***
Шинья нервно постукивал по полу ногой; его чёрные ботинки резко контрастировали с белой плиткой. Он поднял взгляд на бесцветные стены, коридоры, которым не было видно конца, усеянные десятками людей, с тревогой ожидающих новостей. И среди них — Крул, меряющая шагами помещение, со своими розовыми волосами, колышущимися в такт каждому её грозно-пугающему шагу. Одного взгляда на неё хватало, чтобы у него начинала кружиться голова, но он продолжал сохранять молчание. После сегодняшних событий глупо было бы ожидать от неё спокойствия. Даже ему было трудно расслабиться и осознать всё произошедшее. Прошло два часа с тех пор, как ему позвонила Крул. За всё время, что он знал её, он никогда не видел и не слышал, как она плачет. Впрочем, это было меньшим из его потрясений. Он едва мог вспомнить, как они вместе с Гленом добрались до больницы, потратив большую часть пути на попытки разобрать смешавшиеся мысли по полочкам и понять, как такое могло произойти. Вздохнув, Шинья оглянулся по сторонам в поисках исчезнувшего Глена. Они до сих пор не знали наверняка, в каком состоянии находится Юу; медсестра сказала, что его жизни — слава богу — ничего не угрожает, — однако также есть вероятность, что падение могло нанести черепно-мозговую травму. Сейчас Глен как раз говорил об этом с врачом. Крул же до сих пор ждала врачей, чтобы узнать, что именно произошло с Микой. Шинья внимательно наблюдал за ней. Она всё ещё ходила туда-сюда без остановки — с тех пор, как он приехал сюда, — и на то, конечно же, были причины. Здесь не было кухни, на которой она могла бы приготовить что-то, чтобы снять стресс, и, в любом случае, ситуация была в разы серьёзнее, намного, намного серьёзнее. Ей было необходимо узнать, что именно происходило, понимая при этом, что это «что-то» никто не хотел замечать, потому что прошли месяцы с тех пор, как Мика начал подавать эти намёки, которые они каким-то образом пропускали мимо глаз и ушей. На протяжении месяцев Мика справлялся со всем в одиночку. Ему было всего лишь двенадцать. Шинья прекрасно знал, что значит бояться собственного дома. Дверь распахнулась. Шинья не успел даже привстать, как Крул уже стояла рядом с врачом. — Ну? — требовательным голосом спросила она. Но уже в следующее мгновение её начало мелко трясти. Шинья боялся, что она находилась на грани нервного срыва. — Что с ним? С моим сыном всё будет в порядке? — Помимо нескольких синяков, у вашего сына сломана только одна нога, восстановление которой займёт от шести до восьми недель, — сказал врач. Он замолчал на секунду, чтобы убедиться, что Крул слушает, и затем сделал глубокий вдох. — Физическое состояние вашего сына удовлетворительное. Однако мы обнаружили кое-что, что может шокировать вас. Крул нахмурилась. — Что? Что вы обнаружили? С ним что-то не так? Врач вздохнул. Его морщинистые глаза смотрели на Крул усталым взглядом, обременённым необходимостью сообщить новости, которые — Шинья чувствовал — были далеки от хороших. Нижняя губа Крул уже начала подрагивать. Может, какая-то часть неё успела вообразить, что это может быть. Они ждали. Установившуюся в коридоре тишину нарушало лишь далёкое тиканье часов. Они продолжали ждать ответ. И когда врач заговорил, звук часов растворился, потерялся, и время потеряло своё значение, замирая с каждым произнесённым его словом. — Всё указывает на то, что ваш сын подвергался сексуальному насилию. Полагаю, больше, чем единожды. Мы обнаружили несколько следов спермы— Сдавленный вздох Крул прервал врача. Она закрыла своё лицо руками и разрыдалась, перекрывая своим плачем все звуки в коридоре; это были рыдания матери, разрывающейся на части из-за осознания, что её сын был изнасилован её собственным бойфрэндом. Врач замолчал, положив руку на её плечо в молчаливой поддержке, и затем мягко сказал ей, что она может свободно посещать Мику. Он ушёл, оставив её, всхлипывающую, наедине с самой собой. Несмотря на её репутацию, на её быстро вспыхивающий гнев, несмотря на то, что почти все, кто знал её, испытывали перед ней страх, несмотря на всё это, Крул была всего лишь матерью-одиночкой, которая была слишком молода, когда осталась одна на руках с Микой. У неё были свои слабые места, которые она скрывала под чёрными платьями и занятиями по самообороне, но они были. Они всегда были у неё. Порой Шинья забывал об этом. Он медленно подошёл к ней, остановился в нескольких шагах и попытался сказать что-нибудь. Что он может сказать в подобной ситуации? В мире не существовало слов, способных смягчить удар от этой новости. Ничто не было сравнимо с подобным. Бросив попытки придумать что-то, Шинья просто ждал. Ждал, когда Крул будет готова заговорить об этом. — Он всегда ненавидел быть дома… — Взгляд Крул оставался прикованным к полу. Она схватилась на голову, бормоча себе под нос: — Он всегда пытался сбежать. Я, я думала, что это просто переходный возраст. Шинья ничего не сказал в ответ. Он продолжал слушать. — Я, я думала… Думала, что у него началась бунтарская стадия взросления и… я никогда не слушала. Шинья, ему пришлось пройти через всё в одиночку и — я никогда не слушала, не слышала его! К-количество раз, когда я оставляла его наедине с Феридом— Господи, прошли месяцы. Это продолжалось на протяжении стольких месяцев! Её голос надломился, и она, наконец, подняла взгляд; опухшие глаза и мокрые от слёз щёки, выражение, которое Шинья никогда не видел на её лице раньше. Сказать по правде, часть него всегда думала, что Крул была непрошибаемой. Она была сильной женщиной, слишком гордой, чтобы показывать свою слабость. Он вздохнул. — Я была настолько увлечена этим психопатом, что даже не смогла понять, что моего сына насилуют— Она захлебнулась собственными словами, вновь разразившись слезами, и этого было достаточно, чтобы Шинья сгрёб её в объятия, позволяя ей плакать на своей груди. Он не произнёс ни слова утешения; художник просто поглаживал её по спине, сохраняя молчание, даже когда его одежда стала мокрой от слёз. Он чувствовал, что она вцепилась руками в его рубашку; её сжатые в кулаки руки дрожали от эмоций, которые он никогда не сможет полностью понять. Даже несмотря на то, что она уткнулась лицом ему в грудь, в коридоре отчётливо разносились её рыдания, отчётливо проносясь по нему, словно они были единственными оставшимися в больнице людьми. Это был один из тех моментов, когда человек замирал и думал: «Как это произошло?» А затем оглядывался назад и вопрошал, почему, ведь всё казалось таким обычным, выглядело таким невинным со стороны. Мика был всего лишь ребёнком на пороге своего становления подростком, Крул была молодой матерью, которая хотела устроить свою жизнь и завести семью. Как и любой другой человек, ничего особенного или необычного. В такое время Шинья задавался вопросом, а существует ли простая, нормальная жизнь. Он никогда не знал, на что похожа такая жизнь и каково проживать её. Он просто думал, что она была тем, что могли испытать другие люди — люди, которые не были частью семьи Хиираги, люди, которые действительно заслуживали счастья. Теперь он не был так уверен в этом. Может, нормальной жизни просто не существовало. И точка. Шинья не пытался успокоить Крул. Он стоял, всё ещё продолжая поглаживать её по спине, потому что это было единственным, что он мог сделать. Она позволила себе разрушить защитные стены и плакала, выпуская скопившиеся переживания наружу прямо на его рубашку. Шинья не собирался её останавливать. Со временем её рыдания стали тише, пальцы ослабили хватку на его спине. Он услышал, как она тихо икнула, сделав несколько дрожащих вздохов. — Я… Я должна была знать, Шинья. Я, я должна была прислушаться к нему, должна была знать. Шинья покачал головой. Он отстранился, пытаясь посмотреть ей в глаза. — Нет, Крул, нет. Ты не могла знать. Никто из нас не видел, как это— — Я его мать! Я должна была знать! Это моя работа — защищать его, но я ничего не сделала! Схватив её за плечи, Шинья проигнорировал то, как она смотрела на него; молчаливое предупреждение, что, если он скажет хоть одно неправильное слово, она не станет сдерживаться и врежет ему по лицу. Ему было всё равно. Шинья не сводил с неё взгляда. — Да, Крул. Ты его мать. Ты человек. Все мы люди. Мы все всего лишь люди. Слышишь: люди. Ты можешь ненавидеть себя, если так хочешь, но тот факт, что ты совершила непреднамеренную ошибку и сожалеешь об этом, ничего не изменит. С лица Крул исчезло хмурое выражение. Теперь она смотрела на него потерянно, отказываясь слушать и принимать его слова. Она отвела взгляд, сбросив его руки со своих плеч и потянув за края рукавов своей кофты, будто не в состоянии сосредоточиться из-за нервов. — Я не знаю, что делать, — призналась она. — Хотя нет, забудь это. Я хочу убить Ферида. Злоба явственно просачивалась в её голосе. Шинья знал, что она не шутила. — Но Мике этого не нужно, — напомнил он ей. — Ему нужна его мать. Ему нужно, чтобы ты была здесь, рядом с ним. Ему не нужно, чтобы ты была ослеплена ненавистью и гневом. Ему просто нужна твоя поддержка и любовь. Всё. Очевидно, это было последним, что Крул хотела услышать. Она сжала руки в кулаки, скорее всего представляя, как они сжимаются на горле Ферида. Тем не менее, Шинья не собирался забирать свои слова назад. Он был прав, и он знал это. Нет ничего хуже, чем быть ребёнком и при этом не иметь никого, к кому можно обратиться за помощью; когда нет вселяющих чувство защищённости объятий матери, когда они так нужны. Он прекрасно это знал. — Просто будь здесь ради Мики, — повторил он. Мягко, стараясь не давить на неё, он повернул её лицом к двери в палату сына. Дверь была закрыта. Тихо и спокойно, он сказал: — Прямо сейчас он нуждается в тебе. Ему нужна его мать. Ферид в полиции, он получит по заслугам, но сейчас тебе нужно переключить всё своё внимание на Мику. Тебе нужно быть здесь вместе с ним и восполнить всё то время, когда тебя не было рядом. Какое-то время Крул не шевелилась и не произносила ни слова. Шинья видел, как напряжены её плечи, ссутулившиеся, заставляющие женщину казаться ещё меньше, чем она есть. У него возникло желание всё-таки пойти на попятную и забрать слова, просто чтобы ей стало легче, но затем подумал: с чего он должен так поступать? Он сказал правду. Она не могла позволить себе погрязнуть в своём гневе и забыть о том, что действительно было важно. Наконец, после минут, кажущихся бесконечностью, Крул подняла взгляд. В её красных глазах была пустота и усталость, но они больше не были наполнены необузданным гневом. — Ненавижу, когда ты прав, — пробормотала она. На её лице мелькнул — и тут же исчез — намёк на улыбку. — В любом случае, спасибо. Мне… Мне нужно было услышать это. Шинья улыбнулся. Он слегка подтолкнул её в спину, кивнув на палату Мики. Крул больше ничего не сказала. Она просто кивнула в ответ и вошла в комнату, не оборачиваясь.***
Мике здесь не нравилось. Здесь было слишком светло, слишком тихо. Было слишком много белого и голубого. Ему мешало не дающее покоя чувство, что он, возможно, умер и теперь находится в месте, которое должно успокаивать или утешать его, но всё, что оно действительно делало, это заставляло чувствовать его одиноким. Он сделал дрожащий вздох. «Успокойся. Ты в больнице. Больницы безопасны. Они помогают людям чувствовать себя лучше». Ферида здесь нет. Ферид ушёл. Это должно было заставить его чувствовать себя лучше. Должно было. Мика больше не знал, что чувствовать. Он мог лишь сосредоточиться на тяжести в груди, на без остановки дрожащих руках и чувстве, что это ещё не конец. Это никогда не закончится. Всё это останется с ним на всю оставшуюся жизнь, и он никогда не сможет сбежать. Это был даже не страх перед Феридом, больше нет. В какой-то момент чувство страха поглотило все остальные вещи в его жизни. Теперь это был страх того, что произойдёт в будущем; страх узнать, что существуют такие же люди, как Ферид; страх, что всё это останется с ним навсегда. Часть него задавалась вопросом: «В чём тогда смысл?» В чём смысл, если он будет чувствовать всё это всю оставшуюся жизнь? Как вообще справиться с подобным? Он обхватил себя руками за плечи. «Не думай об этом. Не думай». Лучше подумай о чём-то другом. Например о… о том, что собственная нога была какой-то одеревеневшей и онемевшей. Мика нахмурился, откинув одеяло, и обнаружил, что на ногу была наложена шина, скорее всего чтобы он не двигался слишком часто. Ему стало интересно, как много времени пройдёт перед тем, как он снова сможет нормально ходить. Не то чтобы ему было не всё равно. Он снова накрылся одеялом. Его взгляд уткнулся в пустой белый потолок, и Мика решил, что лучше не смотреть на что-то настолько скучное и безжизненное. Подобное не слишком отвлекало, а, видит Бог, ему требовалось что-то, что смогло бы заставить его не думать обо всех этих вещах. Сжав зубы, он заставил себя приподняться. Как и ожидалось, боль тут же пронзила ногу, заставив его зашипеть и пожалеть, что вообще решил шевельнуться. Но было слишком поздно. Он уже начал двигаться. Мика проигнорировал вызывающую тошноту и головокружительную боль и продолжал приподниматься до тех пор, пока у него не получилось сесть, заработав при этом головную боль. «Отлично», — подумал он, осмотрев комнату и поняв, что она не стоила всей этой боли. Это была больничная палата; он не должен был ожидать, что она может выглядеть как-то по-другому, а не пустой и унылой. Где все? Последним сохранившимся воспоминанием была его мать, звонящая в полицию… или в скорую. Или и туда, и туда. Он не обратил внимания. Затем было много быстро делающих что-то людей. Несколько людей увели Ферида прочь, и после ещё больше людей стали осматривать Юу-чана. И следом они унесли куда-то и его. Всё ли в порядке с Юу-чаном? Его сердце забилось быстрее, когда он подумал об этом. Юу-чан спас его. Он не хотел, чтобы с Юу-чаном случилось что-нибудь плохое из-за того, что он, рискуя всем, спас его от Ферида. Мика не думал, что сможет жить, если с его лучшим другом случилось что-то плохое. Если бы он только мог ходить… Он хотел увидеть Юу-чана. Дверь приоткрылась, выдернув его из своих мыслей. Мика напрягся, когда его мать вошла внутрь, её глаза расширились, когда взгляд остановился на нём. Они смотрели друг на друга. Единственным звуком, нарушающим тишину комнаты, был пульс, стучащий у Мики в ушах в такт медленно поднимающейся в нём паники. Мамочка смотрела на него так, будто видела мёртвого человека. Она сделала шаг вперёд. Каждая клеточка его тела сжималась сильнее по мере её приближения. Мика вцепился в одеяло, слишком напуганный тем, что его мать могла сказать ему. Облизав губы, мамочка сделала глубоко вдохнула и с дрожью выдохнула: — Они… Они сказали мне. Её голос был едва различим, но Мика услышал. — Они сказали мне… о… о том, что… что… Ферид… Она остановилась. Её руки взметнулись ко рту, чтобы заглушить рыдания, слишком рано вырвавшиеся из неё. Она остановилась, но, если бы продолжила, Мика бы не услышал. Её голос эхом отдавался в его голове, повторяя вновь и вновь, всё громче и громче до тех пор, пока это не перестало быть единственно существенным в данный момент. «Они сказали мне». Она знала. Его мать знала. Он смотрел на неё, но ничего не видел. Он слушал её плач, но всё, что он слышал, был звук проезжающих снаружи машин, ревущие двигатели, несущие их по дорогам, и разговоры незнакомцев вдалеке — всё это оглушающим шумом стояло у него в ушах. И становилось всё громче. Этот грохот был настолько силён, что Мика ощущал себя совсем крохотным; всё давило, разрывало его на части, тревога, страх, воспоминания о Фериде, ухмыляющемся ему, и крик Юу-чана, когда он падал с лестницы. Всё смешалось. Ничего ещё не закончилось. — Мика! Мика! Мика подпрыгнул на месте, возвращаясь в реальность, и увидел прямо напротив свою мать. Она держала его за плечи, её пальцы сжимались на месте синяков, а красные глаза были наполнены беспокойством. Синяки болели, и её глаза напоминали ему о тех вещах, которые он так хотел забыть. Он вздрогнул и оттолкнул её руки. От её реакции стало ещё больнее. Она закусила губу, опустив взгляд на одеяло, когда слёзы собрались в уголках её глаз. Мамочка всегда была такой сильной, но Мика только и делал, что расстраивал её. И вот опять. Разве они не любили друг друга? Они же были счастливой семьёй, ведь так? Почему произошли все эти ужасные вещи и разрушили всё? Почему он был так напуган своей собственной матерью, когда та не сделала ничего плохого. — П-прости меня. Я… Я не знаю, что сказать. Её плечи дрожали. Они дрожали так сильно, что Мике захотелось наклониться и попытаться успокоить её, но он остался на месте, прислонившись к спинке кровати. С таким же успехом он мог находиться в милях от собственной матери. — Я должна была быть рядом с тобой. Я должна была прислушаться. Я… Мне так жаль. Мамочка плакала. Он сидел и смотрел на неё, на слёзы, скатывающиеся по её подбородку; её голос был едва слышен из-за дрожи, сотрясающей всё её тело. Он был во всём виноват, так почему она извиняется? Почему она говорит, что сожалеет? Он принёс ей слишком много боли. Она расстроена, потому что Ферид ушёл? Она обвиняет его в этом? «Обвиняет. Обвиняет. Она сожалеет о том, что ты всё испортил. Она сожалеет, потому что всё развалилось и теперь ничего не исправить. Ферид ушёл, но ты всё ещё одинок. Мамочка никогда не посмотрит на тебя так же, как раньше. Всё развалилось. Это всё твоя вина. Всё — твоя вина». Каждый всхлип его матери был словно нож, скользящий по его коже. Это всё было его виной. То, что Юу-чан был в больнице. То, что его мать плакала. Это было его виной. Он не мог дышать. Он хотел, чтобы его мать ушла. Он хотел, чтобы она просто ушла и забыла о нём, потому что она заслуживала быть счастливой. Ей не нужен был кто-то вроде него. Она должна была просто уйти. Как только рыдания его матери затихли, Мика вдруг осознал, что она смотрит на него. Это твоя мать, — подумал он. Но у него было чувство, что она — незнакомка. Она сидела на краю кровати, её рука медленно приближалась к его. И остановилась в несколько сантиметрах, не успев коснуться, отделённая от тканью рукава и целым миром. Она не хотела прикасаться к нему? Он был ей отвратителен? Он бы не стал винить её, если это было так. Она сделала очередной глубокий вдох, и Мика сосчитал, сколько секунд он длился. — Ты больше не одинок. Я здесь, рядом, — сказала она. Каждое её слово срывалось в бездну — и размывалось волнами его сомнений, врывающихся и исчезающих из его мыслей со скоростью, подобной спешащим рядом с больницей машинам. Он не мог заставить себя поверить — но зацепился за слова матери, ожидая, что она скажет дальше. Её рука потянулась к нему. На этот раз без остановки. На этот раз она переплела их пальцы, и Мика удивился тёплому чувству, которое принесло ему это действие. — Меня не было рядом с тобой, но теперь я здесь. И я не собираюсь уходить. Она сжала свою руку. Мика почувствовал, что его глаза наполняются слезами; он не осознал, что не смог их сдержать. Он не мог думать, не знал, что ему думать об этом. Все попытки сделать это были забыты, как только его мать протянула к нему руки и втянула его в крепкие объятия. Мика вздрогнул; его первым порывом было оттолкнуть её, но она уткнулась лицом ему в плечо, и он потонул в исходящем от неё запахе роз. — Я, я люблю тебя, ты же знаешь, — сказала она, её голос дрожал сильнее, чем обхватывающие его руки. — Мне так жаль, Мика. Мне так жаль, что меня не было рядом с тобой. Мне жаль, что тебе пришлось пройти через все это в одиночку. Она отстранилась, чтобы заглянуть ему в лицо. Её глаза были опухшими и покрасневшими, из них продолжали стекать ручейки слёз, размазывая по щекам чёрную тушь. И на этот раз Мика проигнорировал то, что их цвет напоминает ему о глазах Ферида. Он оставался неподвижным, непоколебимым, даже когда его мать стёрла слёзы и взлохматила его волосы. Ему хотелось сказать что-нибудь, хотелось дать ей понять, что всё в порядке, что она должна перестать извиняться, потому что он не винил её — ничто из произошедшего не было её виной. Комок в горле отказывался исчезать. Мика смог лишь кивнуть. Он кивнул и уткнулся головой в мамочкин подбородок, отбрасывая в сторону своё беспокойство и вместо него вдыхая аромат роз. «Забудь о страхе». Нужно помнить, что мамочка всегда обнимала его так, как сейчас, и он всегда, всегда вдыхал аромат её духов. Он был точно таким же, как раньше, она всё ещё пахла розами. И, может быть, ему стоило поверить, что его мамочка всё ещё была такой же, как прежде, и она всё ещё была здесь. Она не ушла. Может, ему стоило в это поверить. Он закрыл глаза, позволяя матери поглаживать его по волосам; она оставила на его лбу мягкий поцелуй с едва слышимым вздохом. Когда она крепче обняла его, Мика заметил, что она тоже дрожит. Он проглотил комок в горле, позволяя себе обернуть руки вокруг её талии — отбросив в сторону страх, отбросив его в сторону и напомнив себе, что это его мать и она никогда не причиняла ему боль, и никогда не причинит её. Он сделал вдох. И выдохнул. Это была его мать. Она не ненавидела его. Он не ненавидел её. — Всё будет хорошо, — сказала она, всё ещё скользя пальцами по его волосам. — Я здесь. Я не покину тебя. Мика кивнул. Ему хотелось верить в это, правда хотелось, но он был напуган и дрожал, и часть него задавалась вопросом, заберёт ли она свои слова назад. Словно бы чувствуя его сомнения, мамочка ослабила объятия, наклонив голову ближе и всматриваясь в его лицо. Она обхватила его щёки руками; её ладони были тёплыми в противовес его холодной из-за слёз коже. — Я люблю тебя, — сказала она ему. — С нами всё будет хорошо. Её глаза не были похожи на глаза Ферида. Они тоже были красными, да, но сейчас Мика заметил, что её взгляд был тёплым и мягким, как прекрасные розы, аромат которых исходил от неё в тот день, когда они только приехали в Японию и она пообещала ему, что здесь у них будет чудесная жизнь. — Сначала тебе может быть страшно находиться тут, Мика, но всё будет хорошо. Тебе понравится здесь, в Японии, поверь мне. Намного, намного больше, чем в Британии, — сказал она, тяня его за руку и указывая на стоящие неподалёку деревья сакуры. — Видишь? Они ведь прекрасны, да? Мика кивнул, глаза расширились в удивлении и сердце забилось сильнее от мысли о жизни в таком месте. Он сжал мамочкину руку и широко улыбнулся, смеясь, потому что цвет её волос был точно таким же, как и лепестки этих деревьев. — Мне не страшно! — сказал он, подпрыгивая при ходьбе. Мамочка растянула губы в мягкой улыбке, благодаря которой она стала выглядеть ещё красивее. На фоне заката, окрасившего небо в тёплые оранжево-розовые тона, она была самой красивой девушкой, которую Мика видел в своей жизни. Ему так повезло, что она была его матерью. — Замечательно, — сияюще улыбнулась она. — Да и чего тут бояться. Обещаю, здесь наша жизнь станет лучше, я обязательно позабочусь об этом. С нами всё будет хорошо. Он снова кивнул, на этот раз сам потянув маму вперёд, чтобы они смогли увидеть деревья ещё ближе. Она бежала вприпрыжку рядом с ним, захихикав, когда он чуть не споткнулся о камешек… Мика стёр с лица слёзы. Это произошло, когда они только приехали в эту страну… Это было два года назад, сразу после того, как его мать сказала, что им нужно начать всё с начала. Они не нуждались в микином отце, только не тогда, когда он бросил их и разбил его матери сердце. Им никто не был нужен. Всего два года, но казалось, что прошла целая жизнь. С нами всё будет хорошо. Мика кивнул. Небо за окном было серым, и поблизости не было деревьев сакуры; одни только проезжающие машины и пробки, и тем не менее он посмотрел в красные глаза своей матери и кивнул, наказав себе поверить в неё. — Я тоже тебя люблю, — сказал он практически шёпотом, но это было правдой. Улыбка мамочки была такой же прекрасной, как и в тот день.***
Ещё по мере приближения Глена, Шинья заметил тяжесть в его походке. Его взгляд был прикован к полу, тёмные волосы скрывали глаза, а его руки были спрятаны в карманах. «Это не хорошо». Шинья лишь надеялся, что с Юу не случилось ничего плохого. Бедному мальчику было всего лишь двенадцать. Глен со стоном плюхнулся на сидение рядом с ним, тут же вытянув ноги и не обращая внимания, что они мешались проходящим мимо них людям. «Как типично», — подумал Шинья, впрочем, не произнёс этого вслух: у Глена было достаточно проблем и без чужих упрёков о его отсутствующих манерах. Прошло две минуты, и Шинья пришёл к выводу, что Глен не собирается начинать разговор. Кашлянув, он повернулся к молчащему мужчине. — Как Юу-кун? — спросил он. То, как сузились глаза Глена из-за его вопроса, дало понять Шинье, что ответ ему не понравится. Глен вздохнул и помассировал рукой висок. Шинья уже видел его в моменты сильного напряжения; конечно, это было связано с его работой в офисе, но он никогда не был настолько напряжён. Обычно Глен просто огрызался и бросал на всех свирепые взгляды, находясь в подобном настроении. Сейчас же он выглядел так, будто из него выжали все соки. — Он не просыпается и ни на что не реагирует. Врачи опасаются, что он не сможет очнуться какое-то время — или не очнётся никогда. Ох. Вот дерьмо. Он слышал, что Юу столкнули с лестницы, но он никогда и подумать не мог, что последствия могут быть такими серьёзными. — Что? Это что-то вроде комы? Глен сжал челюсть. — Хмм. Шинья не стал давить на него, требуя ответ. Он знал, как сильно Глен переживает о ребёнке. По факту, он потерял счёт количеству сообщений Глена, содержащих яростные проклятия в адрес существования Юу. Тем не менее, Шинья не был слепым. Было очевидно, что Глен заботился о ребёнке — всегда заботился. Он переживал, когда Юу сбежал, настолько, что даже попросил помочь ему с поисками, хотя это, вероятно, здорово покоробило его самолюбие. Глен прятался за стеной равнодушия, обычно прикрываясь злостью, смешанной с оскорблениями, но он не был бессердечным. Это даже близко было не так. Он просто старался не показывать этого. — С ним всё будет в порядке, — заверил Шинья. Он положил руку на плечо Глена, чувствуя под ладонью сильное напряжение. — Уверен, он скоро проснётся, и уже на следующей неделе ты снова будешь жаловаться на него. По крайней мере это заставило Глена усмехнуться. Он покачал головой, улыбка на его лице стёрлась, хотя его взгляд смягчился, когда он, наконец, посмотрел на Шинью. Ну, хоть что-то. — Надеюсь, ты прав, — сказал он. — Без него дом будет пустым. — Ты можешь пожить со мной в моей квартире. Шинья замер. — В смысле, я буду рядом с тобой. Если ты не хочешь оставаться один, — добавил он на всякий случай. Сейчас было не время флиртовать с Гленом. Конечно, он не возражал бы, если бы Глен остался у него дома, но это был худший момент для развития их отношений. Не тогда, когда жизнь Крул и Мики рушилась на куски, а Юу находился в коме. К счастью, Глен улыбнулся. Улыбка была небольшая и едва заметная, но он пытался. — Хорошо. Спасибо, Шинья. В ответ Шинья улыбнулся. — Без проблем. Какое-то время они ничего не говорили. Люди мелькали перед ним, некоторые спешили, некоторые просто проходили мимо, олицетворяя повседневность, которой Шинья теперь завидовал. Нельзя было сказать, что он провёл в больнице достаточно времени, чтобы успеть привыкнуть к здешней куче людей. В такие времена осознаёшь, что ты всего лишь один из миллиардов людей, что в мире существует огромное количество других проблем, а ты просто не знаешь об этом. Можно думать, что мир ограничен лишь тобой и твоими собственными проблемами, но ведь есть и другие люди, которые борются с проблемами гораздо серьёзнее. Он не знал, должна ли эта мысль утешать его или нет. Что было гораздо более важно, он не был уверен, вписывался ли он сам во всё это или нет. — Так… — пробормотал Глен, — с Микой и Крул всё будет в порядке? Шинья постукивал пальцами по пустому сидению рядом с ним. — Не знаю, — признался он. — Но я знаю, что Крул не сдастся. Она не из тех людей, что сдаются. Она сделает всё возможное. Глен угукнул в ответ, дважды кивнув и, наконец, убрав ноги с дороги до того, как кто-то споткнётся об них. — Где они теперь будут жить? Тот дом ведь принадлежит Фериду? Это было хорошей мыслью. Шинья сильно сомневался, что Крул захочет жить в этом доме после всего произошедшего там. Слишком много плохих воспоминаний. — Тоже не знаю. Думаю, пока Крул пытается не думать об этом. — Ох. Это был разговор без разговора, пустая перекидка фраз, понял он. Глен говорил, потому что ему было нужно, чтобы что-нибудь отвлекло его, разрушило тишину, повисшую над ними и напоминавшую, что за одной из этих дверей Юу находился в коме, а Мика восстанавливался после насилия. — Раньше они жили в квартирах Линдси, до того, как Крул встретила Ферида, — сказал Шинья, повысив голос и постаравшись не дать ему понять, что он намеренно продолжает беседу. Осознал ли это Глен или нет, не важно. Он кивнул, выглядя достаточно заинтересованным. — Возможно, они снова вернутся туда. На лице Глена появилась очередная пустая улыбка. — Старые-добрые Линдси. Из Шиньи вырвалось хихиканье, которое совершенно не вписывалось в здешнюю обстановку. — Ха-ха, я в курсе, что ты их ненавидишь. Он прислонился к спинке сидения, сложив руки вместе. — Я знаю Крул чуть больше года. Думаю, она только-только переехала в Японию, когда я переехал в Линдси. Помню, она говорила, что какое-то время жила в Британии — Мика на половину британец, ты в курсе? Глен поднял бровь. — А? Британец? Ну, думаю, он смахивает на европейца. Светлые волосы, голубые глаза. Конечно, он смахивает. — Ага, его настоящий отец — британец. Поэтому он зовёт Крул мамочкой, а также это объясняет все эти британские… штучки. Он понятия не имел, почему вообще заговорил об этом. Этот разговор едва ли можно было назвать захватывающим, не говоря уже о том, что он явно не был способен отвлечь их от мрачных событий сегодняшнего дня. — А что насчёт тебя? — спросил Глен. — Ты никогда не рассказывал о своей семье. Как только он упомянул это, Шинья застыл. Его семья, ха? Интересно, что это такое. Его первым ответом были бы Хиираги, вслед за которым последовали бы мучительные воспоминания, наполненные насмешками и издевательствами, что было прямо противоположно понятию «семья». Вот и сейчас он вспомнил о них. Курето и Сейширо, смотрящие на него сверху вниз своими тёмно-красными глазами. Махиру с её насмешливой улыбкой и огромными мечтами. Шиноа, прокрадывающаяся в его комнату, чтобы осмотреть его раны. Его отец — нет, Тенри, — ненавидящий его за одно только существование. Его мать, ненавидящая его даже больше. Шинья рассмеялся. — О, они едва ли интересные, — отмахнулся он. — В любом случае, я голоден. Хочу выйти и купить поесть. Ты хочешь чего-нибудь? Он не упустил то, как нахмурился Глен. — Хмм… — вздохнул Глен, покачав головой самому себе. — Думаю, я обойдусь кофе. Шинья попытался проигнорировать разочарование в голосе Глена. — Я скоро вернусь. Он ушёл, чувствуя вину за свою ложь и ещё большую вину за то, что это был Глен, который обнажал все его проблемы и в одно мгновение заставлял его чувствовать себя уязвимым. И сам Шинья, скрывающийся за пустой ложью и оправданиями с тех пор, когда они встретились. Когда он сбегал вниз по лестнице, его шаги были как никогда тяжелы.***
Спустя неделю Юу-чан всё ещё не шевельнул ни единым мускулом. Мика ждал, сидя рядом с ним, положив голову на его руки и прислушиваясь к медленному пиканью аппарата, поддерживающего жизнь Юу-чана. В некотором роде это успокаивало. Мешало ему оставаться в полном одиночестве и тишине и напоминало, что его лучший друг всё ещё был рядом. Он должен проснуться. Он обязан проснуться. Мика поднял голову. Когда он просто смотрел на Юу-чана, у него в груди начинало болезненно тянуть. Ему не нравилось видеть его, привязанным ко всем этим аппаратам, такого бледного и… недвижимого. Он чуть было не использовал слово «мёртвый». Нет. Он не мог использовать это слово. Юу-чан проснётся. Юу-чан проснётся, и Мика поблагодарит его за то, что он спас его от Ферида, и всё будет хорошо. Должно быть хорошо. Мика взял Юу-чана за руку, крепко обхватив и никогда не желая отпускать её. Она была холодной. — Проснись ради меня, Юу-чан, — пробормотал он, сжимая ладонь. — Пожалуйста. Он не ответил. Он никогда не отвечал. Единственным ответом для Мики было бип, бип, бип — постоянное пиканье аппарата-жизни, не прерывающееся и не меняющееся. Мика всё ещё держал руку Юу. Неделя. Прошла уже неделя. Он до сих пор не мог нормально ходить, но врачи наложили на его ногу в гипс и предоставили кресло-коляску, чтобы он мог передвигаться. Могло быть и хуже. Он всего лишь хотел, чтобы Юу-чан очнулся. Мика перевёл взгляд на окно, на ясное, голубое небо без облаков. Сегодня был хороший день. Плохая погода, казалось, прошла; он почти поддался соблазну с надеждой поверить, что это был знак, что скоро всё станет хорошо. Может быть, он находился в слишком сильном отчаянии. Тем не менее, некоторые вещи никогда не менялись. Снаружи до сих пор были пробки с этими злящимися водителями, спешащими на работу, в школу или ещё куда. Всё это выглядело так обычно, так обыденно. Ему стало интересно, вернётся ли он когда-нибудь в эту рутину: будет ли просыпаться, ходить в школу, видеть своих друзей. Всего-то. Абсолютно нормально. Ничего плохого. Ничего захватывающего. Он скучал по этой нормальности. Мамочка сказала, что они вернутся обратно в квартиру в районе Линдси и останутся до тех пор, пока не смогут позволить себе лучшее жильё. Честно говоря, в любое время дому Ферида Мика предпочёл эти квартиры. Он заёрзал на кресле. Возможно, ему стоило уйти и оставить Юу-чана в тишине и покое. Да и в любом случае, он успел проголодаться. Мика отпустил руку Юу, тихо попрощавшись себе под нос, после чего ухватился за колёса— Он нахмурился. А? Прямо посреди улицы, среди проезжающих машин и спешащей толпы, стоял мужчина. Он не двигался. Просто… смотрел. Вверх. На него. И он не отворачивался. Дрожь пробежала по спине Мики. Он никогда не видел этого мужчину раньше… Он был высоким, очень высоким — даже выше, чем Шинья или Глен-сан. С такого расстояния Мика смог увидеть короткие чёрные волосы и… нет, он не мог увидеть его глаза. Может, карие? Или… красные? Янтарные? Он всё ещё продолжал смотреть. В комнате больше не было людей. Он точно смотрел на Мику. Дверь со щелчком открылась. Мика так резко подскочил, что едва не свалился со своего кресла. Он развернулся на нём, вздрогнув от облегчения, когда увидел макушку Шиньи, заглядывающего в палату. — Вот ты где, Мика, — сказал он, входя. — Твоя мама искала тебя. Подрагивая, Мика кивнул. — Х-хорошо, сейчас пойду к ней. С-спасибо. Шинья наклонил голову. — Что-то случилось? Ты выглядишь напряжённым. Он не мог ничего с этим поделать; Мика перевёл взгляд обратно на окно. Мужчина исчез. Он исчез. Он же был там всего минуту назад! Прямо там, рядом с фонарным столбом! Мика попытался найти его в толпе, задаваясь вопросом, ушёл ли он, наконец, или, может, зашёл в больницу, или перешёл на другую сторону дороги… Но он исчез. Мика повернулся к Шинье. — Пустяки, — выдавил он. — Не волнуйся, ничего не случилось.