Наша собственная Америка

23 декабря 1929 года я впервые получил своё первое письмо в это место. В народе это «тёплое» местечко называют очень просто – зона. Я бы не сказал, что попал я сюда просто так, или адвокат подставил, или клевета. Я знал, на что иду, но о последствиях я никогда не думал, по крайней мере, тогда. Пошёл пятый год моего заключения из шести. Сегодня утром смотрящий кинул мне письмо, как собаке. Оно пахло новой краской, на нём красовался штамп почты. Я еле вытерпел завтрак и когда все опять разбежались по камерам, распечатал серый конверт. Доставая такой же серый клок бумаги с рядом знакомых букв, я принимаюсь читать.

«Дорогой сынок, Прости, что так долго не писала, увы, здоровье уже не то. Мне не хотелось верить в то, что ты стал на этот скользкий путь, потому всем соседям и знакомым я говорю, что мой дорогой Джеймс отправился с экспедицией на Аляску. У нас всё в полном порядке. Твоя сестра наконец-то выходит замуж. Я всячески её отговариваю, она же совсем юна, только недавно восемнадцать исполнилось. Но она меня не слушает. Твой брат заканчивает учёбу. Балбес, точно не в тебя. Не знаю, что он будет делать, как будет жить? К сожалению, Лили после того случая, пропала. Её родня говорит, что девушка уехала. За нас не волнуйся, мы очень ждём твоего возвращения. Надеюсь, ты в хорошем здравии. Пусть Бог тебя бережёт. С любовью, мама».

Мама. Как на неё похоже - всё ей не так, всё ей не то. Но с другой стороны, я бы хотел хоть оказаться дома. Тогда бы я вправил мозг младшему брату Питеру, задал бы хорошего ремня, чтобы учился. Хотя, что с того, что я хорошо учился? Сижу на нарах, ем сухари, пока мои деньжата ждут меня на воле. Кстати, я забыл представиться. Прошу прощения. Моё имя – Джеймс Мюррей. Сейчас мне двадцать семь лет от роду. Моя биография не представляет ничего особенного. Типичный дворовой мальчишка. Как каждый второй в Америке. Родился я в большом – большом городе, но в маленькой- маленькой квартирке на отшибе Нью-Йорка. Я самый старший в семье. Ещё у меня есть младший брат Питер и сестра Абигейл. -- Мюррей, - слышу свою фамилию и прячу письмо. Подойдя к решетке, я замечаю начальника тюрьмы Смита Селмона, что постукивает дубинкой по железным прутьям. -- Заключённый Мюррей на месте, - подходя к Селмону, говорю я. -- А где же тебе ещё быть? – саркастически говорит Селмон, вынимая пачку сигарет и протягивая мне, - Сигаретку не хочешь? -- Чего же, не откажусь! – изгибая бровь от удивления, отвечаю я и протягиваю руку за сигаретой, хотя вытягиваю две. А чего же, всё равно бесплатно. Закинув сигареты в карман брюк, я продолжаю в недоумении смотреть на Селмона, - А с чего такая щедрость-то? -- Дело у меня к тебе, Мюррей, - тихо говорит начальник и затягивается сигаретой. -- Я весь во внимании. -- Пойдём со мной, всё узнаешь, - ответ не заставил себя долго ждать и один из надзирателей отпер дверь. Я следую нога в ногу за Селмоном. Ко мне уже давно не приставляют конвой, да и наручники не надевают. Возможно, потому что я делаю много грязных дел за Селмона и его псов? Всё таки, они мне обязаны точно так же, как и я им. Пользуясь моими услугами, тюремные ястребы имею информацию. Иногда я могу прессовать иных заключённых. Ха, только я далеко не крыса, я говорю только ровно столько, сколько выгодно мне. Бартер – полученная информация на вещи, сигареты, сладости и прочее. Проходя по сырому коридору, мы заходим в большой светлый кабинет Селмона, увешанный какими-то картинами. Большие торшеры и кожаные кресла, на окнах объемные занавески. Начальник предлагает жестом присесть, и я не собираюсь отказываться от этого. -- Мюррей, сколько ты уже тут? – натягивая очки и шурша по ящиках стола в поисках папки с моим делом, между прочим, спрашивает Селмон. -- Не ищите, - кидаю я, - Ровно пять лет и восемнадцать дней. -- Ещё годочек и « встречай меня родная мать, бывайте шхонки, баланда»! – шутит начальник. -- Это да. – Сухо кидаю я. -- А может ещё на один строк? Мы так привыкли к тебе, Мюррей, - тоже пытаясь шутить, бросает Селмон и перестаёт искать старую потрёпанную папку с надписью «Дело № 731. Мюррей, Джеймс». -- Так я ж ещё не собираюсь на волю. Как минимум год я ещё буду здесь. – Уточняю я. -- Это точно. -- А знаете, что первым делом я сделаю на воле? – спрашиваю я и вытаскиваю смятую сигарету. – Можно пепельницу, не хочу портить Вам ковёр. Селмон мешается, будто бы не хочет, дабы я курил в его рабочем кабинете. Протягивая мне хрустальную пепельницу, строго смотрит на меня. -- И что же ты бы сделал? -- Хорошо бы пожрал, - тоже шучу я, и начальник начинает смеяться вместе со мной. – Так что за дело такое? Селмон кривится, словно только что проглотил лимон. Его рожа вызывает у меня только двоякое ощущение: не засмеяться и не показать беспокойства. Обычно, с такой миной он говорит мне, что нужно кого-то убрать. Наверное, сегодня я вновь получу такое задание. -- Да, давай сразу по делу, - шипит Селмон и снимает очки, ложа их в специальный пенал. -- Я весь во внимании, - зажигая сигарету спичкой, отвечаю я. Начальник начинает подыматься с кожаного чёрного кресла и начинает медленно измерять шагами. Я курю, и одновременно наблюдаю за ним. Заложив руки за спину, тот подходит ближе ко мне и садится на второе кресло поближе ко мне. -- Подсадим к тебе одного человечка, нужно разговорить его, - начинает Селмон и достаёт из-за спинки кресла уже начатую бутылку дешёвого виски. -- И? – заинтересованно спрашиваю я. Смит Селмон только поджал губы, а потом вытащил пробку из бутылки. Налив мне и себе немного виски, начальник тюрьмы протянул гранёный стакан. Я беру, немного взбалтывая содержимое, и замечаю на дне какой-то странный осадок. Но видя, как это дерьмо (а по – другому, назвать этот напиток не могу) пьёт Селмон, я и сам пробую его. Кислое, противное, мутное. Оно вызывает только неприятные ощущения. Я-то пробовал намного лучшие напитки. -- Так вот, - перебивает мои мысли Селмон, - Мне нужно знать «что» он и «кто» он. Понимаешь? -- Не совсем, что за тип? Я знаю его? -- Не думаю. Рос Хенсен. Сейчас идёт суд, но скоро его посадят за… Не важно за что, в общем. Узнай, чем он дышит, кто родня, кого любит, любил и такое. -- Зачем? – в недоумении спрашиваю. -- Не твоего ума дело. Узнай и гуляй, так понятнее? -- В общих чертах, понял. -- Тогда иди работать. Я фыркаю. Мои глаза становятся больше. Я ставлю стакан на стол, подымаюсь. -- Я думал, что это меня не касается, - напоминаю я. -- Мюррей, будь как все, чтобы не привлекать внимания. Оставшеюся половину дня я делал вид, что занимаюсь чем-то полезным. Проще говоря, я шатался от одного цеха к другому, но нигде больше, чем на час не задерживался. Я не люблю работать, а в тюряге и вовсе стал ленивым. А что, меня не гоняют, как иных, потому что на хорошем счету. Во время обеда я еле запихнул в глотку тот суп, сваренный с чего-то пропавшего или протухшего. В столовке воняет так, словно там крысы подохли, если суп сварен не из них. Потому, первое, что я мечтаю сделать, выйдя на свободу, так это вкусно поесть, впить, побывать в кабаре у девочек и извинится пред Кэт. Но о ней отдельная история. Вечером я опять и опять перечитываю письмо матери и вчитываюсь в каждое слово. Оцениваю всё, что написано. При упоминании сестры, я сразу вспоминаю Абигейл. Когда меня посадили за решетку, ей было только тринадцать лет, и я помню её ещё ребёнком. Она была милым ангелочком с кудрявыми каштановыми волосам по пояс, которые она всегда носила туго заплетёнными. Иногда с ленточками, а иногда просто. В последний раз, когда я видел Гейл, она ссорилась с Питером из-за единственной куклы, которой он оторвал голову. Тогда она плакала. А теперь уже замуж собирается, завидная, наверное, невеста. Хотя, чему там завидовать, жили же мы не богато, и сейчас тоже. Я родился 30 августа 1902 года в семье двух рабочих фабрики. Мою мать звали Линди, в девичестве Мейвор, а отца – Эндрю Мюррей. Семья Мюррей жила в небольшой квартирке на отшибе города, никогда не имела много денег. Перебиваясь с хлеба на воду, с воды на хлеб, мать таки решила даровать мне жизнь, хотя я появился в её утробе совсем в неожиданный и ненужный момент. Они тогда были в долгах, как в шелках. Когда мне исполнилось 9 лет, в нашей семье появилась Абигейл. Потом и Питер. Он только на 2 года младше Абигейл. Вскоре отец умер, умер из-за несчастного случая на фабрике – его окатило паром, и он умер от ожогов четвёртой степени. С 14 лет я стал самостоятельным, пытался помочь, как только умел. Сначала, мои поиски работы не приносили никакого результата. А когда я вырос, меня потянула преступная топь – угоны, грабежи. Иногда, бывало, мы с дружками выносили по три дома в день, делили награбленное и ждали, пока всё не сляжет. В таких размышлениях я и уснул. Уснул на столько, сколько смогли бы вы уснуть. Мысли, они иногда съедают тебя изнутри и уже, иногда, становится плевать на себя. Но я держался, и буду держаться. Тем более, что не долго осталось. Утром проснулся от надрывного звона в колокола, которым нас всегда будили. Такое ощущение, словно я вчера перебрал и уснул прямо на улице, а проснулся возле церкви, под самым колоколом. Хотя, в Бога я не верю. Опять завтрак и опять чем-то малосъедобным. -- Ставлю сигарету, что сегодня к нам пожалуют «новенькие», - кинул мне за завтраком Том. Я хмыкнул. А что мне с того, что кого-то привезут. -- Тоже мне удивил. А нам-то что? – кинул короткую фразу я, размазываю клейкую кашу по стенкам железной миски. Вдали уже начали орать, дабы мы поторопились, потому я отнёс миску и стал дожидаться прогулки. Гулять, конечно, вдоль колючей проволоки мне не нравится, но выбирать не приходится. Резкий визг тюремных машин, конвой спешит к ржавым вратам. Том был прав, ведь сегодня к нам пожаловали новые «друзья». Смотря, как два десятка заключённых идут гуськом друг за другом, шарахаясь от криков и выстрелов в воздух. Я помню свой первый день. Руки, закованы в наручники безумно нояли. Я был самым младшим среди всех тех мужчин, которые меня окружали. Все были настоящими монстрами, быками и амбалами, имели за спиной, наверное, не одну ходку. Но я держался достойно, только, ни с кем не говорил. В тесной кабине стоял гам и шум, мужики травили пошлые анекдоты и делились друг с другом статьями. Потом хвалились количеством убитых и замордованных. Я не делился. Я был сам по себе, пока мне не шепнули, что одинокий волк подвергается нападениям всех стай, и рано или поздно будет разорван на маленькие клочки, потому нужно примкнуть к кому-то. Этим «кому-то» был Стайлз Хэзэр, по кличке Костолом. Ну, только до тех пор, пока его не прирезали ножичком. С тех пор, я стал сам себе указом и пытался никуда не соваться. Я стою и наблюдаю за глумлениями над новенькими. -- Мюррей, - тихонько кто-то говорит мою фамилию. Я хочу обернуться, как на плечо ложится рука.- Я от Селмона. Лучше не оглядывайся. -- Угу, - киваю я, - Что он хочет? -- Он хочет, чтобы я показал тебе «пташку». -- Ясно. Несколько секунд мы оба молчим, но когда пред нашими глазами появляется строй со второго десятка, посыльным мимолётно ровняется со мной. Стоя плечом к плечу и затягиваясь сигаретами, мы оба щуримся против солнца. Вдруг он выпускает дым из лёгких, встряхивая пепел на землю. -- Четвёртый в конце. Тот, что в серой кепке, - слышу я и только хочу задать вопрос, как посыльного уже и след простыл. Я вижу мужчину среднего на рост, нормального телосложения, которому лет тридцать. Рыжие-рыжие, точнее, огненно- рыжие волосы спрятаны под серую кепку с залапанным сальным козырьком. Одет просто, но одна деталь выдаёт его с головой – начищенные до блеска лаковые туфли. Значит, не такой уж он простой, как кажется. Имя, мне говорили его имя, но я его не помню. И за что посадили - Селмон не сказал. Это очень странно.