого-то жалеть, а выбрать между безвольным женихом и напуганной невестой она не могла, да и не хотела. В конечном счете, все размышления Варвары Андреевны сводились к жалости к себе, и она начинала плакать с Розафой через стенку на пару. К полуночи барышня, как правило, успокаивалась и, как ни в чем не бывало, начинала медленно жевать присланный с обедом Анваром сладкий рахат-лукум. Однажды Розафа не вышла к ужину. — Что с ней? — спросила Варя всезнающую третью жену Мидхата-паши. — Не знаю, — ответила та, — она сидит в своей комнате и все время плачет. Это уже и Анвар-эфенди заметил, вчера очень злился из-за чего-то, может и из-за этого. Знающая не понаслышке, что чиновничья невеста плачет каждый вечер, Варя не сильно удивилась. — Слушай, — Армаам достала из общей кучи пару лепешек и вручила зазевавшейся девице, — Ты здесь всё равно не ешь, а живешь с Розафой по соседству. Отнесла бы ты ей ужин, а то у девчонки живот заболит, а мне потом влетит, мол, не уследила. Не успевшую ничего возразить Варю вытолкали из залы, захлопнув прямо перед носом тяжелую дверь. — Ну вот еще! — разозлилась она и с размахом швырнула лепешки на пол, — я вам что, служанка?! Гневного ее крика никто не услышал, и, озлобленная, Варя направилась в свои апартаменты. Она уже открывала дверь, когда за стеной ее комнаты прогремела очередная волна всхлипов. Теперь это был хриплый, сипящий звук, будто бы от воплей девушка нечаянно сорвала себе голос. «Как эгоистично» — зашипел в голове Фандорин с своими нравоучениями, — «Она же вам ничего не сделала. Это раз. На завтраке девушка не была, не успела. Это два. На обеде тоже не была. Это три. К ужину не вышла, а, значит, ей теперь сильно нездоровится. Это четыре». Поучающая голосом титулярного советника совесть действовала на Варю отрезвляюще. Почувствовав задатки жалости к албанской девушке, она взяла из комнаты остатки лукума и чашку уже холодного молока, прежде чем негромко, почти неслышно постучать в дверь соседней комнаты. Ее пригласили войти. Внутри, в почти абсолютной темноте не смолкал надрывный плачь. Варя прищурилась: на кушетке у окна, прикрывшись пледом, сидела заплаканная Розафа, но девушка не узнала ее. Круглое лицо осунулось, заострились скулы и совсем пропал рот. Аппетитные ручки утончились, уменьшились, и в свете лампы край подушки придерживали хрупкие, лишенные своей былой миловидности пальцы. — Здравствуйте, — начала Варя, гремя коробочкой, — можно присесть? — Пожалуйста, — глухо каркнула девушка, продолжая захлебываться подступившими слезами. — Уж простите, мы с вами так и не познакомились… Варя не договорила. Сдерживаемый плач прорвался, и Розафа без сил упала на подушки, истошно воя и конвульсивно дергаясь. Решать нужно было быстро: Варя могла спокойно уйти, а могла остаться и утихомирить это несчастное создание. Комнату огласил похожий на «пожалуйста» хрип, и решение проблемы стало очевидным. Варя бережно, стараясь не совершать резких движений, пересела к Розафе и обняла ее настолько крепко, насколько ей позволяли силы. Слезы закапали на рубашку. — Ну, ну, — гладила Варя албанку по голове. Тут в мыслях всплыл образ Анвара, вот так же трепетно поглаживающего пару дней назад ее, Варины пальцы, и ей захотелось ногтями вцепиться в волосы той, кто так резко лишил ее удовольствия вновь испытать это чувство. Но, к чести Вари будет сказано, она быстро поборола в себе это постыдное желание. Розафа потихоньку успокаивалась. — Так-то лучше, — сказала Варя, убирая с ее лба прилипшие волосы. — Я отвратительная, верно? — прозвучал наивный детский шепот, и Варя горько усмехнулась. — Ну, сейчас-то конечно на вас без слез не взглянешь, — тут она достала носовой платок и аккуратно стала вытирать Розафе слезы, — а вот так уже получше. Скажите-ка, почему вы совсем сегодня не ели? — Мне не хотелось, — всё так же наивно ответила девушка, и Варя впервые поняла, что разговаривает с ребенком. При ближайшем рассмотрении Розафе можно было дать не больше шестнадцати лет, и, если бы темные волосы ей заплели в косы, а с щек смыли лишние румяна, благородная албанка могла бы сойти за слушательницу курсов для юных девиц или несовершеннолетнюю воспитанницу какой-нибудь богатой дамы. — Я принесла вам лукума… Вы когда-нибудь пробовали лукум? — Да, вчера. Меня угощал Анвар-эфенди. От этих слов Варе сделалось дурно. Необоснованная ревность с новой силой закипала в сердце, и барышня благоразумно сцепила пальцы в замочек. — Он очень мил. — Я не знаю, я же его почти не видела. Варя удивилась. — Но вы же дни напролет проводите в его компании! — Мы говорим на темы, которые хочет слышать мой отец и его друг паша. Мне нельзя смотреть ему в глаза, а он постоянно оглядывается, будто ищет кого-то. Он что-то рассказывает, но я вижу, как он скучает при этом. У него всегда один и тот же голос, будто эфенди совсем не чувствует ничего, — тут она подняла на Варю глаза, — а я ведь вас видела. Это вы все время смотрите за нами, что-то пишете! Вы — Вахшигюль-ханым? Та самая новая Роксолана**? Русская барышня рассмеялась. — Это кто вам так сказал? — Все те женщины. А еще… Ой! — Розафа прикрыла рот ладонью. — Что такое? — Они говорили про вас ужасные вещи, ханымэфенди, ужасные! Говорят, вы ночами плачете, потому что Анвар-эфенди привез вас из России, обещал богатство и сделал своей любовницей! Под удивленный взгляд албанки Варя прыснула. — Да полно вам! Неужели поверили? Нет-нет, я всего лишь его секретарь, —  тут Варя решила добавить себе солидности, — ну и очень хороший друг, разумеется. — Мне так стыдно, — продолжила Розафа, — до моего появления здесь он, наверное, проводил много времени с вами, а сейчас… Я все всегда только порчу! Девушки смеются надо мной, что я страшусь их, а на самом деле мне просто очень больно! Меня отправили сюда в наказание, и… — В наказание? — перебила ее Варя, сама того не замечая кладущая себе в рот уже второй кусок лукума. — Да, в наказание. Отец хотел выдать меня замуж еще в четырнадцать, но вдруг оказалось, что я неплохо играю на фортепиано. Говорили, что это талант. Отец не верил, но пригласил в дом учителя музыки. Он был турком, но почти всю жизнь провел в Париже. Бедри-эфенди. Он был не очень красивым, хотя мне очень нравились его глаза. Они были похожи на ваши, ханымэфенди, только совсем большие. Он был удивительным учителем. Не таким, как все эти мерзкие господа с папками и в узких пиджаках. На первом нашем занятии я сразу решила показать, кто здесь главный, и начала играть то, что недавно сочинила сама. Но он не разозлился на меня за своенравность. Наоборот, улыбнулся. А потом… он вдруг приблизился, взял мою руку в свою, переместил пальцы чуть правее и сказал: "Здесь лучше подошли бы более высокие ноты". Мы спорили тогда. У него был очень мелодичный голос. Красивый. А пальцы ледяные. А потом я весь вечер и всю ночь думала о нём. Наутро я поняла, что влюбилась. Это не принесло мне особой радости, я вообще не люблю, чтобы меня что-то смущало… и я боролась. Но когда следующим же вечером он снова пришёл, я сама посмотрела на него и поняла, что пропала. Ведь… мне совсем нельзя было любить, ханымэфенди. Когда обо всем узнал мой отец, Бедри отправили восвояси с позором, а меня… Меня решено было немедленно выдать замуж куда-нибудь подальше, да так, чтобы отец больше никогда обо мне не слышал. Я даже не знала, как обращаться к Анвару-эфенди, ведь в нашу первую встречу, тогда, два дня назад, я даже не знала его имени! Он приятный человек, но я до сих пор помню небесные глаза моего Бедри! Девушка хотела было вновь разрыдаться, но сдержалась, вцепившись зубами в свой кулачок. Умные вишневые глаза пристально разглядывали Варю, ища поддержки, но та, совсем растерявшись, лишь сострадательно кивнула головой. — Большое горе — потерять свою первую любовь. — Ох, простите, Вахшигюль-ханым, я такая невежливая! Рассказываю вам тут о себе, уже, наверное, совсем надоела своими причитаниями! Простите, что мешаю спать, я пытаюсь плакать не так громко… Но поймите, мне очень плохо здесь. — Я понимаю, — Варя погладила девушку по голове, — в первые дни мне тоже было плохо. Я так же плакала, как и вы. — А вас правда привезли из России? — Почему же привезли, — натянуто улыбнулась Варвара Андреевна, — я сама приехала, вместе с Анваром. Мы… — тут она замялась, — мы работали вместе во время Балканской кампании. Я решила помочь ему и тут, в Стамбуле. И Вахшигюль меня зовут только в этом змеином гнезде… То есть, в гареме, простите. Мое имя Варя. Или Барбара, как вам удобно. И зовите меня так, пожалуйста. — Хорошо. Только тогда и вы зовите меня пожалуйста на «ты». Вы первый человек в Стамбуле, который отнесся ко мне с пониманием, я даже не знаю, как благодарить вас за это. Розафа улыбнулась. Она все больше и больше внушала Варе не только доверие, но и бесконечную доброту, почти сестринскую нежность. Точно также Варвара Андреевна в свое время хотела беречь и помогать рассеянному Пете Яблокову, который разве что в грусти взгляда уступал благородной албанской девушке. — Я так завидую вам, — Розафа печально потупила взгляд, — вы такая красивая. Я даже улыбаться не могу так изящно, как вы. Прошу вас, не отмахивайтесь, это правда! Ведь вы еще и вольны… Вы можете делать почти все, что вам вздумается! Вы можете говорить с Анваром-эфенди, и он будет слушать вас! Он даже будет смотреть на вас, ведь на вас нельзя не смотреть, так вы прекрасны! Женщины в гареме вас побаиваются, оттого и не любят вас, хотя я теперь уж и не представляю, как вас можно не любить. Наверняка они ужасно завидуют... «Завидуют, как и я, твоему будущему с Анваром» — едва не вырвалось из уст русской барышни, отчего она сильно, до крови прокусила губу. — Как думаете, Варя-ханым, — спросила девушка, — я смогу понравиться господину Анвару? Варвара Андреевна прикусила губу второй раз. — Вполне возможно, — ответила она, собравшись, — но только если перестанешь плакать и как следует поешь! Варя пододвинула к ней коробочку с лукумом, и вскоре на дне ее осталась лишь горстка сладкой пудры. — Вот и умница. А теперь пойдем, отмоем твои слезы. На душе у Вари стало легко. Болтая с нежащейся в ее ванне Розафой, она забыла обо всем, даже та ревность, которая не давала весь вечер ей покоя, куда-то ушла, будто соглашаясь, что албанка действительно достойная, умная и во всех отношениях правильная девушка, которой можно простить разделенное с Анваром будущее. Варя почувствовала к ней особую привязанность: подруг у русской ханымэфенди редко водилось много, да и Розафа была единственным интересным собеседником в этом, как она выразилась до того, змеином гнезде. Они говорили о музыке, об искусстве, смеялись над противными девицами из гарема и забавными вельможами, ели лукум и перебирали украшения до тех пор, пока Розафа совсем не заклевала носом. — Знаешь что, — сказала Варя, накрывая новую подругу пледом, — оставайся здесь! — А как же вы? — спросила уже полусонная албанка. — А я пойду спать в твою комнату! Я тебя завтра утром разбужу перед завтраком, чтобы ты успела одеться. — Но завтра мы с Анваром-эфенди с утра должны читать по-французски… — Не бойся, ты все успеешь! — Точно? — Я тебе обещаю! По-сестрински поцеловав мгновенно уснувшую Розафу, Варя обнаружила, что и ее безумно клонит в сон. Добравшись до соседней комнаты, она стянула с себя тяжелый длинный жилет и, оставшись в одной рубахе, нырнула под одеяло. *** ]варвару разбудил странный шум за стенкой. Подумав, что она проспала, и пришедшие за Розафой слуги обнаружили ту не в своей постели, она с ужасом стала придумывать для новоиспеченной подруги оправдания, параллельно пытаясь натянуть шаровары сразу с поясом. Через пару секунд она поняла, что за окном едва брезжит рассвет. Исключив вариант опоздания и разоблачения их с Розафой маленькой шалости, Варя забеспокоилась. Подобные пробуждения среди ночи никогда не предвещали ничего хорошего. Шум за стеной продолжался. Прижавшись ухом к резной перегородке, Варя пыталась разобрать хоть пару предложений из сплетения голосов, но сделать это было крайне сложно. Девушка уже хотела лечь обратно, полагая, что это темнокожая служанка не обнаружила своей госпожи и подняла с перепугу на уши всю женскую половину, пока наконец чей-то низкий голос не произнес отчетливо: — Позовите Анвара. Его женщина перестала дышать.