Asunder, sweet

Перед его глазами постоянно кружащие стрелки секунд/минут, которые отсчитывают время совсем не по здешним обычаям. Иногда он даже слышал щелчки их невидимых шестерёнок – когда совсем уже был на грани. Локи никогда не жаловался на то, что жизнь в Асгарде безумно медленная. Даже наоборот, ему нравилось течение времени в этом мире – спокойное и неторопливое, лишенное спешки и каких-либо внезапных скачков. Но сейчас, когда он был заперт в темнице, богу обмана ужасно хотелось безумной, порывистой, нездешней суеты – потому что даже ему невмоготу было терпеть. Один хорошо знал своего не-сына. Даже слишком хорошо, отметил про себя Локи, когда впервые увидел место своего заточения. Темница, на удивление, не была лишена основных удобств – у Локи было даже на чём сидеть – но на этом её преимущества заканчивались. Первые дни он настороженно ходил по периметру, ожидая скрытой опасности от каждой прозрачной стены, что была создана для сдерживания его сущности, но гром и молнии не спешили его поражать. «А зря», - мрачно мелькало в мыслях после очередного круга почёта на виду у других преступников. Локи не терял лица. Просто не мог позволить себе выглядеть хоть немного растерянным, неопрятным или испуганным. Он старался исходить злостью – скорее даже намеренно, чтобы под привычной ему эмоцией никто не смог прочесть чего-то другого. Расхаживая по камере, всем своим видом показывая, что убьёт любого, дай ему только волю, ётун коротал время до суда. Суда над ним. У Локи отобрали возможность видеться с Фригг. У Локи отобрали надежды на трон и шанс стать королём Мидгарда. Сейчас у Локи, вероятно, отберут жизнь. Он старался об этом не думать. Не представлять, какие зверства придумает Один, дабы больнее уколоть младшего не-сына. Не прокручивать в голове воображаемые сцены себяубийства и рыданий Фригг над его телом. Никто ведь больше не заплачет, когда Локи погибнет. Ни его туповатый златовласый брат, ни его корононосный отец. Все вздохнут с облегчением – о, неужели мы избавились от этого полукровного недобога! Какая славная минута – все теперь вздохнут со спокойствием и умиротворением! Он практически слышал эти шумные вдохи-выдохи всех друзей Тора, толпящихся рядом, якобы поддержать. Локи встряхнулся. Жалость к себе – дело неблагодарное, недостойное его. К тому же, он знал, на что шёл, знал, каковы могут быть последствия провала. И даже если его ожидает смерть, ётун примет её с достоинством. Хель бы только побрала это мучительное ожидание. *** Привычка измерять время мидгардскими определениями не покидала голову бога ни на секунду. Секунда – это тоже дань человеческому миру, думает Локи мрачно, человеческому миру, который он хотел уничтожить. Не сказать бы, что он не хочет этого сейчас, но за время заточения трикстер подумал, а так уж ли он стремился к тотальному истреблению тех, кто живёт в Мидгарде? Какова была его настоящая цель – если откинуть слепоту от обиды и неприятия его в родном мире? Разве ушла бы его боль вместе со страданиями тысячи тысяч других существ – пусть ниже по разуму и по рангу, пусть он действительно их презирал? Нет. Локи считает, что нет. Ему не просто дался ответ на этот вопрос себе – он был острый и неудобный, и поднимал в памяти такое, что бог с удовольствием бы позабыл. Этот вопрос воскрешал в мыслях его отца – настоящего – его народ, его детство, его болезненное различие с воинами Асгарда. Но он, в общем-то, многое объяснял, собирал обрывки его жизни в одну систему, сводил всё к общему знаменателю – Хель бы его побрала за привычку выражаться мидгардскими фразами. За стремлением власти крылась… обида, и Локи с силой выдыхает, когда это слово впервые приходит к нему в голову и назойливо вьётся в стенах черепа, раскалённой иглой врезаясь то в один, то в другой участок памяти. Обида обида обида. «Я не хотел разочаровать отца, - думал Локи, проходя уже неизвестно какой круг по своей тесной камере, – Но получилось так, что он был разочарован во мне с самого начала. Его разочарование – константа наших отношений». Константа – какое горькое слово, бог произносит его вслух и кривится от привкуса, которое оно оставило на губах. Гримаса мгновенно превращается в ухмылку, а там – в оскал, адресованный всем – и стражникам, и заключенным, и отражению самого себя в стеклянной стене камеры. Никто не должен лезть в его внутренности, думает бог, никто, кроме Фригг, но она и так наверняка изначально знала то, до чего её сын додумался лишь спустя века. *** Время Локи воспринимал до сих пор в днях, в которых 24 часа, и он никак не мог избавиться от этого ощущения, а из головы выбросить набор человеческих ругательств, которыми так щедро одарил его английский язык. И какой идиот вообще открыл для него прелесть обсценной лексики? Локи закрыл глаза и напряг память. Кажется, это был Старк, матерящийся, как моряк, на борту неприступного Геликарриера. Да, точно Старк – больше некому было обогащать словарный запас божества таким количеством матерных слов. Даже на трезвую голову Энтони отличался лексической сообразительностью, надо отдать ему должное в этом плане. Уж не специализированное образование он получал – специально для этого, то есть? Бог насмешливо фыркнул, вспоминая Тони. Вот ещё один типичный представитель людской расы – если откинуть его железный костюм и прочие нарушения психики. Непомерное тщеславие, эгоцентризм и тотальное невнимание к окружающим. Ощущение собственной исключительности в качестве драной тряпки, которой он завешивал свои комплексы. Но с ним было хотя бы немного… интересно. Естественно, в той степени интереса, в которой рассматривал людей Локи – Тони был бы чуточку более полезным рабом, чем остальные. Мозги – это всегда хорошо. Правда, не в том случае, когда эти самые восхваленные богом извилины создают для него наручники и намордник. Локи неосознанно потирает запястья, припоминая, как металл жёг его кожу, стоило только едва шевельнуться. Но надо отдать ему должное – Старк хорош в своём деле. Хоть в обычном общении вёл себя как полудурок. Впрочем, можно даже без «как». *** Локи зовут на Суд аккурат в тот день, когда он больше не задумывается над оборотами, заимствованными им из мидгардского языка. Он просто говорит про себя – «новый день», или «горсть секунд», или «этот придурок в камере справа скоро пропалит во мне дыру». Описывает асгардские события мидгардским языком. Констатирует. Снова это чёртово слово. Его выводят из камеры, и Локи даже честно пытается не сбежать. По бокам от основной стражи бредёт ещё парочка запасных воинов – ух ты, его всё ещё настолько переоценивают? Или Один ему просто польстил? Мол, смотри, младший не-сын, смотри и осознавай собственное ничтожество и моё насмехательство над тобой, я и так знаю, что ты никуда не денешься. Локи фыркает, но намордник гасит этот звук чуть ли не в зародыше. Увы и ах, никто ничего не узнает. Один поднимается с трона, как только Локи приводят к его подножию. Заставляют опуститься на колени – бог протестует, но сильная рука давит на загривок, заставляя слабое тело повиноваться. Снимают намордник – разрешение на диалог, какая благость, – но оставляют в наручниках. Всеотец смотрит на ётуна и чего-то ждёт, медлит, не торопится бросаться обвинительными словами. Может, он хочет слышать, как Локи будет его проклинать, раз уж магу развязали язык? Он поднимает злые глаза наверх – Один слишком высоко, поэтому встретиться с ним взглядом и занять оппозицию возможности не представляется. Переводит чуть влево – там Фригг, он знает, больше чувствует даже, чем видит – его мать выглядела едва ли не прозрачной. Неужели такой страшный приговор ему уготован?.. Справа стоит златовласое величество Тора, сегодня почему-то без парадных доспехов. Как-то они выглядели… уныло. Злорадное возбуждение в ётуне нарастает, и ему хочется вскочить на ноги и ехидно так поинтересоваться, почему же лица их такие печальные? На чьи похороны сиятельная семья собралась? Уж ли не своего младшего сына/брата? Так отчего печалитесь, мои славные и прекрасные, отчего печалитесь, если надо радоваться?! И последнюю фразу он буквально орёт про себя, зажатый, забитый, испуганный, не знающий чего ждать. Любовь к матери намертво придавливает ему язык к нёбу – она и так настрадалась вдоволь – поэтому никто ничего не слышит из его уст. Локи молчит, зато начинает говорить Один: — Думаю, ты прекрасно осведомлён в том, что совершил, так что напоминать лишний раз я не буду – ценно время. Ты здесь, Локи, для того, чтобы выслушать свой приговор и покориться моей власти. — Я слишком индифферентный для твоего приговора, Один. Прости, что не падаю тебе в ноги от страха, - он даже не цедит сквозь зубы злобно, а свободно произносит предложение, паясничая, чуть ли не кланяясь – хотя куда ниже. Ему плохо, ему страшно, ему хочется к матери, но гордость, которая росла вместе с ним веками, не позволяет ему открыться. Пусть лучше он в их памяти останется паяцем, избавление от которого принесёт облегчение для Асгарда, чем молящим о пощаде сломленным недобогом. Локи встаёт на ноги и старательно отводит глаза от Фригг. Пусть её проницательность и сегодня тоже не ошибётся, и хотя бы мать поймёт. Всё – и о совершенном ётуном открытии, и о том смысле, который скрывается в паузах между фразами. Он не может этого всего рассказать ей сейчас – если честно, то никогда не сможет – так пусть она выловит эти намёки из его речи, истрактует и оставит себе как одно из малочисленных светлых воспоминаний, связанных с младшим сыном. Локи встаёт на ноги и старательно отводит глаза от Фригг, зато поворачивается к Одину, расправляя плечи. — Говори, раз уж тебе есть, что сказать, - и эта фраза уж больно напоминает черту. Но разговор ещё не окончен, и любой из заявленных абсолютов, любой глагол, подстрекающий к действию, тонет в этой словесной трясине. Каждая фраза в их диалоге – как точка, но она проваливается в черноту пауз, в бездну, и эта бездна будет мучить Локи до тех самых пор, пока он не падёт ниц и не взмолится о прощении. — Я долго думал о наказании для тебя, достаточно сильном для того, чтобы оно имело воздействие. Это не казнь – умертвить тебя я цели не преследую. Но воспитать тебя (Даже не «пере»; Локи слышится в этом слове «уязвить») я обязан, как твой отец. Какая простодушная семейная драма перед ним здесь разыгрывалась. Один так ловко бросается словами, подобранными, выверенными. Уж точно не для того, чтобы смягчить впечатление от приговора – наверняка чтобы подчеркнуть. Великодушный всепрощающий всеотец! Локи должен прыгать от радости, что к нему относятся как к нашкодившему пятилетнему мальчишке, а не как к богу, который посягнул на уничтожение одного из миров. — Урок, что я преподам тебе, - а он всё продолжает говорить, ну надо же, — весьма простой. Ты должен оказаться на месте тех, кого собирался лишить свободы и жизни. Ты должен прожить в Мидгарде, пока смирение тебя не настигнет, и ты не раскаешься – и только тогда ты сможешь вернуться домой. — Один, – начинает говорить Локи, вкрадчиво, прощупывая почву их шаткого диалога, — Значит ли это, что меня ссылают туда навсегда? — Всё зависит от тебя, - он пожимает плечами, игнорируя его заявление. — Тут есть подвох, - констатирует Локи, напрягаясь всем телом. Он чувствует беду, и беда приходит через пару секунд – неспроста рядом с ним шла та пара воинов, неспроста Один сделал эту подводку о раскаянии. Ему нужен был хороший предлог, чтобы избавиться от Локи, точнее, от самой опасной его части. От его силы. Ётун бьёт подошедшего сзади стражника скованными руками в живот и добивает коленом, когда ас сгибается пополам. На него нападают сразу четверо, подло заставшие врасплох, собирающиеся утащить куда-то за тонкие предплечья. Из рук другого противника Локи выбивает намордник – слишком мало места для манёвров, слишком неудобно сражаться против огромных воинов. Он выскальзывает змеёй из захватов, бьётся, подстёгнутый внезапной паникой. Сердце отбивает ритм одновременно с ударами, которые приходятся не ему – рваный и глухой ритм. Наручники стягивают руки чересчур сильно, будто сплавляя две конечности в одну, но даже их ограниченной функциональности хватает для удержания меча одного из поваленных на землю асов. Кто-то из четвёрки снова бежит на него и Локи выставляет меч прямо перед собой, надеясь, что тот напорется, но стражник не добегает, внезапно замерев. — Хватит, – голос Одина громкий и отрезвляющий, как ушат ледяной воды, и всё становится от этой фразы как будто парализованное. Локи тяжело дышит, и, кажется, даже дрожит. Слишком подло это, Всеотец, слишком подло это даже для тебя. — Это не подвох, Локи, а моё условие. Я хочу быть уверенным, что ты не сможешь причинить живущим в Мидгарде людям никакой боли, поэтому я собираюсь предпринять кое-какие меры. — Отобрать у меня способности? О, конечно, это ведь куда гуманней убийства. Браво твоей изобретательности, Один, бог грома и… Последнюю фразу он не договаривает, охая и внезапно оседая на пол. Его подхватывает Тор: удар со спины. Достойный сын своего отца. Ётун слышит сдавленное «прости, брат» позади себя, а перед тем, как окончательно отключиться, его слух выхватывает тихий всхлип Фригг. *** Игрушки Одина были ничуть не хуже игрушек Старка, и даже изощрённее в эксплуатации – так думал Локи в перерывах между своими криками и прокусыванием языка, пока тонкопалые асы возились где-то над его головой. Они что-то делали, и делали это больно, заставляя Локи надрывать голосовые связки в инстинктивной попытке облегчить мучения. Руки и ноги были прикованы, по глазам бил резкий и яркий свет. Что-то визжало над его ухом – мерзко, высоко, словно пытаясь свести с ума. А потом этот визг впивается в его черепную коробку, вгрызаясь в кость, и Локи захлебывается воплями боли, застывая где-то на границе между реальностью и потерей сознания. Но отключиться ему так и не удалось – почти ослепший, оглохший и обессиленный, он всматривался в нависшие над ним источники света, лица, инструменты, руки. Ничего из этого он толком не смог запомнить. Его отцепили от стола, наверное, спустя целый жизненный цикл какого-то из миров – так казалось. Никаких мыслей в травмированной голове, никаких желаний и ощущений – пустота, пульсация крови, всё тот же яркий режущий свет. Он понял, насколько сильно затекла его рука только в тот момент, когда Локи попросили ею пошевелить. Он не смог. — Хороший… подарок… - трикстер три раза запнулся на букве «п», не в силах продолжить фразу после того, как губы сомкнулись вместе. — Все-о-тец. Три слова, разбитые по слогам, кривое изложение мыслей, как и гримаса-улыбка на его лице. Ему не больно, ничуть не больно. Можете хоть четвертовать его на этом ублюдочном столе – Локи хотел плеваться в них своим привычным защитным ядом, но не получалось. Он только впился взглядом в кончики своих пальцев – сгибаются/разгибаются, сгибаются/разгибаются, сгибаются… Один наблюдал за этим процессом с такой же зацикленностью, как и приёмный сын. Вероятно, делал одолжение его прокушенному языку – мол, не утруждай себя, дорогой, я обругаю себя за тебя, пока ты смотришь на свои пальчики. Локи бы плюнул ему в лицо, но губы его до конца не слушались, всё ещё подрагивая, искривлённые улыбкой – какой-то судорожной. — Теперь ты слабый, Локи. Теперь ты – человек. – Всеотец нарушает молчание первым, не отводя взгляда от пальцев трикстера. Они застыли, сжатые в кулаке. — Так вот… в чём… дело, - он выдыхает вторую фразу спокойно, медленно, тщательно выбирая слова – коротко, по существу, максимально цензурно. — В голове у тебя пластина, из-за которой ты не сможешь причинить никому вред. Ни ударить, ни применить магию, ни попросить своих инопланетных дружков подмять под себя весь мир. Ты теперь слабак – каким, впрочем, и был всегда. Никаких сил, никаких возможностей, никакого бессмертия. Шаблонный мидгардец. – Один обходит его вокруг, застывая за спиной Локи, а потом кладёт тяжёлую руку на всё ещё болящий затылок – перед глазами трикстера вздымается целое облако белых искр, от которых тошнит и хочется то ли сдохнуть, то ли как следует Одина отдубасить. «Да просто хреново Рождество, - мысли появляются медленно, как слова, но хотя бы не приносят так много боли. — Просто. Хреново. Рождество». — Это будет твоим уроком. Наказанием, если хочешь. Проклятием. Тяжестью. – он снова обходит не-сына по кругу, останавливаясь напротив его лица, заставляя Локи на него посмотреть. — А может, ты воспримешь это как способ искупить грехи. Покайся, Локи. Покайся в своей прошлой жизни, забудь её, научись жить со своим разрушающим естеством таким образом, чтобы если и рушить что-то – так только себя. Локи отвечает ему на это равнодушным взглядом. Ас пожимает плечами, а потом неожиданно резко опускает свою руку на руку Локи, закрывая ладонью тёмнеющий след ремня. В другой руке у него шприц с чем-то мутно-зелёным, он подносит его к пульсирующей вене и всаживает почти всю иглу глубоко под кожу. Трикстер даже не дёргается – чуть ли не кожей впитал ощущение «будь что будет». Подыхать как мидгардская псина, ему, конечно же, не хотелось, но выбирать не приходилось – какой отпор он мог дать асгардскому мужу в нынешнем состоянии? — Покайся в содеянном, Локи. И мы с матерью примем тебя обратно. Его «как ты смеешь приплетать сюда Фригг?» так и осталось невысказанным. *** В шприце был не яд и даже не снотворное. Обезболивающее. Этот гений накачал его наркотой, а потом отправил в свободное плаванье по Мидгарду – перенос в этот проклятый мир бог помнил очень смутно, как бы свою память не напрягал. Он очнулся буквально полчаса назад – вот и пригодилось умение считать время земными цифрами – в сыром переулке среди коробок. Солнце давно зашло, и отвратительный пейзаж освещался мерцающим болезненно-жёлтым светом фонаря. Из одежды на ётуне – ободранная рубашка и какие-то очень узкие кожаные штаны. Обуви не было. Локи поднялся. Вот, значит, где его должна была настигнуть чёртова метанойя*. Впрочем, выбор Всеотца очевидней некуда – ни тебе ледяных бездн, ни раскалённых пустынь, ни тысячеглавых драконов, жрущих приговорённых к вечным мучениям. Мидгард. Человеческий муравейник. Если Одину хотелось быть ироничным, то, видит Хеймдалль, ему этого не удалось. Что ж. Он сжимает и разжимает поочерёдно пальцы обеих рук – кожа белеет на костяшках, но ничего не болит. Только следы от ремней виднеются, а на правом запястье ещё и от иглы. Обезболивающее помогало, но Локи не знал, когда оно перестанет действовать. Несколько шагов вперёд дались ему даже проще, чем он думал. Ничего, пара миль пути и ноги снова привыкнут к весу его тела, и перестанут так предательски дрожать. Пара миль пути. Локи думает об этом и почти сразу же забывает, что он босой. Асфальт грязный и мокрый, покрытый бензиновыми разводами, выстланный пеплом от сигарет. Небо над городом ему вторило – такое же грязное, мокрое, неприветливое и неровное. Тёмные облака будто облезали с него клочьями, роняя на землю мелкий колючий снег – он сразу же исчезал, как только прикасался к дороге. Локи прошёлся чуть-чуть вперёд вдоль грязного переулка. Коробки, гниющий мусор, намокшее тряпьё и прочие следы развитой цивилизации – и ни намёка на что-то… Стоящее. Впрочем, что ещё считать стоящим. В нескольких местах асфальт будто бы рвался, и в этих дырах скапливалась вода – трикстера угораздило вступить в одну из таких рытвин, провалившись по самую щиколотку. Стопу что-то укололо, он присмотрелся и вытащил из раны осколок бутылочного стекла. А ведь прошло от силы десять минут. По две стороны от бога глухие стены, серые стены, с облезшим налётом бетона, который обнажал красный кирпич. Впереди прохода не было, но, пройдя чуть-чуть, он понял, что переулок просто сворачивает. Может даже в сторону шоссе. Трикстер ускорил шаг. Эта дорога привела его в очередной тупик – покорёженный асфальт упирался в порог ночного клуба, входная дверь которого тонула в липкой городской темноте. Черноту кое-как пыталась рассеять искрящаяся вывеска – но у неё лучше получалось вызывать у прохожих глазное кровотечение. Ярко-розовый фон, раскалено-белые буквы. «Экстрим». — То ещё название, - Локи фыркает. Ему нужно было войти внутрь и придумать план выживания в этом поганом мире – желательно побыстрее. Терпеть чьи-то совершенно нетрезвые взгляды, а то и прикосновения, богу хотелось меньше всего. Но ещё меньше ему хотелось окоченеть в этом отвратительном переулке среди мусора и бутылочного стекла. Он подходит к двери вплотную и втягивает в себя воздух – как будто цельный кусок металла мог хоть что-то через себя пропустить. Запаха он не почуял – только музыку. Что ж, тем лучше. Локи заносит кулак и уже собирается постучать, как дверь со скрежетом открывается. Трикстер едва-едва успевает отпрянуть. Открывшаяся дверь как чей-то вспоротый живот – вываливает на ётуна свои внутренности. Запах курева, алкоголя, какой-то химии, резкий визг играющей музыки, блеск прожекторов и диско-шара над потолком. Фигура в дверях застыла на пару секунд, а потом сделала шаг вперед. Дверь закрылась, но щелчка замка Локи не услышал – значит, есть шанс. Он вкрадчиво улыбается человеку и пытается его обойти. Мужчина, который вышел, был явно нетрезв, но ещё недостаточно для того, чтобы просто рухнуть на пол и не мешать Локи пройти вперёд. Вместо этого он, повинуясь своим алкогольным бредням, сунулся к ётуну – резко, рвано, как будто его тело мозгу не подчинялось. — Эй, красотка, сколько стоишь? – на удивление, эту фразу мужчина произнёс внятно. — Я тебе не красотка, тупой кусок мяса, - замечает Локи резонно, обходя по касательной подозрительного пьянчугу. Он с Локи примерно одного роста, но по комплекции тянет на Тора, а то и двух. И не поймёшь – то ли от спорта такой эффект, то ли от раздувающего тело алкоголя. Богу, в общем-то, было не интересно рассматривать этот экземпляр. Главное – пройти внутрь и затеряться в толпе. В клубе мерзко, зато тепло. — Только не заливай мне про порядочность, киса, - видимо, одна извилина этого идиота не смогла воспринять отказ. Локи вздохнул и сделал шаг назад. Если отвлечь этого мужлана от двери, быть может, получится просочиться внутрь. — Поразительно, насколько же ты ущербный, - Локи склабится, а потом натыкается на что-то острое босой ногой и оступается. Пьяный мужчина пользуется замешательством и тут же делает шаг вперед, хватая ётуна за руку. А Локи как-то совершенно автоматически реагирует – вытягивает вперёд другую, хватает оппонента за большой палец и выкручивает его до хруста. Но тишину рвёт в клочья не крик насильника, а крик Локи. Просто вдруг. Просто вдруг его голова начинает болеть так сильно, будто на неё свалилась каменная плита. На пару секунд он выпадает из реальности, поглощённый этой внезапной вспышкой. Рука рефлекторно сжимает чужую руку, продолжая приём, и с каждым судорожным подёргиванием голова у Локи болела сильнее и сильнее. Перед глазами как будто кто-то взорвал петарду – синие огни, красные и зелёные, они мельтешили, как крошечные мушки, и трикстеру ничего не осталось, как отпустить пьянчугу из захвата и отступить на пару шагов. Вроде бы… Вроде бы начало отпускать. В ушах звенело невероятно сильно, но боль медленно уходила. Сфокусировав взгляд на недонасильнике, Локи понял, что сломать палец ему всё же успел. Хоть какой-то плюс. — Ах ты дрянь! – мужчина складывает пальцы уцелевшей руки в кулак и приближается к ётуну. Локи пытается увернуться, но не тут-то было – раненная нога не позволяет ему бежать, поэтому чужая рука его всё-таки настигает и обрушивается со всей силой в правый бок. Трикстер вдыхает сквозь зубы резко, но потом, вывернувшись, со всей силы бьёт оппонента головой в нос. И мгновенно сгибается от нового приступа головной боли. Он кричит так, что кто-то из клуба наверняка бы услышал, но никто почему-то не приходит на помощь – чёртова музыка, чёртова звуконепроницаемая дверь. Пьяный мужчина понимает, что второго шанса не будет, и, подстёгнутый яростью от разбитого носа, бьёт Локи второй раз – коленом в солнечное сплетение. Ётун падает на пол, не в силах ни ответить, ни защититься, ни убежать. Чёртова головная боль. И пока бог лежал на грязном асфальте, неловко прикрыв руками голову, мужчина обрушивал на него удар за ударом, и все ногами. И так продолжалось, пока Локи не затих совершенно, перестав, кажется, даже дышать. Мужчина остановился, когда осознал, что жертва перестала подавать признаки жизни. Наклонился к нему, прислушался, но никаких звуков не уловил. Постоял какое-то время над ним, ткнул ещё раз ногой, потом сплюнул и быстро ретировался обратно. Вдох-выдох, вдох-выдох. Локи было так больно, что даже эти простые действия давались ему с трудом. Кажется, у него было сломано что-то – по ощущениям почти всё. Вдох-мать-его-выдох. Вдох-Хель-бы-побрала-Одина-выдох. Вдох-лишь-бы-не-сдохнуть-выдох. Пластина, которую Все-не-его-отец засунул трикстеру прямо в мозг, работала потрясающе, это Локи не мог оспорить. Очень удобно – можно натравить на него теперь кого угодно, ответить ведь он не сможет. Умрёт либо от побоев, либо от головной боли. Изобретательно, ничего не скажешь. Как же он их всех ненавидел в этот момент. Вокруг бога грязный асфальт, подёрнутый маслянистой радугой пролитого бензина и снег, который таял, едва опускаясь на землю. Последняя мысль, которая проносится в голове, подытоживая все события: «Просто. Хреново. Рождество».