Иф-Дейв или История о девятом законе

Дьявольски, дьявольски хочется поиметь всё на этом свете. — Почему твой отвар не сработал?! — адский рев отражается от дощатых стен, оглушая человека. Со звоном падает фляга, выплёскиваясь и смачивая доски вонючей жижей. — Лекарь? Да! Но не бог! Я не всесилен! — старец бьёт кулаком так, что всё на столе теряет равновесие. — Убирайся! К чертям летят его снадобья. Они оба знают, что всё это — фальшь, пустышки, цветные чаи, на которых только для наценки написана латынь. Демон не читает её. — Ты, видно, не хочешь понимать меня, — странно искривляя раздвоенный змеиный язык, говорит он, рыгая ненавистной человеческой речью. — Меня мало волнует, что ты говоришь или думаешь. Мне нужен ребёнок. И ты… — Забудь! В его лице даже не гнев, уже страх да остатки стыда, потому что он не смог исполнить данное обещание, потому что не справился, не рассчитал сложности этого обыкновенного, но отныне несбыточного желания. — …Что молчит в твоих глазах? Только не это. Наклоняя голову к своему плечу, теряя лицо, не владея более этим отвратительным носом, демон вглядывался так в глаза человека, теряя сосредоточенность на обличии жителя этого мира, и фокусировал всю свою волю на том, кто в тысячу раз слабее. Старик (дитя по сравнению с вечно живущим демоном). Изучающие глаза заискрились. Будто вечно сжигаемые огнями, под сутаной возросли нептичьи крылья, поднимаясь над плечами подходящей всё ближе и ближе фигуры. Разрасталась аура демона, похожая на чёрный свет, поглощающий радость воздух, которым дышит бедняга. — Что ты заставляешь в себе молчать? Его лицо было совсем близко, оно изображало жалость, надежду, ведь Мариталь-Хейлм видел, что мысль в глазах старика рвалась наружу, рвалась на грозно сомкнутые губы, которые вдруг развязались в слезах. — Теперь это поздно… В жалкой гримасе не было лжи, что впервые пугало. — Вчера… утром и потом… позже… все стали видеть, что у «чёрных невест» течёт кровь из подбрюшья… — Что? — Многие… многие не кончали, не останавливалась кровь, и я видел, как умерли сразу две — они были на пятом месяце… А потом… Глашатаи возвестили прилёт небесных послов… что выкидыши происходят только у дев, очернённых демонами… Мариталь не верил своим ушам. Его сатирьи ноги подкашивались, с шерстинок когтистых лап стекал склизкий пот. — Все бегали, боялись спугнуть знамение, да зря… и к закату все уже знали… Отныне демоны никогда не будут порождать свои всходы. Даже Бог не поможет родиться чистокровному демону… Низший упал. Крылья вывернулись из-под него в истерическом трепете, грудь бунтовала, словно пойманный дикий конь, руки горели, и с них на доски капала обуглившаяся жижа. Но страдало, по-настоящему страдало его сердце. Больное и нездоровое, маленькое, не натренированное, оно таранило грудь и взрывалось бесчисленное количество раз, разбиваясь на куски, круша оболочку. Оно стучало всё громче, и вот оно уже стучит в глазах, и кроме огня ими ничего не увидеть. Демон горел, и всё вокруг него танцевало огнём, танцевало безудержно, насмехаясь над ним и его надеждами счастья. Демон не слышал воплей человека, всё перекрикивало трещание досок и разрывающий бой сердца. Припадок отнял у него разум, оставив лишь бред. За что? Он так болен, но он боялся за жену! Он боялся за плод! Но хотел! Но хотел ребёнка! Почему теперь, когда цель была так близка? Почему он так долго думал! Проклятый! Он сам лишил себя счастья отцовства! Он! Он! Он… Кашляя, Мариталь вылезал из горящей избушки. Этого травника мало кто знал. Сажа и копоть покрыли его лицо, всё ещё не совсем человеческое. Но руки уже теряли когти. Хватаясь пальцами за траву, он отползал, потому что дышать этим дымом было невозможно, ноги же были изломаны судорогой, и кости колен торчали из них, как сучья из брёвен. Губы кашляли, дым словно уменьшил его внутренний объём. Он не смог отползти далеко, только туда, где не было дыма. Случайно вспомнил о человеке, но заставил себя забыть, и очеловеченное горло взвыло унизительно тихо. Слёзы лились по бесшёрстным щекам. Горе только такое. Он ведь даже не может уснуть.