*
– Ну и где мы? – спрашивает он, догоняя Джерарда, остановившегося на перекрёстке. Тот оказался таким же дерьмовым тур-гидом, каким он и обещал быть. Фрэнк не против, но ему интересно – незнакомая страна, другой язык, с таким же успехом он мог и в одиночку выудить информацию у прохожих. Когда он поворачивается к Фрэнку, растерянность немедленно исчезает с лица Джерарда, словно вопрос парня вытянул его из гипноза. – Сейчас мы в Монпарнасе, – говорит он. Фрэнк жестом просит его продолжить рассказ, так как название ему пока что ни о чём не говорит. – Ну, это, знаешь, – Джерард машет рукой туда-сюда, – один из районов Парижа? Я люблю это место, – добавляет он более тихим голоском. – Да, правда? – Фрэнк окидывает взглядом всю картину – этот район выглядит так, как он и представлял себе Париж. Не настолько усовершенствованный, как Нью-Йорк, но в сотни раз живописнее. – И что же отличает его от всех остальных районов? Они идут совсем рядом; Джерард, который плетётся бок о бок с Фрэнком, сутулится, на нём его чёрная футболка, куртка и джинсы – сам он болезненно бледен, а взгляд его затуманен образами. На одно мгновение Уэй кажется до невероятия юным, и Фрэнк может себе явно представить того юношей, спешащим в колледж, держа папку с рисунками в одной руке, а сигарету в другой. – В какой-то момент это место стало, как бы сказать, своеобразным гетто для художников, – начинает повествовать Джерард, предварительно прочистив горло. – Все те потрясающие художники, которых мы знаем и по сей день, они все начинали здесь, знаешь? Они буквально процветали в этой бедности, потому что тогда здесь было очень даже дёшево жить, у каждого была своя мастерская, и они просто творили – им не надо было больше ничего. Фрэнк может зацепиться за этот разговор. – Да? А что за художники? Я о ком-нибудь из них слышал? Джерард окатывает его странным взглядом, который можно назвать «неодобрительный» или даже «испепеляющий». – Пикассо, например. – Естественно, его я знаю, – говорит Фрэнк. – Ещё? – Модильяни, – перечисляет он с сомнением в голосе, будто бы ребёнок с разговорником в руках. Фрэнк присвистывает, и Джерард на этот раз одаривает его совершенно иным взглядом, чуть наклоняя голову. – Ты знаком с его работами? – Эй, я же не неудачник какой-то, за кого ты меня принимаешь? – говорит Фрэнк, чувствуя себя слегка оскорблённым, но ему лень на это реагировать. – Помнишь, мой бывший, Джон? У него весь дом был завешан этими репродукциями Модильяни. Поначалу они меня до жути пугали, все эти распластавшиеся обнажённые девушки с тёмными глазами, понимаешь? – прямо над той частью кровати, где спал Фрэнк, висела одна конкретная картина, на которой женщина практически наблюдала за тем, как тот засыпает четыре ночи из семи на неделе. Джерард останавливается, как вкопанный, и смотрит в упор на Фрэнка, сведя брови к переносице. – Серьёзно? Фрэнк прокашливается, оглядывает прохожих и в конце концов пожимает плечами. – Да, я даже не знаю. Наверное, со временем просто привык к ним. Даже начал придумывать истории для каждой из картин, думая про себя, почему та или иная героиня выглядела такой печальной или почему они лежали на белых простынях, обрамлённые красным цветом, в таком духе, – Фрэнк, если честно, даже скучал по ним, когда они с Джоном расстались. Он пожимает плечами и смотрит на Джерарда. – Звучит глупо, да? Джерард не отвечает, но внезапно оказывается в нескольких миллиметрах от Фрэнка, и его руки – Фрэнк не успевает и моргнуть, как ладони парня обхватывают лицо Айеро, его глаза прикрыты. Уже через секунду они целуются, но… в этот момент Фрэнк уверен: что-то в движении губ изменилось. Что бы это ни было, Фрэнк чувствует, если сейчас что-то коснётся его коленей, они просто подогнутся и не удержат его. Он сжимает ладонями руки Джерарда, обрамляющие его лицо, затем опускается пальцами ниже и касается запястий Джи, ощущает его пульс, не двигается с места. Нижняя часть языка Джерард такая скользкая, мягкая и податливая, и Фрэнк не смеет двигаться столько, сколько ему ещё позволит художник. Они отстраняются друг от друга, и, наконец открыв глаза, Фрэнк не видит ничего, кроме слепящего солнца. Лицо Джерарда снова попадает в фокус, его чёрные ресницы и красная точка на щеке, которую Фрэнк видел раньше. Улыбки светятся на лицах обоих, и, повинуясь порыву, он хватает вытянутый воротник футболки Джерарда и притягивает того к себе. Фрэнку никогда не хватит его поцелуев.*
– Почему ты не отведёшь меня к Эйфелевой башне? – требует ответа Фрэнк после часа плутания по художническому гетто, которое, очевидно, видало деньки и получше. Ему бы так хотелось увидеть это место, каким оно было раньше, когда по улицам разгуливали голодные художники, зарабатывавшие лишь рисованием – по крайней мере, это то, как он представлял себе те времена по рассказам Джерарда. Уэй недовольно стонет. – Серьёзно? Эйфелева башня? Давай лучше я тебе покажу Триумфальную арку, и на сегодня закончим? Фрэнк улыбается шире и кивает: – И туда мы пойдём тоже! Джерард вздыхает так, будто Фрэнк, блять, просит его построить эту самую арку. – Представь себе, я в Париже! Я не могу вернуться домой и сказать маме, что не был в Эйфелевой башне. Она потребовала с меня фотографии, ясно? Плюс ко всему башня как бы рядом, здесь. На протяжении всего пути они видели вершину башни, иногда показывающуюся меж деревьев и снова исчезающую за листвой, зданиями; Фрэнку сложно было в это поверить. Он в ебаном Париже. – Ладно, ладно, понял, – сдаётся Джерард и вытаскивает сигарету из пачки. Фрэнк в мгновение ока достаёт зажигалку и протягивает её парню. Он смотрит, как Джерард втягивает щёки, поджигая сигарету, пока его рука, закрывающая огонёк, касается Фрэнка. Его слегка засаленные волосы пахнут сигаретным дымом, и к Фрэнку уже в сотый раз за один только час приходит желание растрепать его волосы ещё больше. – Что ж, спасибо, – наконец выдаёт он, когда Джерард отходит. Слова звучат будто на выдохе, словно он пробежал кросс, прежде чем произнести их вслух. Но благодарил он искренне. Джерард сжимает губами сигарету, и Фрэнк не сомневается, что тот сдерживает улыбку. – Не за что, блять.*
Ещё с час они гуляют по городу, и Фрэнк приходит к выводу, что уже готов ко сну, а Эйфелева башня может подождать и до завтра, никуда не денется. Недостаток сна прошедших дней всё ещё донимает его, и к тому времени, как они прибывают в отель, Фрэнк уже полноправно висит на Джерарде. Уэй с улыбкой открывает дверь; с необычной улыбкой, о появлении которой он знает лишь на периферии своего сознания, в то время как Фрэнк наблюдает за ним и гудит себе под нос. Это дежа вю самое приятное из всех. На этот раз он имеет честь рассмотреть номер во всей его красе, и наконец замечает, что здесь есть балкон. Замечательно. Он любит такое. Остальная часть комнаты покоится под разбросанными вещами Джерарда – их так много, что можно подумать, словно он здесь живёт. Карандаши, маркеры и альбомы занимают весь письменный стол, а вездесущая одежда – остальную жилплощадь. На долю секунды Фрэнку хочется увидеть, как Джерард живёт в Гренобле, увидеть, как выглядит его естественная среда обитания. Быть может, когда-нибудь. Усталость теплится у него под кожей, но он слишком заведён, чтобы так вот завалиться спать. Между ними повисает компанейское молчание – Джерард рукой опирается о стол, по одному снимая каждый ботинок; Фрэнк, расположившийся на кровати, в свою очередь развязывает шнурки. Безмятежность так хорошо действует на него после неуёмной городской суматохи, что он позволяет себе развалиться на кровати, вытянув ноги, так и оставшись в одежде. Джерард поворачивается и направляет на него свой взор, задумчиво наклонив голову. Фрэнк облизывает губы и смотрит на него в ответ, его собственная улыбка смутно отражает состояние парня в данный момент. Айеро надеется, что этого достаточно, чтобы Джерард понял намёк и присоединился к нему, так как он слишком устал, чтобы ещё набрасываться на кого-то, что он и желает сделать, пока Джи стоит перед ним, такой красивый. Проходит целая вечность к тому моменту, когда Джерард стряхивает с себя куртку, снимает футболку через голову и забирается на кровать. Фрэнк внимательно следит, как Джерард своим телом становится ближе к нему, всё внутри него приходит в режим активации, щёлк-щёлк-щёлк, словно заводится двигатель, он ебать как готов. Он касается своими губами Джерарда, и внезапно весь воздух покидает лёгкие. Его руки трясутся, пока он возится со своими джинсами, затем Джерард приходит на помощь, несмотря на то, что его руки трясутся так же сильно. Когда он смотрит на Фрэнка из-под своей чёлки, Айеро ловит его губы, сплетаясь в новом поцелуе, ещё более отчаянном, чем предыдущий. Следующие несколько мгновений становятся смазанным калейдоскопом вкусов от поцелуя, вечно сталкивающихся локтей, сдёрнутых штанов, пока они – чёрт, наконец-то – не касаются друг друга голой кожей. Бёдра и возбуждённые члены на одном уровне, Джерард двигается напротив него, их колени сталкиваются из-за того, как они плотно жмутся. Только лишь из-за резкой боли Фрэнк не кончает уже в следующую секунду. Он шипит сквозь сжатые зубы. – Блять, прости, я сейчас, – бормочет Джерард, затем склоняется над Фрэнком, опираясь на свои руки, подтягивает к себе ноги и снова делает толчок. На этот раз между ними нет никакой неловкости – только невообразимый жар, исходящий от двух тел; Фрэнк извивается под ним, прижатый к постели, и умоляет: больше, сильнее, ещё раз. Сейчас Джерард ближе к нему, чем когда-либо был, и Фрэнк утыкается носом ему в шею, вцепляясь в парня руками. Его руки оглаживают обнажённую спину Джи, сам он подаётся навстречу любовнику снова, снова и снова, впивается зубами в его шею, когда настаёт настоящий апогей, всё его нутро сжимается, и он кончает так бурно, что каждую кость в его теле под самой кожей пронзает дрожь. Джерард издаёт небольшой крик рядом с его ухом. Фрэнка трясёт, он обхватывает Джерарда со всех сторон – руки, бёдра, он не может двинуться, чтобы выпустить его из своего плена. В следующую минуту Уэю удаётся высвободиться из его рук, чтобы обхватить ладонью свой член, и Фрэнку мельком удаётся увидеть невероятное выражение лица Джерарда, когда тот кончает на живот Айеро и пачкает собственные пальцы. Фрэнк не может отвести от своего художника взгляда, даже когда тот обессилено опускается на него, изгибаясь, и делает глубокие неслышные вдохи. – Ебать. – Да, точно, – голос Фрэнка застревает у него в горле. Он прокашливается и чувствует, как его губы растягиваются в неспешной улыбке. Теперь-то он может заснуть. Он снова переводит взгляд на Джерарда – прогиб его бледной спины, его обмякший член между ног, его широко расставленные пальцы, обхватывающие бёдра. Их взгляды встречаются, и Фрэнка настигает ощущение, что совсем скоро вспыхнет какой-нибудь шторм или это просто что-то, что в данный миг происходит между ними. Может, это он один, но он так не считает. Фрэнк тянет на себя Джерарда, и ему безудержно плевать на сперму на их животах. Когда он ещё сможет так поспать, в конце концов.*
На обед Джерард вытаскивает Фрэнка в один вегетарианский ресторанчик, о котором, вероятно, разузнал на прошлой неделе, что Фрэнк, как и ожидалось, считает очень милым поступком. Уэй постоянно накрывает своей ладонью руку Фрэнка, лежащую поверх столика, словно и сам не замечает своих действий. А Фрэнк частенько ловит себя на мысли, когда же это – нечто, это нечто, что происходит между ними – потеряет свой непринуждённый характер и им станет неловко. Помимо всего прочего он ловит Джерарда на том, как тот безостановочно поглядывает на него в своей особенной манере: чуть наклонив голову, сквозь прищуренные глаза, что заставляет живот Фрэнка скручиваться от нервов. Это словно существовать в двух отдельных вселенных; или словно его тело решительно борется с чем-то неизвестным без его же ведома. Джерард заказывает за них обоих, пока Фрэнк попивает газированную воду и ждёт ухода официанта. На секунду Айеро думает, что неплохо бы было сейчас взять пива, но он не мудак, и не важно, что Торо утверждает обратное. – А теперь расскажи, чего мне стоит ожидать от твоей выставки? – говорит он. Выставка ещё не скоро, но Фрэнк любит готовиться заранее. Джерард улыбается. – На открытии галереи? Хмм, мои картины, что же ещё. – А там будет много нарисованных членов? Румянец приливает к щекам Джерарда. Фрэнк уже не может дождаться предстоящего события. – Да, что-то вроде этого, – затем он трёт заднюю часть своей шеи и играется с волосами на затылке. – Там среди гостей, скорее всего, будет несколько моих, эм, знакомых? И типа какой-нибудь критик. Или два, наверное. – Настолько значительное событие? Джерард медленно кивает, немного отстранённо. – Да, очень значительное. – Ты волнуешься? Джерард пожёвывает губу, и сразу становится понятно, что он лжёт, когда тот качает головой. – Не-а. Я же не в первый раз выставляюсь, как-никак. – То есть до этого твои выставки посещали знаменитые критики искусства? – Ну, как сказать… Нет, в общем, – медленно отвечает он и хмурит брови. – Ты пытаешься довести меня до истерики? Потому что, я тебя уверяю, это довольно дерьмово с твоей стороны. Фрэнк хмыкает. – Нет, просто заговариваю тебе зубы. Я уверен, что твои работы невероятны. – Ещё бы, – улыбается во все тридцать два Джерард. – Никто до тебя не пересекал целый океан только для того, чтобы увидеть мои работы. Настала очередь Фрэнка краснеть. Он пересёк океан не для того, чтобы любоваться работами Джерарда, но его цель была близка к этому. Он уже с нетерпением ждёт, когда увидит его картины. – Кстати говоря, Майки попросил меня сфотографировать всё, – прямо перед тем, как добавил, что лучше Фрэнку сделать нормальные фото, а не фоткать член Джерарда. Фрэнк не давал никаких обещаний, и ему это сошло с рук, потому что он босс. Ему действительно нужно будет позвонить им завтра и проверить, жива ли вообще их студия. – Он считает мои работы странными, – вздыхает Джерард. – Но знаешь, я не виню его. Это звучало чуть ли не тоскливо. У Фрэнка никогда не было брата, вообще никаких братьев и сестёр, поэтому ему сложно понять, каково это – скучать по близким, хотя Майки часто говорит о Джерарде с таким благоговейным трепетом, что Фрэнк порой не понимает, откуда в человеке может быть столько братской любви. Правда, сейчас он, кажется, начал осознавать. – Скажи мне честно: там правда будут члены, или ты просто разыгрывал меня? Джерард сразу же увиливает от ответа. – Одновременно и да, и нет. Ну, в смысле, – он вздыхает и откидывает мешающиеся волосы с лица, – мне нравится человеческая фигура как таковая, и это является главной темой моего творчества. – И что, ты рисуешь голых парней «просто потому»? Джерард поначалу ощетинивается, затем опускает плечи. Это тоже у него такая тема. – Да, именно так. И, ладно, – он придвигается ближе, продолжая мысль, – я начинал с рисования моделей, учебные постановки как в художественной школе, понимаешь? Фрэнк кивает. – Но эта поеботень быстро надоедает, и ты начинаешь разрабатывать свой собственный стиль, и по пути уже узнаёшь, что подходит тебе, а что нет, – продолжает Джи. Чем больше он говорит, тем больше загораются его глаза. – Я прошёл через тернии реализма, оставив этот период позади, потому как понял: это не то, чем я хочу оперировать. Вследствие чего я начал смешивать материалы, работал с деревом, с металлом, наравне с масляными красками, короче говоря, со всем тем, что можно мешать и что нельзя, – он приостанавливает рассказ, только чтобы хлебнуть воды. – Я нарисовал сотни тысяч зданий и эти, знаешь, городские пейзажи, потому что в те времена это было что-то вроде отдушины общественности, – он замолкает и смотрит на Айеро, будто бы проверяя, слушает ли Фрэнк ещё. Чем тот и занимается. – Картины продавались, я постепенно набирал успех, но всё равно беспрестанно возвращался к мыслям о том, что человеческая форма привлекает меня больше. Фрэнк обдумывает это заявление. – Живые изгибы в противовес безжизненным линиям? Глаза Джерарда изумлённо распахиваются, и он улыбается. – Да, точно! Например, когда вижу какого-то человека в поезде, просто смотрю в упор на складки его одежды и думаю, почему он сидит именно так? Почему этот чувак так сутулится? Фрэнк понимает всё, кроме… – Так откуда пришла идея с членами? Джерард даже не задумывается. – Из личной любви к членам. Парень безмерно рад, что в руке у него не было стакана с водой, но он всё равно чуть не подавился слюной. – Это такое художественное видение? Джерард улыбается и наклоняется ближе, – так близко, что можно заметить небольшую щетину у него на щеках, – но Фрэнку сложно оторвать взгляд от его глаз. – Возможно, но в основном это моё персональное предпочтение. Я считаю, что мужское тело безмерно привлекательно. Через Фрэнка проходит целая буря из чувств, из-за чего у него сначала пересыхает в горле, затем рот мгновенно наполняется слюной. Он немедленно хочет заполучить в свои руки безмерно привлекательное мужское тело Джерарда. Вместо того чтобы наброситься на парня через стол и напугать остальных посетителей, он облизывает свои губы и откидывается на спинку сидения. – Что ж, я понял твою мысль, – отвечает он с улыбкой. – Так вот почему Майки считает твои картины странными? Он не разделяет твоих, эм, персональных предпочтений? Губы Джерарда изгибаются в кривоватую улыбку. – Во всех работах есть кое-что большее, чем просто члены. Подожди, и сам всё увидишь. Фрэнк вздыхает. – Хорошо, интриган. Что ты мне заказал? Оказалось, Джерард заказал Фрэнку пиксаровский мультик. – Ты заказал рататуй? Серьёзно? Джерард просто посмеивается над ним.*
Они возвращаются обратно к отелю по извилистой дорожке, попутно сталкиваясь друг с другом плечами. Время едва перевалило за одиннадцать ночи, а у Фрэнка уже растекалась сладкая нега в душе, гранича с счастьем и чем-то таким непонятным, что засело у него в груди с тех пор, как он прилетел сюда. Ему кажется, что этот день не закончится никогда, но, вероятно, такое чувство приходит к тебе, когда оказываешься на другом конце океана. Он точно не уверен. Дорога обратно пролегает поодаль от реки, но Джерард настоял, чтобы они прошлись по побережью. Всё так, словно они оба безмолвно сошлись на том, что ещё не готовы вернуться в отель, поэтому они вдоволь наслаждаются тихой ночной прогулкой. Улицы заполнены людьми, и Фрэнк издалека наблюдает, как прекрасные девушки семенят на высоких каблуках, а приодетые парни откидывают волосы с лица в попытках поспеть за девушками. Отовсюду непрекращающимся потоком льётся язык, который он не знает, а рядышком Джерард держит в пальцах сигарету, его куртка с негромким шуршанием задевает футболку Фрэнка, когда он делает затяжку. Он так далеко от дома. Фрэнк начинает подумывать, что бы такого спросить у Джерарда – там о любимых домашних животных, детстве или школе, но он понятия не имеет, как это сделать. Быть может, это что-то, что должно происходить само собой. Джерард именно такой человек, который будет говорить о всяком таком дерьме тысячелетиями, поэтому, скорее всего, не стоит. Ладно, хер с ним, Фрэнку же интересно. – Так, и когда же ты понял, что неравнодушен к членам? – спрашивает он. Вообще, он планировал спросить кое-что другое, но, по-видимому, у него на уме одни только хуи. Джерард переводит на него распахнутые в удивлении глаза. – Что? Фрэнк размахивает рукой. – Когда ты понял, что ты гей? – А, – приходит осознание к Джерарду, словно этот вопрос отличается от предыдущего. Его брови сводятся к переносице, придавая лицу парня задумчивое выражение. У Фрэнка на секунду просыпается странное желание лизнуть его переносицу. – В средней школе, наверное? Фрэнк останавливается на ходу. – Так рано? – Разве это рано? А, ну, – говорит Джерард, тоже останавливаясь, сжимая пальцами сигарету. – Не знаю, я только в старшей школе выяснил, что мне нравятся парни, – пожав плечами, отвечает Фрэнк. Они останавливаются прямо на краю реки, и это кажется таким естественным – поэтому они просто становятся рядом с железными воротами и прислоняются к ним. Фрэнк поворачивает своё лицо к Джерарду, в то время как Уэй устремляет взор куда-то на противоположную сторону реки. Фрэнк прослеживает за его взглядом и сразу же думает, а что находится там – всё ещё Париж или что-то другое? – Хмм, да, я знал это ещё с ранних лет, – наконец проговаривает художник, затем с кривоватой улыбкой на губах добавляет: – Хотя вся моя семья, похоже, догадалась об этом раньше меня. Фрэнк смеётся. – Неужели всё настолько очевидно, а? – Джерард смиряет его суровым взглядом. Фрэнк поднимает руки в примирительном жесте, раскрыв ладони. – Ладно, наверное, это действительно было очевидно. Эй, ну ты сам подумай, моя мама ни о чём не догадывалась, пока не застала меня с членом какого-то чела во рту. Джерард по-настоящему кривится. – Господи, серьёзно? Фрэнк смеётся, невзирая на то, что ему хочется залезть в какую-нибудь неведомую дыру и умереть, лишь бы этих воспоминаний не было. Внезапно он по-настоящему радуется тому, что сейчас за тысячи миль от дома. – Да, это был, конечно, эффектный камин-аут. Травмировал нашу с мамой психику на всю жизнь, если посудить. Голос Джерарда звучит осторожно, когда он говорит: – Но она же, эм, нормально к этому относится? Ну. Сейчас. Фрэнк счастлив доложить ему, что да, она совершенно не против его предпочтений. – Она закупила столько мерча РСДЛГ*, что еле в дом помещалось, и даже как-то участвовала в гей-параде, – отвечает он, улыбаясь. – Она и до этого поддерживала меня во всём, просто, думаю, ей следовало узнать об этом иначе, а не становиться свидетелем такого наглядного действа живьём, вот и всё, – в его спальне посреди воскресного дня. Он будто бы хотел, чтобы его застукали. Джерард, смеясь, приближается к нему. – А что это был за парень? Фрэнк смотрит, как ночной ветерок треплет волосы Джерарда, закрывая ему лоб. Без задней мысли он проводит пальцами по прядкам, и ведёт рукой по волосам, доходя до задней части шеи, вызывая у того мурашки. – Моя самая первая любовь, думаю. Джерард искоса поглядывает на него, а губы складываются в ухмылку. Голос едва громче шёпота. – Первая? – Знаешь, сплошная страсть и безумие, – шепчет Фрэнк в ответ, пока сердце бешено колотится в груди. – Не ты один у нас с захватывающим прошлым. Джерард наклоняется и целует его.*
Как только дверь закрывается за ними, они судорожно пытаются расстегнуть штаны друг другу. Фрэнк не помнит, когда в последний раз ему хотелось так сильно подобраться к чьей-то коже, как он хотел к Джерарду. Последний раз, когда ему хотелось заставить кого-то кончить столькими разными способами, сколько человеку возможно. Последний раз, когда поцелуи с парнем были такими. Когда они оба остались без одежды, Айеро сразу же оседлал Джерарда. Презервативы и лубрикант чуть не выскальзывают у него из рук, но потраченное на прелюдии время определённо стоит того, когда Фрэнк вынимает из себя пальцы и насаживается на член Джерарда, позволяя гравитации постепенно притягивать его к земле, пока они оба задыхаются от ощущений. Джерард откидывает голову назад и скулит, из его горла вырывается гортанный умоляющий звук. – Блять, Фрэнк, – Фрэнк содрогается, цепляется за него и не прекращает двигаться. Он немедля насаживается на член, руками упираясь в колени Джерарда, откинувшись назад, сходя с ума. Утром ему это ещё воздастся. Джерард грубо вбивается в его тело, путаясь в словах – это так горячо в его исполнении; художник оставляет свойские только ему синяки на бёдрах Айеро. Фрэнк задумывается, а не вытатуировать ли ему эти синяки, как напоминание. Он доводит себя до пика рукой, затем пальцами, запачканными в сперме, скользит по щекам Джерарда, по его губам и ненасытному языку, и после слизывает всё с ладони, безуспешно пытаясь восстановить дыхание.*
На следующий день Джерард наконец знакомит его с Эйфелевой башней. Часовой пояс Фрэнка значительно отличается от местного; он еле разлепляет глаза, когда Джерард тормошит его, чтобы тот проснулся, но всё нормально. Тыканье переходит в ласку, ласка плавно переходит в то, что оба трутся друг об друга, и поцелуи тоже не стоит забывать – они прекрасны, поэтому Фрэнк не жалуется. Они добираются до башни на метро, хотя, казалось бы, достопримечательность находится ближе, чем думал парень. Полоска зелёной травы, ведущая к ней, впечатляет. Сама башня находится в центре города, но вблизи создаётся впечатление, что она намного дальше намеченного места. Фрэнк не стыдится показаться туристом, когда поднимает глаза кверху, где пик сооружения встречается с небесным сводом. По парижскому времени сейчас уже больше полудня. День выглядит солнечным, правда в любую секунду небо может затянуться грозовыми тучами, но Фрэнку это всё нипочём, ему хочется задержаться здесь подольше. Джерард просто смеётся над ним, выпуская изо рта сигаретный дым, после чего его глаза изумлённо округляются, когда телефон Фрэнка начинает во всю играть «Astro Zombies». – Рэй! – Фрэнк уже в уме прикидывает, сколько часов ему понадобится, чтобы долететь до дома и потушить какой бы то ни было пожар, который они разожгли в его детище. – Что происходит? Высокий голос Рэя срывается из-за плохой связи, и всё, что Фрэнк слышит, это «Майки», «сибо» и «лять», и этого, мать вашу, точно хватает, чтобы довести Фрэнка до инфаркта. Звонок обрывается, поэтому Фрэнк ругается и ходит взад-вперёд, высоко подняв руку с телефоном, чтобы словить сигнал. Долбанные телефонные компании. Он слышит неестественно высокий смешок у себя за спиной и оборачивается, окатывая обладателя этого голоса обозлённым взглядом. – Что? Эта хуйня так раздражает, – жалуется он. Джерард всего-навсего смотрит на него, скрестив руки на груди, и указывает наверх. Фрэнк хмурится, недоумевая, и убирает телефон. – А? – Мы можем, я не знаю, подняться на башню? Готов поспорить, там сигнал намного лучше. Горячий румянец заливает щёки Фрэнка, когда Джерард дарит ему широкую улыбку, от которой у него явственнее видны ямочки на щеках. Ох. – Ты прав.*
Фрэнк обращает внимание на вид, открывающийся сверху, только когда заканчивает угрожать Рэю тем, что сожжёт его нахер за то, что тот напугал Айеро без видимой на то причины. Он просто бросает трубку, когда хуебес смеётся над ним, и Джерард обхватывает талию Фрэнка руками, чтобы подвести того к перилам. Фрэнк приникает к нему, вжимаясь телом, не потому, что пытается вырваться. Нет ничего приятнее этой близости. – Ты хотел побывать здесь, так что смотри, – низким голосом говорит Джерард ему на ухо, и каждая косточка в теле Фрэнка, вплоть до пальцев ног, млеет от этого тепла. – Я смотрю, будь уверен, – говорит он и действительно начинает разглядывать всё вокруг. Несмотря на то, что они не на самом верху, всё равно от картины, представшей пред ними, спирает дыхание; ты полностью можешь пропустить через себя этот необъятный город. Париж огромен, явно больше Нью-Йорка с его пятью гигантскими районами. Или, может, это просто так чудится, у него от всего голова идёт кругом. Река поблёскивает на свету, мутные облака сталкиваются друг с другом где-то в вышине. Когда он опускает взгляд, то видит целую кучку сигаретных бычков, разбросанных по платформе, и усмехается. – Я так понимаю, тут нет никаких запретов на курение, – говорит он и немного перекидывается через ограду, чтобы только увидеть, как далеко он может зайти. Пальцы Джерарда сжимаются у него на талии, и Фрэнк без особых усилий пытается сбросить его руки с себя, просто потому что он может. – Господи, ну прекрати же ты, – наконец прикрикивает на него Джерард, стоящий сзади, на эмоциональном уровне находящийся на отметке паники, но это так мило и трепетно. Фрэнк сдаётся и откидывается назад, прижимаясь к груди Джерарда. – Не фанат больших высот? – Не фанат людей, сигающих с такой высоты у меня на глазах, – ворчит Джерард, а Фрэнк посмеивается. Он явно не планировал сегодня разбиваться в лепёшку с Эйфелевой башни.*
Он делает не меньше сотни фотографий – что-то вроде туристического отчёта для мамы, всякая всячина для ребят, но большинство он, конечно, делает для себя. Вот Джерард курит, волосы закрывают его лицо, а взгляд устремлён вниз. Изгиб его шеи, когда тот выглядывает из-за ограждения, крепко вцепившись руками в поручень. А здесь Джерард улыбается Фрэнку, выдыхая сигаретный дым ему в лицо. Джерард смеётся. Джерард.*
Фрэнк силой притаскивает его к Триумфальной Арке и заставляет Джерарда запечатлеть его рядом с ней. В этом кроется не только желание Фрэнка оставить себе фотографии на память, ему больше хочется увидеть, как Джерард в очередной раз закатит глаза, что выглядит так забавно, так как Уэй, видимо, не улавливает суть этого прикола. Он фотографирует абсолютно всё, что Фрэнк его просит, при этом постоянно краснея и недовольно ропща. Далее Джерард отводит его в Лувр и прямиком подводит к «Мона Лизе», и Фрэнк не может сдержаться. Его сердцебиение ускоряется, пока он следит за её улыбкой, адресованной ему, за слоем стекла. Повсюду снуют пихающиеся толпы людей, из всех сторон раздаётся невнятный щебет голосов, слов на разных языках – французском, немецком, суахили – он понятия даже не имеет, но видит перед собой только картину да Винчи и профиль Джерарда краешком глаза. Мыслями он возвращается к тому самому первому утру, которое они провели вместе, когда кожа Джерарда теплилась под его щекой, и Фрэнк отчётливо мог слышать стук его сердца, словно он сам забрался туда, в грудную клетку Джи. Ему интересно, о чём Джерард думает прямо сейчас, вот так вот стоя рядом с ним. Они стоят на том же месте ещё несколько мгновений, касаясь пальцами.*
Этим вечером Фрэнк не настаивает на походе в вегетарианский ресторан, вместо этого они идут в кальянную. На своей стороне Атлантического океана Фрэнк ни разу не был в подобных заведениях, поэтому он не прочь сходить туда, признаётся он себе. После ужина они скуривают настоящий табак, впоследствии у Фрэнка кружится голова, и он, словно на вершине кайфа, смеётся, как ненормальный, распластавшись на кожаной скамье, по которой он скользит задницей всё ниже и ниже с каждым движением. Он напрягает бёдра, чтобы удержаться на месте, и перехватывает взгляд Джерарда, направленный на него, что заставляет его с диким хихиканьем свалиться со своего насеста. – Боже, да что это за хуйня? – лопочет он, садясь обратно на место. Он знает, что это была не травка, но и не обыкновенный табак, правильно? Джерард убеждает его, что это, блять, точно табак, и затягивается. Вероятно, он сделал слишком долгую затяжку, поэтому начинает кашлять, глаза слезятся, дым выходит у него из ноздрей. Фрэнк снова усмехается. – Пф, любитель, – подкалывает он сквозь смех. Джерард пинает его в голень и дальше откашливается, сгибаясь пополам. Он так долго приходит в себя, что Фрэнк начинает беспокоиться, так как не знает французского эквивалента службе 911, но затем ужасающий кашель превращается в сухое сопение, Джерард бьёт себя в грудь и улыбается Фрэнку. Его лицо на десять оттенков краснее его руки. – Вау, это было… правда неловко, – выдыхает он, и багровый оттенок его лица становится ещё ярче. Глаза Фрэнка слезятся от дыма и смеха, и он резво качает головой. – Это было смешно, вот как это было. Будто бы тебе, не знаю, тринадцать, и ты в первый раз закуриваешь сигарету, пытаясь произвести впечатление на капитаншу группы поддержки или что-то вроде. Лицо Джерарда вытягивается в удивлении, и он наконец перестаёт откашливаться. – Довольно специфичная аналогия, – комментирует он, и его голос звучит хрипло, сорвано. Фрэнк улыбается шире. – А я вообще довольно специфичный парень, – говорит он, прежде чем может остановиться. Своё идиотское высказывание он пытается загладить, беря курительную трубку в руки и делая затяжку. Не то чтобы она такая же приятная как травка, но дым щекочет его горло и ноздри, что очень приятно. Он, блять, обожает Францию.*
– Итак, когда ты переехал сюда, ты уже знал французский? Они решили выставить парочку стульев на балкон. Фрэнк наслаждается свежим воздухом, подставляя лицо лёгкому ветерку. Городской смог не доходит до этого края, поэтому воздух здесь великолепен. Он знает, что буквально через секунду они испортят его своим сигаретным дымом, но это сама собой разумеющаяся вещь. Джерард угукает. – Я тогда знал, наверное, только парочку фраз. Знаешь, merci,au revoir – вот типа таких. Фрэнк присвистывает. – И что, всего лишь через год ты стал свободно говорить на нём? Джерард кивает головой, расплываясь в довольной улыбке. – Да, на это ушёл год и несколько месяцев, – он пожимает плечами и тянется к зажигалке. – Ну, знаешь, если ты попадёшь в среду, где у тебя просто не будет выхода, кроме как заучить язык страны, где находишься, – иначе ты будешь беспомощен – это значительно помогает улучшить ситуацию. Фрэнк искренне надеется, что ему не придётся знать, каково это, и воодушевлённо кивает. – И всё же, – вау, впечатляет, – он подносит руку к Джерарду и выдёргивает у него из пальцев зажигалку. – Скажи что-нибудь, – просит он, руками закрывая огонёк зажигалки. Джерард смеётся над его просьбой. – Что ты хочешь, чтобы я сказал? Фрэнк выдыхает с первой затяжки. – Блять, да всё, что хочешь, главное, чтобы было на французском. Большую часть разговора он поглядывает в окно в доме напротив, где на кухне зажёгся свет. В окне был виден ребёнок, который делал себе сэндвич, по-видимому. Теперь же Фрэнк поворачивает голову в сторону Джерарда. На его лице танцуют падающие тени; волосы становятся чернее ночи. Фрэнку не терпится протянуть руку и притронуться к ним, что очень странно, потому что его никогда раньше не заводили засаленные волосы. Джерард молчит какое-то время, и у Фрэнка фактически лопается терпение, когда Уэй в конце концов открывает рот: – Je veux vraiment te baiser**. Дрожь проходится по спине Фрэнка, потому что чёрт, как же это горячо. Ему необходимо прочистить горло, прежде чем спросить, что это значит, но даже тогда Джерард лукаво наклоняет голову, не отрывая от него взгляда, и отвечает ему дьявольской улыбочкой. – Советую тебе поискать значение этой фразы. У неё двойной смысл. Фрэнк запускает в него свой ботинок.