Shieldmaiden

Время точно застыло. Снег кружился, медленно-медленно, будто во сне, ложился под ноги на непожухлую еще траву, таял, едва касаясь земли, оседал сияющими в лучах закатного солнца каплями, точно драгоценными каменьями расцвечивая Каттегат. Слишком дивный вечер для похорон. Лагерта подняла ладони к лицу — не налюбуешься! — разглядывая тонкие, длинные пальцы, мозолистые, еще привыкшие к рукояти топора, а не игле да перу. Молодые, потемневшие под поцелуями скупого северного солнца, сильные — почти как у мужчины — еще помнившие его прикосновения. Понимала ли королева, что не-жива теперь? Понимала. Видела сморщенное лицо старухи, чьи белокурые некогда локоны отбелили, точно кость солнце, прожитые годы. Белоснежные косы бережно уложены вокруг головы; складки алого, что сама кровь, платья, чопорно расправлены; каменья, обрамленные в злато-серебро, блестят на пальцах да шее, точно в последний путь с королевой отправить решили все её сокровища. Шелка и меха устилают ложе, сложенное из сухого хвороста, в ледяные руки вложены меч и щит, не рубленный ни в одной битве, новенький и красивый, обтянутый молодой бычьей кожей, раскрашенный лучшими мастерами. У ног — резные фигурки богов, в изголовье — корона. И нет только одного подарка — янтарных бус, подаренных долгие полвека назад, человеком единолично занимавшим все это время сердце девы щита, ярла, а после и королевы. Камушки давно на дне, выброшенные когда-то сгоряча в прозрачные воды фьорда, да так и уснувшие навеки в песке и иле, как и сами воспоминания о Рагнаре Лодброке — похороненные под сотнями и тысячами обрывков памяти, но все еще живые. Где-то там, куда разуму под силу заглянуть лишь во снах. Либо на пороге смерти, где сейчас и стояла королева. Двигаясь неспешно среди горюющих людей, она ощущала их тепло. Жар, почти нестерпимый, будто десяток костров, разведенных в одном месте. Она слышала плач, различала слова песен, возносимых в её, Лагерты, честь, дабы услышали боги, открыли врата Вальхаллы, пропуская достойнейшую из достойных. Мудрую, точно ворон, что на плече у Всеотца, прекрасную и справедливую, как сама Фрейя. Впереди, спиной, стоял Бьорн, подле него Торви, Эрик и Рефил — совсем еще мальчишки. Широкие плечи сына, в чью бороду уже прокралась седина, сгорбились, буйная голова поникла, и материнское сердце щемило от горечи, но её черед пришел. Как бы ни было больно и грустно, как бы ни была несвоевременна её смерть. Её народ, её семья, её сын и внуки, Каттегат — они нуждались в своей королеве, сейчас — как никогда. Но время, отмеренное Норнами, истекло, и пришла пора уходить. Лагерта прижала руку к груди, ощутив под ладонью лишь холод и пустоту. Давно, годы назад, когда вести с саксонских берегов достигли Каттегата, она желала отправиться в путь немедля. Выжечь из сердца жгучее сожаление о том, что упустила время, не воссоединилась с возлюбленным, пока была возможность. Позабыть все былые обиды, стереть то, что годы принесли им, и просто вырвать из груди ту щемящую, отчаянную пустоту, пожиравшую изнутри. В тот раз Лагерта заполнила её кровью. Кровью шлюхи, лишившей её всего — любимого мужа, привычной жизни, трона. Даже в том, что детей ярл Ингстад больше иметь не могла, она винила ведьму с далеких краев, Вёльву, затуманившую разум Рагнару, опутавшую его своими сетями, сбившую с толку. Но её предсмертный крик и ужас, застывший в пустых глазах Аслауг, чуть смягчили боль утраты, даровали пусть и короткое, но облегчение. Однако уже тогда, стоя у костра, сложенного для павшей королевы, королева новая испытывала разочарование. Кровавый дурман растаял, истлел, оставляя на месте себя все ту же пустоту и мрак, а Рагнар, как был мертв, так со смертью своей второй жены и не восстал из могилы. Она бы простила его, приняла — годы сгладили острые углы, однако не погасили любовь в сердце, но, увы и ах. Лагерте даже подумалось, что будь Боги справедливы, не допустили бы этого. Но тихий голос внутри отозвался безжалостно: будь они справедливы, то все они бы сейчас жили в чудесном саду Ательстана, в мире, гармонии и любви, а не стояли б на берегу, продуваемые всеми холодными зимними ветрами. Имей они хоть малую толику милосердия, не разлучили бы их с Рагнаром, не дали бы черной хвори погубить Гиду, и уж точно не возложили бы на белокурую голову неподъемной короны. Тогда, стоя у чужого погребального костра и проклиная богов, Лагерта была готова и сама уйти следом, но её час не пробил. Теперь же он наступил, и королева молила лишь еще о паре мгновений по эту сторону. Но время бежит неумолимо, и смерть не делает исключения ни для рабынь, ни для королев. Голос Бьорна стих, драккар, украшенный венками и лентами, оттолкнули от берега, и корабль с мертвой королевой на борту легко заскользил по водной глади. А светловолосая девушка, юная, бледная, стояла посреди толпы, никем незамеченная, вглядываясь вдаль сквозь сгущавшиеся сумерки и зачастивший первый снег. Почти как живая, да только снежинки на ресницах не таяли, и зябкий ветер не пробирал до костей. Просвистели стрелы в воздухе, занялся пламенем костер, ставший последним ложем для королевы Лагерты, а люди стояли, безмолвно глядя ей вслед, словно отдавая последнюю дань. Свет забрезжил за спиной, и, стоило обернуться, Лагерта прикрыла глаза ладонью, отвыкая от полумрака. Позади — высокие ступени, высеченные прямо из камня, гигантские ворота, на которых раскинул свои ветви величественный Иггдрасиль. Шаг, второй, третий. Тело будто бы теряет вес, не привязанное больше к земле, и Лагерта поднимается все выше, уже слыша шум пира по ту сторону, чувствуя тепло и хмельной аромат эля и всевозможных яств, мешавшихся в морозном воздухе причудливым букетом. По ту сторону врат пахнет цветами и летом, там звенит сталь, и никогда не умокает бесконечный праздник для воинов, при жизни заслуживших место в зале славы их предков. И теперь Лагерта, преступая порог, может с гордостью сказать, что и она того достойна. Сделать шаг, на миг замереть, обернувшись на усыпанные снегом крыши Каттегата, и наконец ступить туда, возврата откуда нет. И вместо заснеженного поселения перед ней поле. Трава до пояса, цветы, устлавшие землю пестрым ковром. Она представляла Вальхаллу иначе. Все тот же сумрак, но звезды на небе иные, по ним не найти дорогу домой, даже если захочется. Впереди в сотне шагов — длинный дом, больше, наверное, чем любые хоромы любого, даже самого великого ярла или конунга. Из окон льется свет, из них слышен смех и звон окованных серебром кубков, пенящихся элем. Там пируют лучшие, самые храбрые и достойные, те, чьи имена кровью и золотым вписаны в историю, и не будут забыты, покуда по земле ходят их потомки. Среди них теперь и она, Лагерта, и она спешит к чертогу, как вдруг замирает, чувствуя на себе чей-то взгляд. — Что ты здесь делаешь? Нелепый вопрос. Кто еще заслужил место в залах воинской славы, если не Рагнар Лодброк? И из-за спины доносится смешок, такой до боли знакомый: — Жду. — Чего? Ей хочется рассмеяться в ответ, обернуться и кинуться на встречу, но медлит — не пристало такое поведение королеве. Или все еще злится? Или лукавит, поддразнивая? И чувствует, как на плечо опирается подбородок, а извечно насмешливый голос шепчет в самое ухо: — Тебя.