Пять лет

Ужин прошел довольно приятно, по крайней мере, настолько, насколько мог при данных обстоятельствах. По крайней мере, никто, кроме Реджины и Эммы, не чувствовал неловкости, а если учесть, что Реджине не нравилось, когда другим было известно о ее слабостях, это было просто благословением. Несмотря на враждебность, существовавшую между ними, Эмма с Реджиной обе считали, что не стоит вовлекать никого в их личную драму. Им, учитывая сложившиеся взаимоотношения, и так было непросто друг с другом, без вмешательства желающих все «исправить» посторонних людей, а мать Эммы непременно предприняла бы такую попытку, будь она в курсе истинного положения дел. Мэри-Маргарет была действительно невыносима, но Реджину, кажется, это уже не особенно донимало. Снежка была, к сожалению, одной из немногих в этом городе, кого Реджина могла причислить к своим друзьям, хотя их отношения не были такими уж близкими. По крайней мере, они были любезны друг с другом и иногда пропускали по стаканчику в кафе «У бабушки», когда им случалось там столкнуться. Все действительно было не так плохо, как она себе представляла. В отличие от отношений с Эммой. Реджина понимала, что попросту глупо по-прежнему остро воспринимать подобные вещи, но, казалось, что с той самой ночи они при любой возможности намеренно сыпали соль на раны друг друга. Эмма начала спать с каждым, кто хоть мало-мальски напоминал человека, а Реджина опять сошлась с Робином и слишком поспешно вышла за него замуж. Нельзя сказать, что она больше не любила Робина или использовала его лишь затем, чтобы забыть Эмму, но Реджина отбросила все свои былые сомнения, послужившие причиной их разрыва, в попытке наконец урвать свой маленький кусочек счастья. В конце концов эти отношения казались чистой воды эгоизмом и поэтому не продлились долго. Это не удивило Реджину, но крепко ее задело. Она думала, что ее второй брак будет настоящим. Что он будет на всю жизнь. Вот что получаешь, если, очертя голову, бросаешься в омут с головой. Ей следовало знать, что любовь – совсем не простая штука, и, возможно, их брак имел бы больше шансов, если бы они обсудили свои проблемы и попытались решить их прежде, чем давать клятвы, поскольку в конечном итоге нерешенные проблемы нарастали, как снежный ком, и стали попросту неподъемными. Конечно, все получилось бы куда лучше, не маячь на задворках Реджининой памяти выданное Эммой маленькое… признание. Оно сильно смутило ее, и так во многом не уверенную, и здорово все усложнило. Возможно, она тоже отреагировала не лучшим образом, но Эмма должна была… должна была понять, что в тот момент Реджина была просто не в состоянии справиться с подобным признанием. Реджине показалось, что Эмма просто решила воспользоваться ее уязвимостью, и ее это разозлило, поэтому она и отреагировала так остро. А теперь… а теперь у них были такие вот отношения; что бы они ни значили. И они, какими бы ни были, совершенно точно не были такими приятными, как притворялись Эмма с Реджиной.

***

– Реджина, ты не обязана мыть посуду, – попыталась отговорить ее Эмма, которая вошла на кухню и была несколько раздражена при виде Реджины у раковины по локоть в мыльной пене. – Ты же не дома. – Конечно, нет, дорогая; дома у меня есть посудомоечная машина, – ответила Реджина, не сдержавшись. Слава богу, некому было услышать эту маленькую колкость, и Эмма, послав ей сердитый взгляд, поставила на стол возле раковины еще несколько грязных тарелок. – Кроме того, если бы Вы были достаточно хорошо воспитаны, то знали бы, что это простая вежливость. В конце концов, Вы готовили, и я подумала, что стоит Вас отблагодарить за то, что не сожгли ветчину. Она, конечно, была немного суховата, но я весьма впечатлена вашими успехами. – Слушай, критикуй приготовленную мной еду и отсутствие необходимой бытовой техники сколько влезет, ясно? – огрызнулась Эмма, чьи щеки слегка порозовели от нескольких бокалов выпитого за ужином крепкого пива. Реджина надеялась, что выглядит лучше, хотя по части алкоголя за ужином она не отставала от Эммы. Она чувствовала себя относительно трезвой, но понимала, что к концу вечера это изменится: праздники с Чармингами требовали потребления большого количества алкоголя, необходимого, чтобы выдержать льющиеся, как из рога изобилия, любовь и счастье. Особенно в то время года, которое она не любила больше всего. – Предполагаю, дальше следует «но». Вы собираетесь заканчивать предложение? – осведомилась Реджина и, приподняв бровь, продолжила мыть посуду. Эмма сощурила глаза. – Но, черт побери, не смей больше называть меня «мисс Свон», понятно? Я ненавижу, когда ты так делаешь… из-за этого мне кажется, не знаю даже, что мы вернулись к началу, что ли. Поэтому просто не делай так, ладно? Называй это подарком на Рождество или предложением мира – как хочешь. Просто прекрати так говорить. Такое заявление заставило Реджину на мгновение замереть, и ее мокрые руки безжизненно опустились в раковину, когда она удивленно повернула голову. Но тут же приняла защитную стойку, будто бы почувствовав, как ей давят на чувства. – И почему же Вы так печетесь о том, как я к Вам обращаюсь? Мы ведь больше не друзья. – Это ты так решила, Реджина. Не я, – бросила в ответ Эмма жестким голосом, но Реджина заметила боль в ее глазах. Осознание этого сдавило Реджине грудь и напомнило о чувствах, которые вспоминать не следовало, и она тут же отвернулась, продолжив мыть посуду. Эмма обошла Реджину, чтобы приступить к вытиранию вымытой посуды, и попросила уже куда мягче и беззлобно: – Просто… не говори так, ладно? Пожалуйста. Реджина поджала губы в попытке не замечать мучительное чувство где-то внизу живота и передала Эмме следующую чистую тарелку. – Если ты так этого хочешь, я полагаю, от меня не… убудет, если я перестану так говорить, – ответила она таким же мягким голосом, как и Эмма, все еще не желая смотреть на нее. Эмма, казавшаяся удивленной тем, что Реджина не стала спорить, сглотнула и, слегка поколебавшись, кивнула в знак признательности: – Спасибо. Наступила тишина, нарушаемая только клацаньем тарелок, которые они продолжали мыть и вытирать. Эмма смущенно откашлялась, вероятно, чувствуя необходимость нарушить тишину, воцарившуюся в кухне. – Так, э-э… ты уже видела Роланда? Или Робин приведет его завтра вечером? Реджина прикусила щеку, прежде чем ответить, поскольку не ожидала, что Эмма попытается завести нормальный разговор; в конце концов, у них никогда это не получалось. – Робин приводил его сегодня утром, я отдала ему подарки. Он встречает Рождество где-то в хижине к северу от города вместе со своей лесной компанией, поэтому решил привести ко мне Роланда до того, как они туда отправятся. – О-о… хорошо, – на мгновение вновь воцарилась тишина, и в воздухе повисло напряжение, поскольку им обеим было несколько неловко вести наедине настоящую светскую беседу. Эмма снова откашлялась, принимаясь укладывать вытертые тарелки в шкаф, и спросила. – Это… ну, наверно, неловко? Постоянно видеть его и так далее? Мне всегда казалось, что после развода все именно так происходит. – Уверяю тебя, дорогая, не более неловко, чем это, – сухо ответила Реджина, буквально впихивая очередную тарелку в руки Эммы. Ей меньше всего хотелось говорить с Эммой о своем разводе. Эмма вздохнула, уловив намек, и мягко ответила: – Точно, да… не бери в голову. И снова наступила тишина, в этот раз гораздо более продолжительная, чем в первый. Эмме, надо сказать, никогда не нравилось долго молчать, поэтому она по привычке предприняла еще одну попытку завести разговор. – Так… – Мисс… Эмма, – не выдержала Реджина, ударив одним из ножей, который она только что помыла, по столешнице. – Никто нас не слышит; нет никакой нужды в этих бесполезных попытках поболтать. Я бы предпочла, чтобы ты помолчала или оставила меня одну, чтобы я могла спокойно домыть посуду. Я ведь уже сказала, что нет необходимости мне помогать. – Точно, – раздраженно ответила Эмма, хватая очередную мокрую тарелку. – Хорошо. Прости, что попыталась не превратить хотя бы одну из наших попыток пообщаться наедине в полное дерьмище. О чем я только думала, да? Ты, черт возьми, самая желчная среди всех моих знакомых. – О, это я желчная? – бросила в ответ Реджина, практически смеясь над нелепостью подобного заявления. Она стала неистово тереть тарелки, отчего они звонко ударялись о края раковины. – Тогда как ты назовешь эти бесконечные походы по мужикам на протяжении последних четырех лет? Разве это не желчная реакция на мой отказ? Ты правда думаешь, что я не поняла, что ты просто пыталась заставить меня ревновать? Вот только мне не было дела до того, что ты делаешь со своей личной жизнью. – Ох, да пошла ты, Реджина! – практически закричала Эмма, опустив тарелку на столешницу так сильно, что расколола ее пополам. Реджина собиралась было сравнить Эмму со слоном в посудной лавке, но та разъяренно ткнула в нее пальцем. – Нет, заткнись и не говори ничего об этой долбаной тарелке; я не собираюсь слушать, как ты будешь подминать под себя все то, что принадлежит мне. Я понимаю, что, вероятно, тебе слишком сложно понять это, Реджина, но мир не крутится вокруг тебя. Возможно, я хотела тебя тогда, но мои действия за последние несколько лет не имеют отношения к тебе – они касаются только меня и моих чувств. Ты прыгнула прямо в койку к Робину на следующий, мать его, день, так с чего бы мне о тебе думать, если ты совершенно не утруждала себя мыслями обо мне? На мгновение Реджина потеряла дар речи. С их последнего разговора о том, что тогда произошло между ними, прошло так много времени, что все это оказалось для нее полной неожиданностью. Эмма попыталась поднять эту тему однажды, спустя две недели после того, как все случилось, но Реджина, по-прежнему терзаемая сомнениями, оборвала все попытки Эммы поговорить, что в конечном итоге обернулось словесной перепалкой невероятной силы, в завершение которой Эмма намеренно сбила ее почтовый ящик, выруливая на дорогу. С тех пор они только отпускали грубые комментарии в адрес друг друга, желая разрушить до основания всякие отношения друг с другом, пока не дошли до того, что практически полностью прекратили общение. Но они никогда не говорили о том, что произошло; нормально – не говорили. Возможно, в этом-то и была проблема; возможно, именно поэтому спустя пять лет они так и не смогли пережить случившееся. Потому что так ни к чему и не пришли. Но в то же время, как бы странно это ни звучало, какой-то частью себя Реджина и не хотела ни к чему приходить, поскольку успела привыкнуть к таким взаимоотношениям с Эммой. Каким-то непостижимым образом они даже успокаивали ее: она знала, что есть человек, на котором можно выместить свою злобу. Это помогало. (Это был полный кошмар) – Я же была твоим другом, ты, самовлюбленная стерва, – выплюнула Эмма, очевидно не собираясь заканчивать спор. Ее грудь ходила ходуном, щеки пылали, а в глазах было столько боли, что это просто разрывало Реджину на части. Она это ненавидела. Ненавидела Эмму и то, какие чувства она вызывала. – Даже если ты не испытывала ко мне ответных чувств, могла бы поделикатнее сообщить об этом, вместо того, чтобы, попользовавшись мной, морально растоптать. – Не смей, – выпалила Реджина, взбешенная тем, что Эмма осмелилась предположить, будто это Реджина «использовала» её. – Не смей стоять здесь и заявлять, что я «попользовалась» тобой, когда именно ты мной воспользовалась. Я была расстроена; я только что рассталась с Робином и нуждалась в друге, а ты воспользовалась подвернувшейся возможностью, чтобы трахнуть меня, скажи, разве не так? – Ты поцеловала меня, Реджина; а не наоборот! – Я ничего подобного не… Дверь в кухню распахнулась и ударилась о стену, что наконец заткнуло их обеих, осознавших, что их личные разборки неожиданно стали публичными. Снежка стояла в дверном пролете и буравила их убийственным взглядом. – У вас тут все нормально? – сухо спросила она тоном, четко дававшим понять, что она в курсе истинного положения вещей. И даже сейчас Эмма чувствовала потребность соврать. – Да, полный порядок, – практически огрызнулась она, не в силах сбавить обороты. – Реджина просто разбила одну из моих тарелок. – Это ты разбила тарелку, дорогая; не… – Ладно, я разбила эту дурацкую тарелку; да кого, на хрен, это волнует?.. – Эмма, – решительно перебила её Снежка, недовольно глядя на обеих. – Возможно, ты думаешь иначе, но в твоем доме не такие уж толстые стены, да и среди нас глухих нет. Твоему отцу пришлось увести Нила на улицу поиграть в снежки, чтобы ребенок не слышал всю эту цветистую брань, льющуюся с кухни, и неприличное содержание самой вашей «беседы». Ему всего шесть, Эмма, тебе бы стоило чуть больше думать об окружающих, потому что это совсем не то, что ребенку стоит слушать, также как и твоему сыну и родителям. Щеки Эммы моментально вспыхнули, отражая смущение, которое овладело ей, когда девушка поняла, что её грязное белье стало предметом всеобщего внимания. Реджина не была особо этим потрясена, но в то же время понимала, что им некого винить, кроме себя самих; их так поглотила эта перепалка, что они забыли обо всем на свете. С другой стороны, с Эммой всегда было так, и Реджина в очередной раз поняла, что ненавидит ее за это. Она не должна была оказывать на Реджину такое влияние. – Хотя, если уж быть совсем честной, – подумав, поправила себя Снежка, напряжения в ее голосе поубавилось и она вздохнула так, будто вся эта ситуация сильно обременяла ее, – не то чтобы я не заметила, что грядет нечто подобное. По какой-то причине этот комментарий шокировал Эмму, и хотя Реджине тоже было любопытно узнать, с чего это Снежке на ум пришло ожидать такого поворота событий между ними с Эммой – особенно если учесть, что в последние годы они еле терпели друг друга, – она не имела ни малейшего желания разбираться в этом. Она просто хотела уйти; эта ситуация уже и так была достаточно неловкой, и Реджине не хотелось ее усугублять. – Извини, что прерываю, – дипломатично ответила ей Реджина и, подчеркнуто игнорируя слова Снежки, выпрямилась, чтобы не показывать унижения, которое почувствовала. – Очевидно, мне вообще не стоило приходить. Я ухожу. – Нет, мама! – Генри неожиданно вынырнул из-за угла и успешно преградил Реджине дорогу к двери, упершись руками в дверные косяки. Очевидно, он подслушивал; похоже, он никогда не вырастет из этой привычки. – Ты не можешь уйти, ты обещала, что останешься в этот раз. – Генри, я знаю, что ты хотел провести Рождество с нами обеими, но мы с твоей биологической матерью просто не можем находиться рядом, и я не хочу, чтобы наши проблемы испортили тебе праздник; это будет нечестно по отношению к тебе. – Ты правда думаешь, что мне есть дело до Рождества? – спросил ее Генри, глядя на обеих своих мам, как на непроходимых тупиц. – Потому что это не так. Я, возможно, уже и не ребенок, но и не настолько взрослый, чтобы меня не воротило от необходимости метаться между вами и делить праздники из-за какой-то ерунды, которая случилась пять лет назад. Это был секс, мамы, а не конец света. Поэтому не могли бы вы обе уже повзрослеть и пережить это? Потому что все это очень глупо. – Прости, ты действительно только что велел нам «повзрослеть»? – не веря своим ушам, спросила Реджина, чувствуя себя раздавленной резкими словами сына. Он никогда не говорил с ней таким тоном, и, откровенно говоря, она не имела ни малейшего представления, как на это реагировать. Неужели она вела себя настолько незрело, что её сын был попросту вынужден указать ей на это? Потому что это было совершенно неприемлемо. – Подождите, все это произошло пять лет назад? Я-то думала, вы так кричите друг на друга, потому что это случилось недавно! – воскликнула Снежка, посмотрев на них, как на безумных, которые все еще ругаются из-за того, что было так давно. Возможно, они и правда сошли с ума, возможно, Снежка и Генри были правы. Реджина аж вытянулась от злобы – она ненавидела ошибаться. Это было мелочно. Все, что они делали, было мелочным и незначительным, но до сих пор причиняло такую сильную боль, как будто все случилось только вчера, и Реджина хотела бы знать, почему так вышло. Хотя Снежка выглядела так, будто знала ответ, потому что внезапно её лицо приобрело сочувственное выражение, когда она повернулась к дочери и сказала: – О, дорогая… – Нет. Нет, – угрожающе отреагировала Эмма, предупреждающе указывая на мать. – Никаких «о, дорогая», потому что ты думаешь, что все понимаешь, но на самом деле – нет. Мы с Реджиной просто никогда не обсуждали это, понятно? Именно поэтому все вырвалось наружу таким образом. Реджина хотела сосредоточиться на сказанном, потому что осмысление реакции Эммы на выводы Снежки буквально придавило её, но она смогла лишь выпалить: – Подожди минутку, как ты узнал, что это случилось пять лет назад? –Реджина была уверена, что ни она, ни Эмма не упоминали этого в их маленькой словесной перепалке, а Генри назвал конкретную дату. Генри скрестил руки на груди и, покосившись на Эмму и заколебавшись на мгновение, признался: – Мама сказала мне. На лице Реджины отразился ужас, и она, тут же развернувшись, впилась взглядом в виновницу: – Ты рассказала нашему сыну о том, что было между нами?.. – Ой, расслабься, я не рассказывала ему никаких неприятных подробностей, ничего такого. Он едва ознакомился с наикратчайшей версией нашей мыльной эпопеи. – Не важно; ты не имела никакого права… – Он спросил, Реджина, что, черт возьми, я должна была сказать? – выпалила Эмма в ответ, бессильно всплеснув руками. – Веришь или нет, но наш сын не вырос слепым тупицей! Думаешь, он не заметил, что между нами явно что-то не так? Он уже взрослый, черт возьми, и имеет право знать, почему мы не можем быть такой семьей, какую он хочет, ясно? Уж это мы обязаны объяснить. – Прекрати сквернословить в присутствии моего сына… – А ты прекрати вести себя так, как будто он все еще ребенок! – А он и есть ребенок! – Да вашу мать, прекратите! – заорал Генри, потеряв всякое терпение и, встав между своими мамами, буквально растолкал их в стороны. – Если вы вот так собираетесь общаться, я больше вообще не приеду домой на каникулы! У меня и в колледже проблем предостаточно; я не хочу приезжать домой и выслушивать весь этот бред! Вы этого добиваетесь? Чтобы я вообще больше не приезжал?! На этот раз Реджина пропустила ругательства Генри мимо ушей. Сейчас это, честно сказать, было не так уж важно: угрозы сына испугали её. Не видеть Генри… этого она хотела меньше всего. – Нет, конечно, нет, дорогой, – попыталась успокоить его Реджина. Казалось, что он сильно разочаровался в них обеих. – Мы с твоей биологической матерью просто… – Эмма, мама, – яростно крикнул он в ответ, – её зовут Эмма; прекрати называть её моей «биологической матерью» и отстраняться от нее; это глупо и все понимают, почему вы так себя ведете. Эмма изогнула бровь, скрестила руки на груди и самодовольно посмотрела на их сына, неожиданно принявшего её сторону. Реджина уже собралась прокомментировать это, уже было все испортила, но Снежка воспользовалась моментом и подняла руки, призывая всех замолчать. – Пожалуйста, – взмолилась она, глядя на всех троих, – это же Рождество, мы не должны ссориться. Очевидно, между вами существуют проблемы, которые нужно решить, но мы же можем ради праздника объявить перемирие? Мы ведь должны веселиться. – Нет. Это сказал Генри, и все три женщины удивленно посмотрели на него. – Нет, я не хочу, чтобы они притворялись, будто все в порядке – они всегда так делают и меня уже тошнит от этого, – продолжил он, обращаясь к бабушке и едва взглянув на родителей. – Если на них не нажать, они так ничего и не решат. Думаю, нам лучше уйти, оставить их наедине, чтобы они говорили или кричали или что им там нужно, чтобы во всем разобраться. Тогда, возможно, они перестанут себя вести, как полные дуры, и мы сможем вернуться утром и отпраздновать Рождество, как настоящая семья. Реджина разинула рот, услышав выбранные сыном слова. – Генри! – Реджина, пожалуйста, просто… не бери в голову, – прервала её Эмма и, положив руку ей на плечо, остановила попытку Реджины отчитать их сына. Её голос звучал так, как будто она смертельно ото всего устала, и Реджина, откровенно говоря, устала тоже. Она просто не знала, что еще сделать, кроме как отругать сына за сквернословие; в данный момент только это имело для нее хоть какой-то смысл. – Хорошо? Просто не бери в голову. Он прав; мы ведем себя, как дуры, и все портим. Другого выражения и не подобрать. Реджина молчала, поджав на мгновение губы, и, уставившись в пол, чувствовала, как краска стыда заливает лицо. Все это было чрезвычайно унизительно, и они с Эммой, продолжая скандалить, делали только хуже. Они вели себя, как дети. Генри был прав: это нужно было прекратить. – Генри, мне… мне очень жаль, – сказала Реджина, пытаясь донести до него, что сожалеет о том, как её поведение расстроило его. Было нечестно наказывать его за проблемы, которые касались только их с Эммой. – Хорошо, сожалейте ради бога, – ответил Генри голосом, в котором все еще была слышна злоба. – Но попытайтесь все-таки разобраться между собой, потому что если вас до сих пор расстраивает случившееся пять лет назад, то что-то здесь явно не так. Выясните, что именно, и тогда мы все вернемся, ладно? Таковы условия. Перспектива застрять наедине с Эммой у нее дома совершенно точно не казалась Реджине таким уж замечательным способом времяпрепровождения. Однако меньше всего на свете ей хотелось, чтобы Генри разозлился еще сильнее, а кроме того, он был прав, ведь так? Все произошло пять лет назад, сейчас эти события уже не должны вызывать такой реакции. Откуда же тогда она взялась?