Пять лет

В доме было слишком тихо. Прошло двадцать минут с тех пор, как все ушли, и ровно столько же Реджина и Эмма демонстративно избегали друг друга, пытаясь дать себе время все осмыслить, перевести дух. Однако времени оставалось не так уж и много, а Эмме меньше всего хотелось, чтобы вражда между ними сорвала семейный праздник, поэтому, дав Реджине достаточно времени наедине с собой, она вошла в гостиную, где та, сидя в кресле, невидящим взглядом смотрела в окно. – Выпей, – мягко предложила Эмма, подойдя и протянув Реджине стакан виски со льдом. Своего рода предложение мира. – Думаю, тебе не помешает. Реджина подняла на нее глаза, сохраняя непроницаемое выражение лица, и медленно приняла напиток. – Спасибо,– так же тихо ответила Реджина. Пока она отпивала виски, Эмма прошла к дивану и села, и какое-то время обе они просто сидели в тишине и пили. Наконец Реджина первой нарушила тишину, тяжело и устало вздохнув: – Это так унизительно, – мягко призналась она. Эмма поджала губы, уставившись в пол, ощущая, как чувство стыда накрывает и ее. – Да, – согласилась она, и ее слова прозвучали еще тише. – Согласна. Такое не должно… просто не должно было произойти. Не таким образом, не перед всей семьей. Я не знаю, что случилось, раньше в присутствии других людей нам всегда удавалось держать себя в руках. – Все потому, что мы привыкли оскорблять друг друга, когда никого нет рядом, дорогая, – ответила Реджина, сделав большой глоток. Обхватив ладонями стакан, Реджина взглянула на него и продолжила. – Если задуматься, мы ни разу нормально не обсудили случившееся. – Именно ты первая заговорила о том, что я тащу в койку всех подряд, Реджина. Реджина усмехнулась, наконец, посмотрев на Эмму: – Я всегда утверждала, что ты неразборчива в связях, Эмма, в этом не было ничего нового. – Нет, но в утверждении, что я спала со всеми ними, только чтобы заставить тебя ревновать, было. Реджина молчала какое-то время, просто разглядывая стакан в руках, и тишину нарушал только звук ударяющегося о его стенки льда. – А это не так? – наконец спросила она. – Потому что тогда именно так все и выглядело. – Что ты хочешь услышать? – спросила Эмма, чувствуя, как внутри все сжалось. – Мне было… мне, черт возьми, было так больно, Реджина; я пыталась забыть тебя любым возможным способом. Причина была во мне, не в тебе, – она помолчала немного и, стремясь к честности, примирению и прочей чуши, которая, без сомнения, только выставит ее еще более уязвимой, призналась, – но если ты ревновала, то это не так уж и плохо. Отчасти я желала причинить тебе такую же сильную боль, какую ты причинила мне. Но я, честно говоря, не думала, что тебе было до этого дело. – Ты думаешь, мне наплевать, что человек, клявшийся мне в вечной любви, бросается на первого встречного? – не веря своим ушам, спросила Реджина. – Я понимаю, конечно, что постоянно зову тебя идиоткой, но не думала, что с тобой все настолько плохо. – Ты ясно дала понять, черт тебя дери, что совершенно не заинтересована в том, что я тебе предложила, Реджина, так чего, блин, ты еще от меня ожидала? Что я буду пинать балду и ждать тебя, как влюбленный щенок? Иди к черту, если действительно ожидала от меня такого, я не настолько лишена самоуважения. – Я не знаю, чего ждала от тебя! – воскликнула Реджина. Она взглянула на Эмму, и в освещенной тусклыми лампами комнате в ее глазах отразилась такая боль, какую Эмма даже не ожидала увидеть. – Понятно? Я не знаю, чего ждала от тебя. Но уж точно не этого. Потому что своими действиями ты обесценила все то, что говорила мне, и это было ужасно – как будто для тебя это была просто игра. – Это твои действия обесценили все то, что я говорила, Реджина! – выкрикнула Эмма, расстроившись. Голос сорвался, когда она попыталась сдержать слезы. – Я сказала, что люблю тебя, а ты посмеялась надо мной. И теперь у тебя хватает наглости заявлять, что это я тебя обидела? Да пошла ты. Иди к черту! – Я не!.. – закричала Реджина, но вовремя сдержалась и замолчала, пытаясь успокоиться. Вновь подав голос, она уже не кричала, а просто объясняла. – Я не насмехалась над тобой, Эмма. Возможно… возможно, я и отреагировала слишком резко, но тогда мне было плохо, и я не знала… – Ты сказала, что переспала со мной от скуки! Ты рассмеялась мне в лицо, как будто я какая-то идиотка, которой хватило глупости втрескаться в тебя, принять то, что между нами произошло, за нечто большее! Из-за тебя я почувствовала себя полным ничтожеством. Так что нечего рассуждать, будто ты не посмеялась надо мной, Реджина, потому что, черт возьми, именно так ты и поступила! – Хорошо! – вскрикнула Реджина, и Эмма замолчала в ответ на это признание. Голос Реджины был напряжен, она была расстроена не меньше Эммы, но в ней говорила не только злость. – Хорошо, ты права; я наговорила тебе ужасных вещей, прости меня. Нет никакого оправдания тому, как я с тобой поступила, но я была… я была так сильно потрясена всем, что случилось! Ты можешь это понять? Какой же реакции ты от меня ожидала? Я только что разорвала отношения, в которых задыхалась, и тут, спустя всего ничего, появляешься ты и вываливаешь на меня свое признание. Я задыхалась, Эмма! – Ну, конечно, зато ты тут же перестала задыхаться, вернувшись к Робину на следующий же день, правда? – огрызнулась Эмма, чувствуя вызванную воспоминаниями резкую боль в груди. Набежали слезы, и она отвернулась, пытаясь удержать их. Ей не хотелось доставлять Реджине такое удовольствие. – С ним все было гораздо проще, Эмма, а с тобой… – Да пошла ты. Не притворяйся, что хотя бы рассматривала возможность выбрать меня, только не после того, как ты со мной обошлась. – Хорошо, хочешь правды? – огрызнулась Реджина, больше не имея сил сдерживаться. – Нет, тогда, сразу после твоего признания, я эту возможность не рассматривала. За ночь до этого, когда мы лежали вместе в одной постели? Да, я думала об этом. И да, я думала об этом и позднее, задавалась вопросом, не совершила ли ошибку. Но именно тогда? Нет, не думала, и знаешь почему? Именно потому, что ты заявила о своей любви на следующее же утро, и это было так эгоистично с твоей стороны, что я даже не знаю, с чего начать, – гневно продолжала Реджина, и, с шумом поставив стакан на стол и поднявшись на ноги, принялась мерить комнату шагами, произнося с напором. – Я была расстроена из-за разрыва с Робином, чувствовала себя потерянной и загнанной в угол из-за всей этой ерунды про «родственные души», и я… я доверяла тебе. Я была уверена в тебе. А в конечном итоге все выглядело так, будто ты воспользовалась ситуацией забавы ради, просто чтобы затащить меня в постель! Казалось, ты просто воспользовалась подвернувшейся наконец возможностью, и тебя не волновало, готова ли я к этому – ведь готова была ты! В конце концов, я тут была ни при чем, Эмма: все упиралось в тебя, и именно поэтому я так набросилась на тебя после твоего признания. – Так, прежде всего, – отвечала Эмма, также поднимаясь на ноги, чтобы, обращаясь к Реджине, смотреть ей в глаза, чувствуя тошноту, которую вызывали бурлящие внутри ярость с отчаянием, – не смей, нахрен, говорить, что я воспользовалась тобой или сложившейся ситуацией или бог знает чем еще, потому что из этого можно сделать вывод, будто я совратила тебя, а это совсем не так. Ты поцеловала меня, ты начала стягивать с меня одежду и шептать мне на ухо, что хочешь прикасаться ко мне, пробовать меня на вкус, трахать меня, так что, черт тебя дери, Реджина, не смей меня обвинять. Реджина фыркнула, закатывая глаза. – Я никогда не говорила… – Катись ко всем чертям, Реджина, ты прекрасно знаешь, что говорила мне все эти вещи! – крикнула Эмма, припечатывая Реджину взглядом. Она не собиралась больше играть в эти игры. – Не строй из себя оскорбленную невинность, это совсем не про тебя, и я не знаю, в чем смысл этого вранья. Мы обе знаем, что твои слова – полная херня. Глаза Реджины вспыхнули, и будь это возможно, она бы подошла еще ближе. – Я пыталась сказать, дорогая, что горжусь своей манерой изъясняться, но твоя конспектированная версия превращает меня в какого-то косноязычного подростка, впервые оказавшегося в койке, – её глаза неожиданно загорелись, видимо, от твердого намерения всеми силами доказать, что Эмма очень, очень ошибается. Голос стал глубже, когда она продолжила. – Я говорила, что хочу покрыть царапинами каждый миллиметр твоего тела, оставляя жалящие болью глубокие следы на коже, которые будут еще долго напоминать тебе, что отныне ты принадлежишь не только себе, но и тому, кто знает, как доставить тебе удовольствие. Ее пальцы легли Эмме на живот, и та заметно задрожала от неожиданного и сильного ощущения дежавю. – Я говорила, что хочу исследовать твое тело кончиком своего языка, – продолжила Реджина голосом мягким, как шелк, и невероятно сексуальным, наклоняясь и шепча Эмме на ухо остальные грязные секреты и оставляя ногтями следы на ее животе. – Что помечу каждую часть твоего тела, а ты будешь дрожать и молить от невыносимого желания. Я хотела, чтобы ты испытала удовольствие, которого раньше не чувствовала никогда, Эмма, потому что для меня твое тело – как девственно чистый холст, и я собираюсь сделать тебя своим лучшим творением. Я хотела заставить тебя сиять. Она прижалась губами к виску Эммы, от ее слов, горячих и весомых, туманилось сознание, а Реджина, уверенно схватив ее за ремень, резко придвинула к себе, чтобы театрально завершить речь: – Потому что я пообещала, что ты кончишь столько раз, что станешь воплощенным желанием, что будешь лежать на полу, распластанная, как холст, сияющая, измотанная и совершенно прекрасная. У Эммы перехватило дыхание, на мгновение она потеряла способность рационально мыслить. Поэтому единственное, что она смогла выдавить из себя в этот миг – сдавленный, отчаянный стон: «Боже…» – было именно тем, чего и добивалась Реджина. – Да, – промурлыкала Реджина, наконец немного отстраняясь, чтобы увидеть выражение лица Эммы. – Тогда ты тоже так сказала. Внезапный поворот в их беседе заставил обеих восстанавливать сбившееся дыхание, и внезапно Эмма увидела в глазах Реджины нечто, совершенно отличное от ярости или обиды. В них было нечто похожее на честность и уязвимость, нечто, до чертиков испугавшее Эмму. Но ей было некогда все обдумать, потому что Реджина вдруг сменила тон и слегка язвительно закончила свою речь. – Даже не смей сравнивать то, что я сказала тебе, с какой-нибудь дешевой репликой из любительского порнофильма. Я нечасто говорю людям подобное и предпочитаю, чтобы эти слова не сводили к полной грязи. Это попросту оскорбительно. На какой-то миг Эмма действительно поверила, что ее краткий пересказ этой великолепной речи, произнесенной пять лет назад, действительно оскорбил Реджину. Даже причинил ей боль. Это чувство было неожиданным и чертовски тревожным. – И тебе интересно... – заговорила Эмма. Голос у нее слегка срывался, поэтому она прочистила горло и сглотнула, желая унять возбуждение. Казалось, что все ее тело пылает от слов Реджины, и в какой-то степени ей было ненавистно, что эта женщина все еще имеет над ней такую власть. – И ты еще спрашиваешь, почему я все поняла превратно. И дело не только… Боже, дело не только в твоих словах, Реджина. А в том… как ты касалась меня, как… – Я знаю, – выдохнула Реджина, и впервые это звучало как извинение. Она все еще не отпускала Эмму, держа ее за пряжку ремня, они стояли вплотную, чувствуя дыхание друг друга и изучающее глядя в глаза, пытаясь найти в них ответ на вопрос, который ни одна из них не осмеливалась произнести вслух. Эмма чувствовала, как комок подступает к горлу, и попытки сглотнуть его лишь усиливали боль. – Тогда почему?.. – попыталась сказать она, отчаянно желая наконец облечь свои чувства в слова, однако это удавалось ей с трудом. Она подавилась вопросом, эмоции, бурлившие внутри, полностью завладели ей, поэтому Эмма заставила себя отвернуться от Реджины, чтобы укрыться от нее. Но Реджина потянулась к ней, и Эмма почувствовала, как слезы подбираются к глазам, когда Реджина вынудила ее снова повернуться к ней: посмотреть на нее, со всем разобраться. – Эмма, подожди… Но на этом все – больше она ничего не сказала. Реджина продолжала смотреть на нее с таким выражением лица, которое ей никогда не удавалось разгадать, пока слеза наконец не скатилась по щеке Эммы. Тогда Реджина поцеловала ее. И тогда внутри как будто что-то вдруг сломалось. Эмму душили слезы, когда она резко оттолкнула Реджину от себя. – Нет, нет, не смей… – начала она, расстроенная и взбешенная, вложив все свое отчаяние в одну единственную фразу. – Ты разбила мне сердце, Реджина, ты… ты раздавила меня. Я … я не могу так. Я не буду. Я не смогу снова пережить все это дерьмо. – Эмма, – сказала Реджина, будто разрываясь между изумлением от собственного поступка и ужасным чувством вины за чувства, которые им пробудила. Она снова обратилась к Эмме. – Прости, я… я не… это произошло само собой, я совсем не хотела… Но Эмма была не в состоянии в этом разбираться. Она отпрянула от Реджины, избегая ее прикосновения. Ее дыхание сперло так сильно, что она едва могла дышать, и в ней проснулась ненависть – Боже, как же ей было ненавистно, что до сих пор чувствовала такую боль, что Реджина по-прежнему наносила ей свежие раны, вместо того, чтобы просто вскрывать старые. – Просто оставь меня в покое, – взмолилась она, выходя из комнаты. – Пожалуйста, просто… просто оставь меня наконец в покое. – Эмма! – с мольбой и отчаянием прокричала вслед Реджина. – Эмма! Но Эмма, не оглядываясь, выбежала из дома во двор.