***
— Так, так, тише, тише, — мямлит мистер Глейн, дергая толстыми кистями, — так, внимание. Кхм. По случаю того, что вы так хорошо закончили семестр… Не все, конечно, — сквозь роговую оправу взирая на дальние ряды, где, видимо, и были эти самые “не все” . — Но большинство. Кхм. Будет устроена первая вечеринка нашего колледжа, — пытаясь придать голосу, который изрядно был подпорчен гайморитом профессора, праздности. Неудивительно, что реакция на сто сорок шесть процентов состоит из недовольства в разных его проявлениях — от традиционной комбинации “причмок губами – закатывание глаз – протяжный и тяжелый вздох” до откровенного мата. Кажется, ну и пусть, вечеринка так вечеринка, колледжа так колледжа, в конце концов, все сталкивались с подобным в школе — знакомы же эти идиотские дискотеки с самодельными украшениями и самым отстойным музыкальным сопровождением, какое только можно изобрести? Прогулять такое празднество слабоумия — не грех, наоборот, грехом считалось (в определенных кругах, конечно; мысли так каждый, то понятие клубов и танцев бы и не зародилось) туда пойти. Короче говоря, если в средних классах откосить от дурацкого мероприятия не составляло труда, то в этом (причем именно в этом; в других подобной проблемы не существовало как таковой) колледже любое общее дело являлось обязательным для каждого, а прогулы карались чуть ли не подпорченными оценками по тому или иному предмету. Нет, ну идиотизм в чистом виде.***
Отличий от самой заурядной школьной дискотеки почти не было — разве что возраст. Стоит ли вновь говорить о многообразии присутствующих: как и подобает в любом обществе, публика — неоднородный организм, его составляющие обладают противоположными мнениями, поведением и наружностью. Одним было откровенно наплевать на происходящее, другим — боже, такие люди здесь есть — явно доставляло удовольствие дергаться под господствующие над MTV выбросы мертвой, целиком и полностью фальшивой музыкальной индустрии. Ну а Уорнер и его новый знакомый находились в тесной компании людей, якобы находящихся выше всех остальных, эдакие снобы на фестивале обывательства, те, чье приподнятое настроение обусловлено не атмосферой глупых танцев и недалекого веселья, а ощущением собственного превосходства над ними. — Да о чём ты, у меня была тёлка, ты прикинь, она, блять, мне стихи писала, — доносится до меня знакомый низкий тембр мистера Невозмутимость. — И чё? — а это уже голос Брайана. — Она каждый, сука, день, “Трент, я люблю тебя, а ты меня любишь?.., о, Трент, мы ведь поженимся после того, как ты закончишь школу, да?” — он неумело передразнил женский голос. — Мне это дерьмо надоело, я просто дал ей по ебалу, так она сразу прекратила повторять свои мантры и свалила к матери. — Тупая шкура, — этот голос я не знаю. Компания подрастающих аморалов негромко смеется. Теперь мне известно, что уорнеровского дружка зовут Трент, что он вовсе не со всеми такой культурный, а эти представители эгоистичности мало отличаются от самого эталонного быдла. Хотя, одна девушка, любительница нецензурных слов, как-то сказала, что употребление мата не делает человека таковым, то есть быдлом. Ну, как знать… — Мультики смотреть будем? — баритон определенно имеет в виду ЛСД. Необязательно даже слушать, чтобы понять, что все одобряют предложение. Я присел недалеко от них, но так, чтобы при беглом осмотрении зала я не попал в их поле зрения.***
Я уже совсем перестал обращать внимание на пятерку самовлюбленных засранцев, но до меня донеслись следующие реплики: — Слушай, а тот парень, с которым вы проект писали,.. — слова принадлежат фриковатому типу с зелеными волосами, уложенными во что-то неподдающееся описанию. Он сидел между двумя парнями, кажется, я уже видел их с Уорнером на подобном мероприятии; у одного яркая внешность, женоподобность и красные волосы, другой — минорный скинхед; в прошлый на нем была черная шапка, теперь вместо нее сверкает выбритая макушка. — Э-э, Брайан, Брайан Молко, — быстро ответил Уорнер. — Истеричка ебаная, педик, — практически выплевывая слова. Спрашивающий с недоумением взглянул на него. — А чё ты его вспомнил вообще? — Так вон же он сидит… Все пятеро обернулись в мою сторону. С самым невозмутимым видом я помахал им, хотя все прекрасно понимали, что я всё слышал. Я встал и сел рядом с ними все с тем же видом человека, которого ничто не может встревожить. — Привет, мальчики, — кажется, мне удалось удивить их. — Привет, Брай, — я нагнулся к нему и, надавив на челюсть и раскрыв его рот, засосал так, как не целовал ещё никого. Он даже не отстраняется, скорее всего, это в силу его порядочной обдолбанности. Тут, откровенно говоря, охуели уже все. — Вижу, неплохо проводите время, кучка аутсайдеров, — продолжал я. — Хотя, ваше наигранное превосходство существует только в вашем мутном сознании. — Лысый смотрит стеклянными глазами. — Кажется, сложновато понять предложения, где есть слова сложнее, чем “бля” и “нахуй”? Тот, что с красной шевелюрой, засмеялся и затянулся. Курил он не сигареты, разумеется. — О, Брайан, Брайан, — покачав головой. — Вот она, твоя компания, твой уровень. Ты, дорогой мой, самый обычный колхозник с бутылкой пива в руке, только к тому же самовлюбленный и ещё редкий говнюк. Четверо фриков были в откровенном ахуе, только Трент, кажется, смотрел совершенно беспристрастно. Не в силах терпеть оскорбления его персоны, Уорнер встаёт и смотрит взглядом, полным ненависти, белесые губы формируют оскал, обнажая ровный ряд зубов. — Какого хера ты творишь, мать твою, — угрожающий и громкий шёпот над ухом. — А чего шёпотом, Брайан? Стесняешься? — прищурив глаза и ухмыльнувшись. — Может, господину Агрессии стыдно признать, что он не такой уж и крутой, а? Если бы не огромное количество присутствующих в зале, среди которых набралась уже приличная толпа зевак, уверен, он бы убил меня на месте. Я уже представлял, как уверенно уйду отсюда, не дав ему опомниться Внезапно его лицо из абсолютной злобы превращается в стопроцентную невозмутимость. — Хочешь поговорить об этом? Да без проблем, присаживайся, — рука с облупленным лаком указывает на стул напротив. — Давай играть на публику, как ты там говорил, показушничать, да? Мы же только этим и занимаемся. А публики и правда уже набралось достаточно. — И с каких это пор ты стал таким выебистым? Может, вспомним твои сопливые стишки? Как там, “Кто-то пытался причинить мне боль — это то, чего я боюсь”, да? — начал он. — Или чё там ещё? Про смазку, кажется? Собравшиеся, вся немалочисленная в рамках скандала толпа, каждый начинает ржать. И вот уже я чувствую, что не стоило начинать этого, от уверенности остались даже не капли, нет, какой-то конденсат, результат, который я ожидал, зеркально отразился на мне, теперь я здесь жертва. — Подожди-ка, я, кажется, помню ещё про китаянку с презервативами и стальным фаллоимитатором, — хохот становится громче, — хэй, “дурак с маленьким инструментом”, напомни, о чем ты там строчил? Теперь ему известно моё слабое место, каждое слово Уорнера — корм для стервятников, что заливаются мерзким смехом, толпясь в ожидании новой порции. А я в который раз убеждаюсь, что доверять что-то сокровенное нельзя никому. “Нахуй. Нахуй всё это” — только и вертится в голове. Ожидание уйти отсюда с фирменной “от бедра” повесилось, сутулясь, как избитый щенок, долбаный неудачник, почти бегом отсюда. Нет, для статуса полного лузера ещё не хватало убежать. “Твою ж мать, унижения из средней школы возвращаются, средняя школа — это ад, средняя школа — школа выживания. Та же безголовая массовка и хохот словно закадровый, ебаный колледж не стал доброй обителью всего нового, этот ебаный колледж стал дубликатом всего старого…”