Сохрани Мою Тень

Фанфары уже давно отыграли, и Цезарь Фликермен начал свое шоу. Никто, кроме него самого, не знал его возраста. Пятнадцать лет назад он неожиданно ворвался в процесс подготовки трибутов и, перемешав все, сделал из этого шоу. За минувшее время он стал выглядеть более ярко и экстравагантно, но лицо его нисколько не изменилось. Его неестественная молодость сама по себе вынуждала задуматься, а сколько еще лет его тело смогут поддерживать в таком состоянии и что случится, когда этот момент настанет. В честь квартальной бойни ведущий выбрал еще более выделяющийся образ: темно-изумрудный — цвет своих волос, бровей и губ, и, конечно же, неизменный костюм, напоминающий звездное небо. Стоило, однако, заметить, что дело он свое знал. На время тренировок участников таскали на все проводимые шоу, но самым успешным, а главное интересным, было интервью у Цезаря. По этому случаю стилисты наряжали своих трибутов куда наряднее, и при представлении очередного костюма все камеры переводились на его создателя. Звук неожиданно громкого смеха Цезаря привел Блейна в себя, и он попытался понять, сколько человек еще осталось перед ним. Как оказалось, нисколько. Это только на первый взгляд казалось, что ждать долго. В отличие от десяти минут, дающихся на индивидуальное выступление, для каждого участника интервью отводилось всего-навсего пять минуты, об окончании которых оповещал звонок. Первого трибута Дистрикта-7 пригласили на сцену, и вот Андерсон уже с уверенностью жмет руку Цезарю Фликермену. «Ни в коем случае нельзя показывать своей взволнованности, иначе меня сразу же спишут со счетов», — принял решение Блейн и повернулся к зрителям, ослепительно улыбаясь. За разговорами о впечатлениях Андерсона о Капитолии и за шутками обоих незаметно пролетела первая часть. Прервалась она лишь для того, чтобы отметить костюм. На трибуте были желтые туфли, ярко-красные брюки, белый пиджак с тремя полосами (алой, желтой и светло-зеленой) на каждой стороне, такого же цвета рубашка и салатного цвета бабочка. Камеры перевели на засмущавшегося Курта, а Цезарь тем временем говорил, что после игр этому стилисту позже точно не отбиться от заказов. Кажется, зрителям все равно, что говорил Андерсон, пусть даже бы он молчал — они бесповоротно покорены источаемым им на весь амфитеатр очарованием. Но в разговоре практически с каждым участником наступал момент, когда Цезарь переходил к более личным и серьезным вопросам. — Блейн, за это короткое время ты уже успел всех нас в себя влюбить. Так что даже не смей отрицать, что у тебя есть возлюбленная. — Возлюбленный, — автоматически поправил трибут, только мгновением позже поняв, что тем самым ответил ведущему. «Что же я натворил?». Весь зал одновременно потрясенно ахнул, как и взметнувший свой узкие брови Цезарь, который после этого в знак поддержки по-свойски положил свою руку парню на плечо. — Ох Блейн, — театрально вздохнул он и посмотрел в зал. — Сейчас ты разбил сердца всем девушкам Панема, — преувеличенно трагично, с придыханием сказал Фликермен и, тут же сменившись в лице, продолжил: – Ну, так кто же этот счастливчик? Скажи, нам всем интересно. Андерсон перевел взгляд на балкон распорядителей, на Себастиана. Значит, этот сурикат так ничего и не рассказал. Юноша, в свою очередь, вольготно разлегшись в кресле и будто зная, о чем думает трибут в это время, всем своим наглым видом как бы говорил: «Хватит ли тебе смелости сказать, парень?». Андерсон сначала лишь из раздражения хотел раскрыть все правду, но, в конце концов овладев собой, ни на ком не концентрируясь, сказал, обращаясь ко всему залу: — Нет, я думаю, что не стоит этого делать. — Как бы ты мог охарактеризовать его? — ни на секунду не замешкавшись, спросил Цезарь. — Что я могу сказать, — раздумывал трибут, подняв голову к потолку. — Не раскрывая личности, только то, что это самый прекрасный человек, которого я когда-либо встречал. Другого такого во всем Панеме не найти, сколько ни пытайся. И я безумно горд тем, что именно он окончательно и бесповоротно завладел как моим сердцем, так и всеми моими мыслями. — Я очень рад за вас, как и все наши зрители. Не так ли? — обратился он к залу, откуда послышались нескончаемое «да» и аплодисменты. Ведущий перевел сочувственный взгляд на Андерсона. — Получается, победа нужна тебе как никогда. — И правда. Но я обещаю. Сколько бы участников ни старалось меня убить. Какие бы опасности передо мной не стояли. Сколько бы сил мне ни пришлось приложить. Курт, Я вернусь, чего бы мне это не стоило. Ничто не сможет сдержать меня на моем пути к тебе, слышишь! — заявил трибут, повышая тон, чуть ли не крича, смотря прямо перед собой и уже какое-то время назад встав со своего места. Он знал, что вот он, Курт, сидит в первом ряду и смотрит на него испуганными глазами, чуть ли не плача, но парень не посмел опустить взгляд: тогда всем сразу станет ясно. Зрителей, как и его самого, очень взбудоражила эта речь. Ведущий встал вслед за Андерсоном и предпринял попытку остудить его: — Блейн, ты только представь, как вы воссоединитесь, когда ты выиграешь. — Когда мы встретимся, нам вскоре придется расстаться, — с горечью сказал он, успокоившись. Зал еще больше заволновался, и Цезарь уже не знал, что делать, поэтому решил не спрашивать о причине и продолжить интервью согласно плану. — Мы тут узнали, что в своем дистрикте ты состоял в хоровой группе… — он сверился с карточкой, — под названием Соловьи. Не доставишь ли ты нам удовольствия спеть что-нибудь? — Почему бы и нет, — согласился Андерсон, подошел к людям, отвечающим за музыку, и сказал название. Песня уже заиграла, когда он вернулся на свое место и заметил поставленный в его отсутствие микрофон. — Это песня для тебя. Зрительный зал замер в ожидании.

Hozier — Work Song Boys working on empty, Is that the kinda way to face the burning heat? I just think about my baby, I'm so full of love I could barely eat. There's nothing sweeter than my baby, I never want once from the cherry tree, ‘Cause my baby's sweet as can be, She give me toothaches just from kissing me. When my time comes around, Lay me gently in the cold dark earth. No grave can hold my body down, I'll crawl home to her.

Песню пришлось закончить раньше из-за прозвучавшего звонка, свидетельствующего об окончании интервью. Пока все остальные приходили в себя и ожидали следующего участника, Блейн, тяжело дыша, незаметно ушел со сцены. *** Все проживающие на седьмом этаже на этот раз одновременно зашли в зал, где их сразу же оглушила невероятно громкая музыка. Блейн с Куртом сели за ближайший незанятый столик, предварительно взяв для себя пару блюд и бокалов. Они, хоть и не прикасаясь друг к другу, наслаждались друг другом, находясь как бы в своем собственном мире. Наверное, если бы кто-то внимательнее пригляделся, то, несомненно, понял бы, что происходит. А такие были, но они, как и Себастиан, по непонятным причинам, никому ничего не рассказали. Еда у Андерсона закончилась, и он обратился к еще жующему Курту: — Подожди меня здесь, я скоро приду. — Но куда ты? — спросил стилист, однако Блейн уже ничего не слышал из-за окружившего его шума толпы. Пока он прокладывал себе путь среди людей, которых стало куда больше, чем на прошлый ужин, то заметил того, кого искал — Тину. Она вместе с парой Куинн и Пака сидела в более скрывающей от лишних глаз нише. Как только трибут подошел к ним, то сразу понял, что его союзница трезвой уже не являлась. — Ты чего это тут устроила? — сказал он и выхватил бокал из ее рук. — Как ты думаешь завтра выбираться из Рога с похмельем? Этим ты подвергаешь опасности не только себя, но и меня. — Не жужжи, Блейн, не настолько я и пьяна. Завтра все будет в порядке, — заверила Тина и вновь потянулась за выпивкой. — Нет, нет, нет, тебе на сегодня уже хватит, — не согласился Андерсон и, подхватив девушку за талию, повел ее к выходу. По пути он встретил непонимающий взгляд Курта, но знаком уверил его, что все в порядке и он скоро вернется. За оставленным ими столом все еще сидели Пакерман и Фабре. Они тоже немного выпили — больше, чем Блейн, но гораздо меньше, чем Тина. На время всего разговора девушка пыталась быть веселой: смеялась, улыбалась и шутила, когда было нужно. Ноа слишком хорошо ее знал, чтобы не заметить этой перемены в ней. Он взял ее лицо в свои ладони и всмотрелся в глаза. — Куинн, скажи мне, что случилось? — спросил парень. Вместо ответа он услышал ее тихие всхлипывания и убрал руки. Тело Фабре задрожало, и она начала рыдать, временами задыхаясь. — Тшш… Все в порядке, я с тобой, — успокаивал он ее, и в то же время их обоих, обняв девушку и смотря в одну точку на стене. — Я беременна, — между всхлипами еле слышно сказала девушка, мотая головой в несогласии с его словами. Первые секунды, казалось бы, ничего не изменилось: Ноа так и смотрел прямо перед собой. Фабре сначала решила, что он ничего и не услышал, однако парень повернулся к ней. Лицо его было недвижимым словно маска, глаза расширились, по телу прошла дрожь. — Повтори, что ты сказала? — так же без эмоций, страшась услышать то же самое, прошептал он. — Я беременна, — повторила Куинн. Она уже не рыдала, и боль на ее лице невозможно было не прочитать. Пак ничего не ответил, оставаясь в том же положении, как в оцепенении. Когда эта новость полностью дошла до него, все, что он сказал, было: — Мы справимся. — Но как?.. — Вновь появившиеся слезы душили ее. Девушка опять зарылась в объятия Ноа. — Тшш… Мы обязательно что-нибудь придумаем, — ответил он, вымучивая из себя улыбку, чтобы подбодрить Куинн. *** Вернувшись, Блейн нашел своего стилиста за тем же столиком, за каким оставил его. Он примостился рядом, и они оба стали смотреть на танцующих. — Как бы я хотел сейчас оказаться среди них рядом с тобой, — мечтательно сказал трибут. — Я бы тоже этого хотел, — кивая, согласился Курт. — А, может, все-таки пойдем? — В этот момент Блейн похож на щенка, выпрашивающего вкусности. — Нет, — ответил Фарфоровый. — Здесь нет, — добавил он. Андерсон оторвался от танцпола и недоумевающе посмотрел на Хаммела. — Что ты имеешь в виду? Тот хитро улыбнулся, сузив глаза, встал, взял трибута за руку и повел в сторону выхода, лавируя между людьми. *** — Курт, я не понимаю, — говорит Блейн в пустоту. Как только они вошли в мастерскую, Фарфоровый тут же куда-то скрылся, оставив Андерсона в одиночестве. Парень стоял, думая, куда подевался его стилист, пока тот не появился, обозначив свой приход легким похлапыванием по спине. — Не окажете мне чести, подарив один танец? — услышал он, когда обернулся. Музыка начала играть, и Хаммел торжественно протянул ему руку, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Блейном тут же завладело то же чувство легкости. — Мне кажется, с вами я могу танцевать хоть до потери сознания, — ответил трибут, принимая приглашение. И сейчас, плавно двигаясь под звуки мелодии, они были просто двумя молодыми людьми. Весь мир остановился в тот момент. Казалось, впереди нет никаких Голодных игр, никакого насилия и никаких убийств. Существовала только их всепоглощающая любовь друг к другу. Играли уже последние ноты, когда Блейн убрал свою голову с плеча стилиста. — Я хочу провести последнюю ночь с тобой. — Глаза его сияли таким счастьем, что казалось, будто он испускает его и вскоре затопит все вокруг. В ответ Хаммел лишь слегка кивнул головой — слова были не нужны. Когда немного погодя они лежали на кровати, переплетя ноги, взявшись за руки и смотря друг другу в глаза, завтра не существовало. Но ни Курт, ни Блейн ни в коей мере не были глупцами, прячущимися в свой иллюзорный мир от любой опасности, поэтому рано или поздно, но они должны были поговорить обо всем. — То, что ты говорил на интервью… — Хаммел не договорил «…было правдой?»: трибут кивнул. — Не знаю, что на меня нашло. Я не планировал заходить так далеко. Но все, что мною было сказано, говорилось от чистого сердца, честно. Стилист подтянулся и невесомо, словно прикосновение бабочки, поцеловал его. — Отправление уже так скоро, — печально сказал он. — Ты же понимаешь, что я здесь места себе не буду находить? Даже возможно сойду с ума. — Не надо, Курт. На интервью я уже это сказал, но повторю, если хочешь: я вернусь несмотря ни на что. Мне нужна твоя вера. Куда бы меня ни зашвырнуло, я буду знать, что где-то там ты точно знаешь, что я выберусь. И благодаря этой вере я действительно смогу это сделать. Мы сможем пройти через это. — Тогда знай, что я буду верить все время. До самого конца.

Nightwish — While Your Lips Still Red Kiss while your lips are still red While he's still silent Rest while bosom is still untouched, unveiled Hold another hand while the hand's still without a tool Drown into eyes while they're still blind Love while the night still hides the withering dawn