Кровавыми каплями по стеклу

Запахом блевотины насквозь пропиталась вся лаборатория. Настолько сильно, что Лист непроизвольно морщит нос, как только ступает на порог. Этот кислый запах отдает горечью. И кто знает, чем еще. Смешивается с резким запахом спирта, всегда стоящим в лаборатории. Синтез двух этих запахов — нечто по-настоящему непереносимое. Лист находит кнопку, включающую вентиляцию, и нажимает. В лабораториях не редко стоит откровенный смрад, без вентиляции было бы совсем нелегко. Хорошо еще, что пришел раньше. Хорошо еще, что барон не застал такую красивую картину — бредящая, будто бы пьяная, Ванда и пытающаяся хоть что-то сделать медсестра. Он надевает резиновые перчатки и искоса смотрит на попытки женщины убрать неприятного цвета желчь. — И что ты делаешь, Клара, позволь спросить? — произносит Лист не то устало, не то нравоучительно. Медсестра, к которой он обращается, поворачивается к нему, и он замечает полностью недоумевающее выражение у нее на лице. Потерянной такое. Словно находится в организации первый день, а в лаборатории вообще случайно оказалась. — Я не знаю, что пошло не так, доктор. В мою смену не должно было быть никаких программных вмешательств в сознание. Ее всю ночь тошнит без конца. До прихода барона остается в лучшем случае час. И это еще в том случае, если он не решит прийти раньше. Ожидать от него можно чего угодно. Лист пытается быстро прикинуть в голове, как убрать малейшие следы его несанкционированных махинаций. Ведь надо не просто банально избавиться от мерзопакостного запаха, но и отправить образец сорок восемь обратно в коматозное состояние. Успеть нужно все в самые короткие сроки и постараться не попасться. Сделать все так, чтобы и следов не осталось от того, что кто-то вмешивался в программу, выводил образец из комы. В это все никак не входят оправдания перед Кларой, которая не смогла справиться с обычной рвотой. Где они вообще берут этих новичков, которые не способны разобраться с ситуациями, возникающими даже в обычных больницах? Как вообще можно научить их работать со сложными технологиями, если они банально не разбираются в азах? Он говорит: — Я так понимаю, что вколоть противорвотное ты не додумалась? Она смотрит большими, ошалелыми глазами. Конечно, не додумалась. Лист добродушно улыбается и указывает в сторону шкафа с медикаментами, давая понять, что сейчас сделать то, что он сказал, самое время. Клара направляется к шкафу, говорит через плечо: — Внутримышечно или внутривенно? Лист тем временем подходит к опьяненной препаратами Ванде. — Мне всему тебя учить? — говорит он. Отвечать медсестра не решается, остальную работу проделывает самостоятельно. Ладони он кладет на шею Ванде, большими пальцами упирается в скулы и поднимает голову к потолку, лицом на свет. Она резко дергается, зажмуривает глаза. Запоздало Лист думает о том, что не следовало ослаблять ремни, не следовало давать ей такую свободу, которую она сейчас не осознает. Она дергается слишком резко. Настолько, что вырывает из вены иглу, закрепленную на запястье. Сталь рвет тонкую вену и проходит в сторону, оставляя длинный, рваный порез. Лист чертыхается. Приходится в немедленном порядке останавливать хлещущую кровь, зашивать рану. Рану, которая зарубцуется лишь со временем, станет уродливым широким шрамом с фиолетовым оттенком. Таким, какие бывают у горе-суицидников, неспособных довести дело до конца. Времени остается все меньше, поэтому зашивает он на скорость. Шрам все равно останется. И внешний вид какого-то следа не его забота. На кафельном полу кровяные пятна. Заменить иглу не получится. Куда втыкать, в рану, что ли? Переставлять катетеры, проверять, какого именно не хватает, тоже времени нет. Бездействие, бесполезность Клары начинает раздражать. Но Лист вовремя останавливает себя и осознает, что причины у раздражения совершенно другие. Он говорит ей, даже не поворачивая головы: — Убери здесь все и быстро. Никаких следов крови, рвоты — ничего из этого быть не должно. Барон обещал прийти сегодня лично. Ни к чему ему видеть всю это производственную грязь. Что она там мямлит под нос, он не слышит. А, может, Клара ничего и не отвечает. Зато перестает стоять на месте, снова вспоминает, что у нее вообще-то есть работа, которая требует выполнения в сроки. Шприц с противорвотным внутри так и остается лежать на узкой металлической каталке, предназначенной для медикаментов или мелких инструментов. По-хорошему, Ванду надо полностью переодеть, отмыть ее волосы от блевотины, от всего этого запаха. Отмоют. Только потом. Когда все будет закончено. Ну и, разумеется, если она выживет. В самом начале программы никто не ставил вопроса о жизни или смерти мутантов, а теперь это «если выживет» везде. Звучит со всех сторон, употребляется так часто, что кажется одной из клишированных фраз, которые пихают всегда и везде. Клара смахивает часть вонючей жижи с одежды, с ремней, с кресла тряпкой в таз. Туда же всю вату, перепачканную в крови. От всего этого надо избавиться как можно быстрее. Как только она выходит из лаборатории и дверь за ней захлопывается, Лист туго закрепляет ремни, фиксируя конечности, пропускает один из них вдоль живота. На всякий случай. Чтобы никаких еще неожиданных ситуаций не вызвать. Ванда крутит головой из стороны в сторону. Медленно, заторможено, с закрытыми глазами. Дышит шумно. Сейчас, когда вся аппаратура почти не имеет никакого воздействия на нее, она постепенно начинает снова ощущать реальность. Лист понимает это с сожалением, вкалывая противорвотное в вены на сгибе локтя. Лучше бы не была такой сильной, лучше бы не сопротивлялась и не пыталась вылезти на поверхность. Ей же было бы лучше. Ей же не было бы так плохо и тяжело после. Ее бессознательные стоны становятся похожи на жалобное хныканье, она пытается вывернуться, уйти от рук, от ремней. — Тихо, — негромко произносит Лист. — Тихо, девочка. Никто не должен узнать, что ты приходила в себя. Кресло откидывается в почти горизонтальное положение. Сопротивляется она слабо, но все же ему приходится приложить определенную силу, чтобы поднять ей голову, проверить реакцию зрачков, состояние глаз. Главное, чтобы не ослепла. Чтобы препараты, вколотые Раух несколько месяцев назад, не вступили в реакцию в тем, что вливают, вкачивают в организм сейчас. Подключает все необходимые приборы Лист только тогда, когда становится более-менее уверен, что это не повлечет за собой серьезных последствий. До начала новой смены персонала остается минут шесть. И Клара, судя по всему, уже не вернется. Пошла и куда-то пропала. Так даже лучше. Меньше проблем. И меньше нервов. У него есть шесть минут, чтобы без лишних свидетелей вернуть все на свои места. Не успеет довести дело до конца за это время. Программиста нет, а дожидаться и откладывать — все это займет слишком много времени. Пускай будет так. Со стороны все будет выглядеть, словно он дорабатывает то, что и так начато давно. Запуск программы, обработка данных. И сыворотка в жилах, управляемая катетерами, электродами лишает Ванду той малой доли сознания, которую ей и так почти физически больно отпускать. Ей даже не дают времени все как следует осознать. Где она, что происходит — вопросы остаются без ответов. Она погружается в кромешную тьму. В черную, холодную пустоту. Туда, где снова нет никого, кроме нее одной. Эта пустота изолирует, затягивает. В мыслях остается, словно на повторе, тихий голос. Почти шепот. «Никто не должен узнать, что ты приходила в себя», — раз за разом повторяет этот голос. Отчего-то Ванда уверена, что он не похож на один из тех, что постоянно звучат в ее голове. Другой. Более реальный, что ли. Хотя судить о реальности не ей. Она не помнит, что такое реальность. Не знает, как она ощущается. Воспоминания о изничтожающей что-то изнутри рвоте, обо всем этом состоянии исчезают почти сразу. Их не забирают насильно, она даже рада их отдать. Но эта фраза, это странный, чужой голос — оно все остается. Въедается куда-то под кожу. Становится не по себе. Когда в лаборатории появляется Штрукер, все выглядит почти так, как должно: доктор фиксирует показатели на мониторе, сообщает о необходимой нагрузке, медсестры и санитары снуют туда-сюда по комнате, выполняя свою работу под четким и понятным руководством. А детали – детали его не интересуют. Он не за деталями явился. — Барон, — кивает Лист в знак приветствия и что-то быстро записывает на бумагах. Пристальным взглядом Штрукер обводит помещение. Он ничего не говорит, не касается аппаратуры. Лишь ждет, когда ему дадут всю необходимую информацию. Весь персонал замирает и выпрямляется, чего-то ждут. Или испугались, что лидер организации явился, чтобы отчитать их за недостаточно хорошую и скорую работу. Реагировать на неожиданное появление барона умеют далеко не все агенты. Доктор Лист дописывает что-то, прикрепляет листы к папке. — Продолжаем работать, — говорит он, заметив явную заминку помощников. — Не время останавливаться на достигнутом. Он откладывает папку в сторону и подходит к Штрукеру. Тот все так же пристально наблюдает за неподвижной Вандой. Отмечает тонкие прозрачные трубки у нее в носу, обрамляющие лицо, бледность кожи и яркий контраст следов на руках. Если говорить откровенно, то она в плачевном состоянии. Выглядит так, будто попала в серьезную аварию. Но она все еще жива, а это значит, что скрытые в ней силы по-настоящему могущественны. Слабая она ему и не нужна была бы. Волнует не то, в каком состоянии находится она, нет. Волнует то, в каком состоянии находятся ее силы. Присутствие Листа барон замечает не сразу. Он обращается к нему только спустя некоторое время, начиная разговор откуда-то с середины своих мыслей: — Что можешь сказать мне хорошего по этому поводу, Лист? Мы уже близки к цели? Лист прочищает горло. Прокашливается в кулак. Он говорит: — Состояние тяжелое. Я вспоминаю все наши разговоры с вами, барон, по поводу этой программы. Осмелюсь выразить свое мнение: необходимо решать, что для вас важнее. Надо выбрать что-то одно. Либо полноценный потенциал магии, либо образец. Своими вмешательствами мы сводим ее с ума. Вы говорили, что образец сорок восемь крайне ценна, поэтому я говорю вам это. Удивление на лице Штрукера кажется чересчур утрированным. Таким явным. Он переводит взгляд на доктора и сцепляет ладони за спиной. — Что же ты остановился? Продолжай. Фразу эту надо понимать с точностью да наоборот. Лист это прекрасно осознает, однако останавливаться он не собирается. Видимо, барон не понимает всей серьезности ситуации. Видимо, слишком сильно поглощен своей идеей, что скоро начнет граничить с откровенным безумством. Лист говорит: — Основная цель эксперимента может быть легко достигнута. Не берусь говорить за моих коллег, но я не вижу сильного препятствия для успешного завершения программы с моей стороны. Более того, могу вам гарантировать, что данный образец будет подвергнут всем, абсолютно всем запланированным опытам и останется жив в конечном счете. Но если вам нужен не проводник энергии, а женщина — та, чьей ненавистью и силой можно легко манипулировать, — то стоит вывести ее из программы раньше, не подвергая всем опытам. Чисто мое мнение. Сначала барон ничего не отвечает. На его лице вспыхивает презрительное выражение. И когда он все же начинает говорить, все в нем выдает человека, не терпящего возникающих проблем, неполадок — любых деталей, которые хоть как-то нарушают изначальный план. — Кто позволил тебе, Лист, распоряжаться моими ресурсами? — спрашивает Штрукер. В его голосе нет ничего, кроме шипения. — Я и мысли подобной не допускал, — твердо и уверенно произносит Лист. Фраза остается проигнорированной. Штрукер чуть наклоняет голову набок, прищуривает глаза. Он говорит: — Проводника энергии я и не просил из нее делать. Мне не нужен проводник, хотя это намного упростило бы многие задачи. Все твои суждения пустые и беспочвенные. Откуда ты вообще их взял? Или, быть может, ты ее жалеешь? Жалеет? Нет. Ни капли. Или старается так думать, старается не смешивать свое личное отношение с работой, с долгом. Лист смотрит прямо в глаза барону и сухо проговаривает: — Это нерационально. Барон желчно усмехается. Он все слышал с первого раза, но зачем-то просит повторить. Издевается. Или просто не понимает всей сути проблемы. Лист прочищает горло и чуть повышает голос. — Это нерационально, — повторяет он. — Вспомните, сколько времени мы потратили на работу с Барнсом. Результаты были впечатляющие, пока он не попал в руки к Мстителям, а потом и вовсе испарился. Никаких данных о нем у нас больше нет. Но все, что мы проводили с ним, не давало таких сильных перегрузок. Его организм… — Его организм терпел разные перегрузки, — прерывает Штрукер. — И давай не будем забывать, что мы говорим не о Барнсе. И как ему объяснить? Просто как? Что бы Лист ни сказал, Штрукер все выкрутит так, обоснует, переиграет и потом еще скажет, что тот изначально запутался в своих суждениях и аргументации. Искусный манипулятор, играющий со словами других людей. — Я выражусь иначе, — говорит доктор Лист. — Последние опыты оставили слишком сильные следы, которых быть не должно. — Следы остаются всегда. С каждой последующей фразой барон раздражается все сильнее. Ему не нравится разговор. Он пришел проконтролировать процесс, убедиться, что все идет именно так, как надо. И какие-то мельчайшие побочные результаты, отражающиеся на общем состоянии Ванды, его не волнуют и волновать не должны. — Всегда, — соглашается Лист и одобрительно кивает, — но не в таком масштабе. — Меня это не интересует, — отмахивает Штрукер. Договорить и довести свою мысль до конца он не дает Листу. Подходит к небольшому столу и пролистывает бумаги. Углубляется в документацию не потому, что и правда в данный момент интересуется именно этой стороной вопроса. Делает это скорее для того, чтобы успокоиться. И по истечении некоторого времени захлопывает папку. — Вам удалось проникнуть в ее сознание? Вопрос этот обращен ко всем, кроме доктора Листа. Что ж, он может спокойно вернуться к работе. Раз барону важны лишь результаты, раз ему совершенно неинтересны методы, то он сделает все так, как считает нужным сам. В конце концов, свою работу он выполняет чисто, подкопаться не получится ни с какой стороны. — Да, барон, — сообщает медсестра, отрываясь от монитора. Такой ответ Штрукера устраивает. Никакой полемики, никакой лишней информации и личных мнений. Ему нравится, когда подчиненные разговаривают с ним только так. Листу же он прощает многое. Исключительно потому, что понимает, насколько тот умен. — Что касается барьера? В ее сознании был сильный барьер? — продолжает допрос Штрукер. — Никакого, барон. А вот здесь становится интересно. Получается, что его теория по поводу связи близнецов провалилась с треском. Окончательно и бесповоротно. А жаль. Если бы теория подтвердилась, это бы открыло действительно огромный простор для изучения. Не подтвердилась. Они абсолютно разные. У одного ментальный барьер, абсолютно непробиваемый в сознании, а вторая поддается воздействию элементарно, не оказывает ни малейшего сопротивления. Разве такое возможно? Штрукер хмурит брови, поворачивает голову в сторону медсестры, имени которой даже не помнит. Никогда не помнил. Он не обязан запоминать все кадры поименно. — В смысле? — произносит он с нажимом. — У нее самые разрушительные, самые сильные способности, вызванные мутацией, из всех, что нам знакомы. И после этого вы хотите сказать, что ее магия не встала на ее защиту, не попыталась хоть как-то перекрыть доступ нашему механическому вмешательству? Его тон пугает молоденькую девушку. Он уже не контролирует свой тон. А ведь стоит всего-навсего подумать и вспомнить все то, что происходило за последние недели. Можно хотя бы те же папки полистать, достать личное дело. Приложить немного усилий, чтобы понять, что магия Ванды Максимофф никогда не защищала свою хозяйку. Только лишь помогала сильнее загнать ее в угол. Слишком сильная субстанция, которой тяжело ужиться внутри той, что боится пользоваться своими силами в полной мере, выпускать их. С чего бы этой магии защищать оболочку, которая сдерживает ее? Зацикленный на своей идее, барон не вспоминает этого. Он собирает со стола доктора всего нужные и ненужные бумаги, складывает в стопку и уходит, не поинтересовавшись, заполнены ли бумаги полностью и есть ли там данные, которые могут понадобиться Листу в ближайшем будущем. Как только Штрукер уходит, Лист достает из шкафа ампулу и набирает содержимое в шприц. Он говорит: — Сократите интенсивность вмешательства, чтобы препарат не был отторгнут. Без успокоительного до конца она не дотянет. Без периодических перерывов не выдержит. Все потому, что сопротивляется. Да, в ее сознание проникнуть было самой простой задачей. Ни один из еще живых тогда мутантов не пропустил так легко. Она пропустила. Единственная из всех. Позволила и подчинилась. Проблема только в том, что она загоняет свои силы куда подальше, не дает им выйти наружу. Они-то ее и прикончат, если Лист будет продолжать программу так, как настаивает барон. Глупая история получится. В самом деле. Глупая и до ужаса смешная. — Доктор? — обращается к нему программист. — Да, — устало отвечает Лист. Он поворачивается к тому, оправляет использованный шприц в корзину. И смотрит то ли равнодушно, то ли просто устало. Ждет, что последует дальше. — Мне необходимы бумаги с данными за последние сутки, чтобы следить за стабильностью или нестабильностью вмешательства. — Так в чем проблема? Возьми данные и продолжай работу, — проговаривает Лист. Тот тяжело выдыхает и говорит: — Барон забрал все данные. Чтобы решить эту проблему понадобится минут сорок. Значит, и следующий опыт придется задержать на сорок минут. Сегодняшний день — настоящая чертовщина, с которой, кажется, поделать нельзя уже абсолютно ничего. Лист любит свою работу, действительно любит. Но сейчас хочет, чтобы вся эта экспериментальная программа завершилась как можно быстрее. Он уверен, что ее слишком сильно затянули. Все то же самое можно было сделать намного быстрее, если бы мутанты прошли предварительный отбор. Начинать надо было с ментального воздействия сразу. Все было бы во много раз проще. Проще и быстрее. Своим визитом Штрукер добавил только больше проблем. Все идет кувырком. Лист пытается как-то выровнять ситуацию. Он всегда намного лучше действовал не во время суматошных попыток что-то изменить, а в размеренном и постепенном процессе. В этот раз выбора никто не дает. И действовать приходится во ситуации. — Что ж, — говорит Лист, немного подумав, — если мы не можем продолжить уже начатое без этих данных… Переходите к инопланетному обогащению. В скором времени барон все равно вернет бумаги с необходимыми данными, так как они просто бесполезны для него. Так все и происходит. Спустя несколько дней Штрукер снова приходит в лабораторию. Он приносит бумаги лично, хотя мог бы послать кого-нибудь из помощников. Его незапланированному визиту Лист уже не удивляется. Он отчетливо видит одержимость барона идеей успеха программы. Видит, что сейчас, когда до конца остаются считанные дни, барон не занимается никакими другими вопросами, кроме тех, что непосредственно связаны с экспериментами. Вся ГИДРА будто замерла. Нет, не замерла. Продолжает работать. Только вся эта работа направлена в одну сторону, сосредоточена, сконцентрирована. Они перемещаются по базе, будто помешанные. Все, объединенные одной целью. Все, хотя многие не имеют никакого отношения к происходящему. Штрукер отдает бумаги в руки доктора Листа. Он говорит: — Я принял окончательное решение по поводу образца сорок восемь. — Позволите поинтересоваться, в чем оно заключается? — осторожно спрашивает Лист, готовясь к любому возможному подвоху. — Зачистите ее, — коротко сообщает Штрукер и разворачивается в сторону выхода. Он уже почти у самой двери, когда до доктора доходит смысл сказанного. Барон хочет вычистить ей память полностью. Сделать ее бесчувственным оружием, подобным тому, каким являлся Джеймс Барнс. И эта мысль пришла к нему после их разговора. Каким же Лист был идиотом, что упомянул тот случай! — Это убьет ее, — поспешно произносит Лист, надеясь, что это остановит барона, заставит одуматься и принять другое решение. Однако его довод нисколько не впечатляет Штрукера. Тот останавливается у двери на какое-то мгновение. — Зачистите, — повторяет барон с нажимом и выходит. Его не интересуют отговорки. И в последней фразе явно слышится то, что остается непроизнесенным: их дело выполнять приказ и справляться с любыми возможными побочными явлениями. Профессионалы, не первый год в организации. Вот пусть и справляются, как хотят. Ему необходимо, чтобы ее память вычистили. Всю ночь Лист проводит всевозможные расчеты, пытается выяснить, что произойдет, как только они запустят машину. Как только с невыносимой болью и сильнейшими электрическими разрядами они отберут у Ванды Максимофф всю ее жизнь. Ему вспоминается тот яд, то презрение в голосе, с которым Росвита Раух так часто, даже слишком часто говорила: «Они мутанты. Горстка ошибок природы, которые не должны вызывать никаких человеческих чувств у нас. Скажите, я не права?» Мутанты. Он пытается принять точку зрения Раух, которую всегда считал абсурдной. Пытается так оправдать все свои грядущие решения и поступки. Иначе просто совесть не позволит. По истечению ночи на столе остаются лежать одни результаты, а не несколько, как он надеялся сначала. И результаты эти неутешительны: как только они начнут зачистку, ее слабые попытки сопротивления перестанут существовать. Цепляясь за свою память, она позволит этой могущественной красной энергии себя защитить. За воспоминания не может не цепляться, уже цеплялась. Что же там такого особенного, от чего она отказаться никак не может? Это не имеет значения. Намного важнее другое — как только она даст выход магии, та моментально убьет ее, ничем не сдерживаемая и не контролируемая. Лист надеется только на то, что где-то просчитался. Не учел чего-то или учел что-то лишнее. Штрукер — безумец. Он так сильно хочет получить в свое распоряжение практически безграничную магию Хаоса, что сознательно может потерять эту возможность. Убить очередного мутанта не по ошибке, а специально. И тогда вся эта программа станет бессмысленной. Выбора Листу никто не оставляет, но ему этот выбор и не нужен, если по большому счету. Он видит ошибки, но он должен совершать их. Потому что именно в этом смысл находиться на службе в ГИДРА. Агенты делают то, что им скажут. Благодаря этому принципу организация не падет никогда. Благодаря этой идеологии интересы организации всегда оказываются на первом месте. А интересы организации сейчас определяет барон Вольфганг фон Штрукер. Поэтому на следующее утро доктор Лист снова возвращается в лабораторию. Только где-то глубоко в душе он знает, что заходит в нее последний раз. Ничего не получится, идея барона обречена на провал. Своим подчиненным он не говорит ничего из своих соображений. Со спокойным выражением лица надевает халат, натягивает толстые, плотные резиновые перчатки. Он говорит: — Подготовьте все необходимое к зачистке. Все моментально приступают к работе. И только программист отрывается от своих компьютеров, процессоров и мониторов. Он поднимает недоумевающий взгляд на доктора. — В плане нет и слова о зачистке, доктор. Лист встречается с ним взглядами. Он произносит максимально сдержанно: — Личное распоряжение барона. Больше никаких возражений нет. Никто не задает вопросов. Лист подсознательно все же ждет, чтобы хоть кто-то что-нибудь произнес. Все молчат. Свои обязанности Лист прекрасно знает. Он доктор, это его работа. Но сейчас он собирается убить человека. Да, вопреки мнению Росвиты Раух и многих других, мутанты — люди. Он знает, что может произойти, и все же собирается пойти на такой шаг. Это убийство. Самое настоящее убийство. И хуже всего от того, что это убийство человека, не способного сопротивляться, не знающего, что его собираются убить. Даже не выстрел из пистолета. Не жидкая смерть в вены шпиону вражеской организации. Ни взрыв в здании, полном агентов, готовых сдать всю организацию в руки властям. ГИДРА полна убийц, изощренных убийц, опасных. Но становиться последним из них Лист не хочет. Его желания и нежелания не имеет никакого значения. — Вся аппаратура подключена, — сообщает программист. — Состояние стабильное, — произносит медсестра. «Ты убиваешь человека», — мысленно говорит себе доктор Лист. Ждать нет времени. Ждать бессмысленно. Поэтому он подает знак медсестрам и остальному персоналу отойти в сторону от кресла, от прикованной к нему женщины. Он старается не смотреть на нее. Ведь из-за синих следов на ее теле, из-за бледности кожи и губ можно и так решить, что она мертва. Да, так будет намного проще успокоить свои совесть. Она уже и так мертва. И если перестанет дышать сейчас раз и навсегда, то это будет только милость. Есть ли у него совесть вообще? И прежде, чем вдолбленные в него отцом моральные принципы начинают вылезать наружу, Лист говорит: — Начинаем. Рубильник поворачивают вместо него. Машина внедряется в сознание вместо него. Решение ведь тоже принято вместо него. Но от этого совсем не легче. Все, что остается Листу, так это просто стоять и контролировать происходящее. Смотреть и не думать. Пласт резины, предварительно помещенный ей в рот, чтобы не откусила себе язык, сдавливает крики Ванды. Приглушенные, они не кажутся такими страшными. Ее тонкие пальцы, ее исхудавшие руки вцепляются в подлокотники кресла до одури. Большие карие глаза распахиваются резко. В них не просто страх — в них все сразу, вся ее жизнь. Все тело напряжено, она дергается, пытается вырваться. Красные всполохи энергии появляются вокруг пальцев из ничего. Они становятся все более густыми, темными. Будто насыщаются, перестают быть прозрачными. Алая магия становится похожа на густой карминовый дым, опутывающий не только ладони, но и постепенно всю фигуру. И потом яркая вспышка алого света — этой невообразимо сильной энергии. Этой безграничной магии Хаоса, справиться с которой не удастся никому, даже ее владелице. Раздается длинный писк аппаратуры. И как только вспышка света угасает, как только лабораторию опять становится видно, программист что-то поспешно вводит на панели управления, а остальной персонал бросается к креслу. Сначала Листу кажется, что этот писк — признак того, что какой-то из компьютеров, какая-то из машин дала сбой. Или полностью пришла в негодность. Выброс магии вполне мог и уничтожить часть аппаратуры. Потом он понимает, что это мимолетное предположение крайне глупо. И только когда оказывается рядом с креслом, осознает, что действительно произошло. Что значил этот выброс энергии. — Доктор, мы… — начинает медсестра и затыкается. Лист тяжело выдыхает и переводит взгляд на часы. Он говорит максимально выдержанным тоном: — Пишите: образец сорок восемь, Ванда Максимофф. Время смерти — восемь часов двадцать шесть минут.