marriage

Ким Чонин мог назвать миллион причин, почему не сближался с мужем, но сводились они к одному: Кёнсу ломал шаблоны, потому что был личностью. Он проявлял те качества своего характера, которыми омега не должен был обладать в принципе. Если До действовал не как прислужник своего альфы или отказывал в чём-то, то Чонин чувствовал себя неуютно и само собой сторонился его. Так как не умел общаться с самодостаточными независимыми омегами. Кёнсу не строил альфе глазки, потому что питал чувства к бывшему, с которым их разлучили, а это всё усложнило. Когда понадобилось прояснить вопрос интимных отношений, Кёнсу строго сказал: «подкатывай яйца к своим секретарям, если будет чесаться; я не собираюсь поскуливать под тобой в режиме нон-стоп». Чонин обиделся на грубое заявление (оно задело его мужское достоинство) и из вредности послушался: использовал секретаря для сексуальной разрядки и забавлялся с ним между течками мужа. Но Чонину хотелось близости с истинным омегой. Чонина постоянно манил аромат на нежной коже Кёнсу. Глубокий и тяжёлый, древесно-пряный ветивер. Прекрасный до умопомрачения. Было грешно перебивать его другими запахами или глушить медикаментами, и Чонин с яростью выкинул в мусорку всю парфюмерию и таблетки, подавлявшие запах. Кёнсу оказался единственным омегой в их районе, кто не пользовался фармацевтикой от слова совсем. Решение мужа принесло бы немало проблем омеге, но Чонин додумался окутать ветивер своим ароматом, чтоб тот потух для других альф. Так Кёнсу стал меченым, то есть занятым омегой. И соседские мужчины не смотрели на него с жадностью. Это оскорбило и обидело Кёнсу до глубины души. По таким причинам омег не метили. Но он не рискнул показаться слабым и эмоциональным, поэтому проглотил обиду. Это стоило немалых усилий, и подчас Кёнсу ломал себя ради итога. В первую совместную течку Чонин потерял контроль, когда увидел нагое тело Кёнсу. Тогда была зима, одна из самых суровых в последние годы. Чонин, как правило, сидел с ноутбуком за кухонным столом до глубокого вечера, грея нутро чаем. Затем плескался под горячим душем и ложился спать в постель, где Кёнсу на краешке своей половины крепко спал. Но в первый день течки омега явился на кухню. Он обнажил фигуру, запустил ладонь в трусы и призывно их оттянул. Он был сутулый, невысокий и негибкий, но гармонично сложенный и в чём-то изысканный. Не одетый в чёрный балахон, как обычно. В постели Кёнсу оказался активным, отзывчивым, доступным, охочим до внимания. Чонин испытал детский восторг в ту зиму и жутко радовался удаче. Он предпочитал именно таких. Тех, кто не робел. Тех, кто вызывал желание (а Кёнсу вызывал; и ещё какое). Потому он с восторгом приласкал сухощавого светлокожего Кёнсу… положил на кухонный стол… проник длинным пальцем в омежку… словил кайф от того, как Кёнсу сжал его внутри и потерял самообладание, забыв про принципы… В Кёнсу всё-всё пришлось альфе по вкусу, в том числе и последующий яркий секс, так что другие омеги с тех пор были похожи на шершавые камни, если честно. Секретарь Ким Чунмён, например, в силу возраста был искусен, но никогда не дарил Чонину ощущений сильнее, чем Кёнсу. И неизвестные омеги, проходившие на улице мимо Чонина, не вызывали сексуального желания. Ведь Кёнсу мог удовлетворить альфу на месяцы вперёд. Наверняка у Кёнсу было то же с другими альфами. Даже если бы он побежал к бывшему трахаться, тот пацан был бы уже не таким вкусным, как до встречи омеги с Чонином. Такое отношение к истинному считалось основополагающим. С развитием общества и науки оно знатно стёрлось, но не исчезло полностью. Чонин всегда был уверен в том, что в постели они друг другу подходят. Поэтому прогонять мужа в период овуляции было не только противоестественно, но и опасно, что бы себе ни думало современное поколение. Чонин-то всё осознал, услышав от Исина, что течка не останавливалась, но понимал ли Кёнсу? — Вот ты объясни мне, — попросил Чонин хмуро, подобрав с пола домашнюю одежду омеги. Он положил её на подоконник, хотя феромоны в воздухе туманили рассудок, — на кой чёрт ты меня выгнал? Тебе это как-то помогло? Альфа был строг, поскольку это касалось его напрямую. В другой ситуации он прикинулся бы простофилей и откатился от всяких последствий. Он часто в такой манере закрывал глаза на Кёнсу. Однако Кёнсу был его истинным. Следовало заострить на ошибке внимание. Не выспавшийся, измотанный Кёнсу, исполненный важности, закутался в одеяло, подобрав колени к груди. Он накуксил пухлые губы и упрямо молчал. На него потихоньку накатывал новый приступ: Кёнсу дрожал, плохо соображал и до смерти жаждал член в задницу. Он невольно пропустил мимо ушей нравоучения, уставившись с голодом на мужа. И виноват в этом был Ким, стоявший в паре шагов от кровати. Красивый, желанный и не принадлежавший омеге. Хотелось обладать этим смуглым тренированным телом, спрятанным под рубашкой и костюмными брюками. Боже, как же Чонину к лицу этот стиль... И этот яркий аромат. Его черты лица. Голос. Помутившийся мокрый взгляд. Господи, Кёнсу не знал покоя без Чонина, но с Чонином ему совсем снесло крышу. — Ну правда, Кёнсу-хён, раньше нас отлично выручали контрацептивы, всё было здорово. А теперь на себя посмотри. Тебя лихорадит без альфы, нет сил дойти до ванной, чтоб побриться и искупаться. Смотришь на меня как на мясо. Хватит противиться, сделаем как обычно. Пока есть время, спустись вниз позавтракать и принять витамины, а то секс со мной тебя под капельницу загонит. — Чонин, — театрально взвыл Кёнсу, — много чести себе делаешь. Не хочу я… Эй, не подходи, слышишь?! Стой там... Не хочу тебя. И детей общих иметь не хочу, ты слишком мерзкий, чтоб любить тебя. Звучало это как-то отчаянно. При должном внимании Чонин бы заметил, что Кёнсу грешил против истины. Он хотел детей. Он был привязан к альфе. Он испытывал к нему что-то помимо сексуального голода. В обычные дни Кёнсу умело это прятал, убегая от Чонина, а сейчас был слишком слаб, чтобы держаться в узде. Но альфе было плевать на то, что чувствовал До. В конце концов, у Кёнсу течка и он эмоционально нестабилен. Мало ли что он сейчас сболтнёт. — Ты тоже не подарок, — широко улыбнулся Чонин, не обидевшись. — Возбудился в два раза сильней из-за меня, за версту несет, но обзываешься, отказываясь от секса. Так уж и быть, пойду тебе навстречу. Говори, как называются таблетки, которые глушат возбуждение? Я их вместе с яичницей принесу. — Что за благородство? Думаешь, твоего стояка не видно? Вижу я этот бугор в штанах! — Сам приказал не приближаться, и я держу член при себе, не набрасываясь на тебя, если ты не заметил, но тебя это не устраивает, — Чонин прищурился, в чём-то усомнившись. — Кёнсу-хён, признайся. Мне принести лекарство или презервативы? Что тебе на самом деле надо? Кёнсу полоснул его таким взглядом, каким еще ни разу не смотрел. Сделал это открыто в кои-то веки, честно. Он ненавидел наблюдательность мужа и основанные на ней ультиматумы — они всегда унижали. А еще омеге претило выбирать меньшее из зол. Омега планировал справиться с течкой без участия Чонина и отселиться куда подальше на трезвую голову, так как уже не в силах выносить жестокость Чонина. Планировал — ключевое слово. На деле получилось иначе. Чонин был хорош собой и манил, как бы Кёнсу ни врал себе. Вернулся раньше и возбудил своим запахом и видом. Омегу сейчас жгли инстинкты, которым хотелось уступить. Просящая пустота внутри сводила с ума. И собственное тело выкинуло в воздух аттрактант. До помедлил, но стянул одеяло с одного плеча, а потом и со второго, обнажив верхнюю часть тела. Он был расстроен неумолимостью Чонина. И бесился, что Чонину не хватило ума заметить эмоции Кёнсу. Обычно все случалось без лишних чувств. Кёнсу был показательно отстранённым и безэмоциональным. Никогда прежде на омежьем лице не было столько горя и нежелания, сколько сегодня. Чонин, заметив это, удивлённо застыл. В кои-то веки Кёнсу не скрывал настоящего себя, но показывал, как ему больно отдаваться человеку, который им не дорожил. Надо беречь Кёнсу, подумал альфа и устыдился плотских желаний. А затем До раздвинул ноги, согнутые в коленях под одеялом. Чонин подавился воздухом и забыл недавние мысли. Потом присел на кровать, неспешно убрал одеяло. Трусы Кёнсу намокли, меж ягодиц было влажно. Не услышав протеста, Чонин приложился мягкими губами к ярёмной ямочке мужа. Спустился лёгкими поцелуями по голой груди к соску, приласкав горошинку. А второй сосок накрыл пальцами. Чтобы не спровоцировать внезапный негатив в свою сторону, Чонин был осторожен. Медлил, чтоб в омеге потухли остатки разума. Кёнсу предсказуемо таял в руках, насыщаясь вниманием после стольких дней одиночества. Он откинулся к подушкам, потому что не смог сидеть ровно. И забыл-таки, что собирался треснуть Чонину промеж ног, если тот его коснётся. Омега был очень распалённым. Это бросалось в глаза. Лёгкого касания хватило, чтоб он первым кинулся за поцелуем. Кусая губы и не контролируя себя, увлекаясь поцелуем так, словно в нём немое признание, которое надо передать. Кёнсу впервые целовал мужа так сладко и чувственно. Так честно. Всего минута прошла, а Кёнсу уже стало мало. Свободной рукой Кёнсу нетерпеливо расстегнул белую рубашку Чонина, следом — ремень с ширинкой. Стянул трусы с него. Потом схватился за тугие яички альфы и бережно сжал их пальцами. — Пр-продолжай, — попросил Чонин сдавленно, снимая расстегнутую одежду. Кёнсу взял его член за основание, скользнул ладонью вверх и освободил головку от крайней плоти. Затем обхватил ее влажными губами, доставив удовольствие, и охотно последовал губами вниз по стволу вслед за рукой. Альфа положительно хмыкнул, когда простота превратилась в томящую ласку. Почему-то только Кёнсу умел свести с ума и сделать из предварительной ласки почти полноценный раунд. Одними губами.. Он вряд ли добивался этого специально. Но эффект Чонин чувствовал на себе. Кёнсу божественно ему отсасывал. Чонин не кончил лишь чудом. Хотя хотелось качнуть бедрами, толкнуться глубже, чтоб раз! — и семя стекало по горлу Кёнсу внутрь. Но Кёнсу мучительно оттягивал этот момент. Едва Чонин напрягся перед оргазмом, омега нагло выпустил член изо рта. В итоге, разочарованный Чонин нахмурился и уставился на пухлые раскрасневшиеся губы Кёнсу: они обрели неотразимость. А во взгляде заметил желание большего и непонятную грусть. Чонин сосредоточенно смотрел в карие глаза, о чем-то думая. — Перевернись на живот и ноги пошире, — шепнул он, отбросив лишние мысли. Ему подчинились. Альфа примостился сзади, провел указательным пальцем по ложбинке меж ягодиц и присвистнул, потому что легко скользнул внутрь Кёнсу через расслабленное колечко мышц. Кёнсу дёрнулся от неожиданности и, задышав глубже, развел ягодицы руками. С удовольствием прогнулся, застонал и взмолился о большем. Чонин улыбнулся краешками губ, добавил второй палец и осторожно согнул их. — Даже знать не хочу, какие игрушки ты в себя всовывал в моё отсутствие. — А то бы я признался, — огрызнулся омега, но слабым голосом и совсем не грозно. Ему важнее ощущения. К сожалению, какими бы классными игрушки ни были, они не приносили Кёнсу блаженства. Разве что временное облегчение. Ему требовался секс, который бы утомил, насытил до краёв и заставил кончить на последнем издыхании. Но ничего подобного и в помине не было. То ли дело секс с Чонином. Чонин медленно вошёл в Кёнсу. Растянутые мышцы внутри трепетно сжали чужой член, пульсируя, и омега заскулил вполголоса (вместе с ним заскулил Чонин, но едва слышно), потому что получил-таки желаемое. Он хотел этих ощущений и чувства заполненности. Ждал в одиночестве тепла человеческого тела. И вот оно! Ким толкнулся неторопливо и опасливо, а затем сорвался на резкие стремительные движения. Он трахался точь-в-точь так, как любил До при течке — жадно, неумолимо, на большую глубину. Чонин тоже так любил. В этом плане они отлично подходили друг другу. Он пару раз полностью выходил из Кёнсу, переворачивал его и входил снова под другим углом так резко, что тот стонал на высокой ноте в такт скрипучей кровати. Чем дольше Чонин долбился в омегу, тем активнее становился Кёнсу. Он прогибался, потягивался, активно насаживался, сексуально приникал горячим телом к Чонину. Таял, если одним словом. Забывался. Соблазнял. Будил в Чонине зверя. Никто из них не собирался подолгу избегать оргазма. Постепенно стенки ануса сдавили член, дав понять, что узел достаточно отработан и уже набух. Кёнсу, испугавшись догадки, попросил альфу замедлиться и упёр ладонь в его напряжённый живот. С лица исчезло блаженное выражение. Чонин подчинился просьбе и придавил сверху всем телом. Тёплыми руками обнял Кёнсу, поскольку был одурманен неожиданной робостью истинного. Он пропустил следующий вопрос мимо ушей, представил влюблённого в него, слабого, нежного Кёнсу и неожиданно кончил, заполнив омежку спермой. Стало невозможно узко, проход будто бы сузился. Чонин почувствовал уплотнение вокруг головки и попытался выйти из Кёнсу, пока не поздно, однако кроме боли это ничего не принесло. Весь настрой испарился. «Сцепка», испуганно подскочил на локтях Кёнсу. — Чонин, как ты посмел без презер… Тот обрычал его в ответ и попросил не делать резких движений. Очень больно, видите ли. Он схватил омегу крепче и вновь излился в него с большим удовольствием. Кёнсу в его бесчувственных теперь объятиях сипло задышал, ощущая внутри конвульсивные движения при каждой короткой фрикции. Кёнсу задрожал. Этого не должно было случиться. Они лежали неподвижно около получаса. Обиженный и расстроенный Кёнсу осмысливал всё, что случилось. Альфа беспокоился лишь о себе и о своём оргазме. Не уделял внимания Кёнсу. Ни разу не погладил, не утешил, не спросил о самочувствии. Впрочем, зачем ему это? Они ведь не влюблённые, чтобы беспокоиться о таком. Случка есть случка. На рассвете Чонин вряд ли узнает, что образовавшийся во время сцепки комок плоти в омеге не пропал ни утром, ни потом. Не поймёт, что наделал. Он же балбес. Он просто поднимется с кровати, не укрыв нагого Кёнсу одеялом, ополоснется в ванной и будет ждать завтрака перед телевизором. Кёнсу позволил кончить в себя ужасному альфе. Он ни слова не сказал Чонину. Долго плакал в подушку, отказываясь спускаться и готовить ему еду. Неделей позже он втайне сходил в аптеку, дважды протестировался, чтобы избежать неоднозначности (или, наоборот, надеясь, что второй тест покажет одну полоску). Результат довёл его до слез. Это ж надо было напороться на то, от чего Кёнсу бежал! Как ему теперь жить? Менять планы? Говорить Чонину? Аборт делать? Все в голове смешалось. А описать сумбур в душе он и подавно не мог. На следующий день он воспользовался отсутствием мужа, обречённо упаковал одежду в чемодан и набрал номер Исина. — Я не успел, — тихо произнёс Кёнсу в трубку, его голос ломался на вздохах. — секс был односторонний... Чонин просто трахал... Я от него... Исин, он не использовал защиту... Я не знаю, что теперь делать с ребенком... Стоило выбрать лекарства. Исин опешил. Он не созванивался с другом с тех самых пор, как перепоручил Чонину. В особенности Чжана пугало, что за лекарства упомянул Кёнсу, погруженный в своё горе. На его памяти Кёнсу не был склонен творить глупости, поддавшись эмоциям, но то было раньше. Брак сильно изменил омегу. Кёнсу был тенью себя настоящего и мог поступить как угодно. Вытащить Кёнсу на свежий воздух оказалось проще простого. Едва услышав адрес, он нацепил кожаную куртку поверх блузки с горловиной, сунул кошелёк в карман и выбежал из дома. Омега не хотел там находиться, внутри ему было страшно и нехорошо. Местом встречи стало вечно заполненное, дешёвое кафе напротив работы Исина. Кёнсу появился бледный, как лист бумаги, разочарованный в жизни, и не знавший, где нарисован конец этого ада. Сразу стало ясно, что он больше не может так жить, он устал и ослаб. Исин не решался начинать разговор, долго гонял по столу перечницу и исподлобья косился на друга. У До по-прежнему осталась припухлость вокруг глаз. Он был бледным и измождённым. Исин дал возможность собраться с мыслями, однако Кёнсу всё равно говорил обрывочно или перескакивал с темы на тему, пока рассказывал. Растерян, значит. Встревожен не на шутку. Сломлен. — Я правильно понимаю? У вас была условная договоренность заниматься любовью только во время твоей течки. С презервативами. Но ты Чонина спровадил, поэтому в отместку он пренебрег защитой. Теперь у вас будет ребенок, которого вы не планировали и о котором альфа не знает. Под его взглядом Кёнсу опустил голову и заковырял вилкой в своей порции. Конечно, жизнь у него была не ахти какая, но вслух всё звучало еще паршивее, чем было на самом деле. У Кёнсу мигом пропал аппетит. — Позволь я уточню один момент, — Исин обеспокоенно наклонился к нему, сложив руки на столешницу. — Не смотри на меня так злобно, молю. Я не осуждаю тебя, а пытаюсь разобраться и понять, раз ты не договариваешь. Скажи. Если у вас была отлаженная система, зачем ты ее нарушил? — Не хотел спать с человеком, который ко мне ничего не чувствует. — Раньше тебя это не останавливало, — Исин растерялся. — Раньше я тоже ничего не чувствовал, поэтому не останавливало, — запнувшись, признался Кёнсу. Наконец, отложил вилку и заговорил тихо и будто бы нехотя. — Мне… Я полюбил его за эти годы и… Всего такого несовершенного, противного, понимаешь? Сам не знаю, как угораздило. Но мне нужно от Чонина больше. Я мечтаю, чтобы и он дорожил мной и не обижал больше. Впервые в сексе не было ничего замечательного. Я лежал под Чонином и надеялся на что-то. На нежность, наверное. На заботу. На хорошее будущее. Что он потеплеет ко мне, перестанет ранить своим блядством. А он этого не дал и не должен был, с чего бы ему, мы ведь живём вместе, потому что так надо. Он… Я заранее знал, что разочаруюсь в сексе, не получив доброго отношения. Вот и отослал. Я не железный, Син... Я не пережил бы очередного бездушного секса. Лучше совсем одному пережить течку, чем с таким любовником. Всё встало на свои места. Кёнсу искренне и против воли влюбился в отвратительного альфу, которому не нужен. Вот почему Кёнсу оставался на его стороне. Вот почему ценил его открытую улыбку, делил по ночам постель, надеясь в глубине души оказаться в руках спящего Чонина. Теперь Чжану было понятно, какая сила заставила Кёнсу остаться в поводке. До Кёнсу родит ему нежеланного первенца, но не станет любим. Хотя мужественно терпел зло, никогда не жаловался. И со стороны взрослых у Кёнсу не было никакой поддержки с самого начала. Они оказались слишком слепы, чтобы заметить беду. Кёнсу был похож на беднягу, которого все бросили. Верно говорят - проигрывает тот, кто влюбляется первым. Исину поплохело; он непроизвольно схватился за грудки, унимая нывшее сердце. Страшно представить, насколько больно было самому Кёнсу, но чувства уничтожали в китайце мягкость, ранили, терзали. А Кёнсу умудрился спрятать всю боль под маской и носить её с собой столько лет, не сломавшись. Почему никто не заметил его душевных страданий? Его истерик, которые наверняка были даже у такого сильного омеги, как До Кёнсу? — С презервативом Чонин не мстил. Просто не до этого было, инстинкты взыграли. Я сам виноват: не доглядел, — Кёнсу глубоко вздохнул, вспомнив, как по бедрам призывно стекала мерзкая смазка, и заговорил тверже. — Я переезжаю от него. Я больше не могу так жить. Минсок-хён подобрал квартиру поближе к моим родителям и сегодня поможет перевезти вещи. — Чонин отпустил? При твоём-то положении? Свинья бесчувственная! Альфы не должны причинять вреда омегам, они для нас защитники, кормильцы, опора! — взбеленился Исин. Губы Кёнсу дрогнули, он вновь отвел взгляд и замер, давя в себе очередные слёзы. Друг был прав. Альфы защищали. Так было положено. Но не Чонин, нет, поэтому от слов Исина в груди всё сжалось от грусти. Внутри Кёнсу всё стало холодным, мёртвым и больным. Исин вгонял его в депрессию сильнее. Кёнсу был из тех омег, которые могли храбриться очень долго, но сдаться слезам при малейшем проявлении сострадания. Исин дарил тонны сочувствия, и истерика при нем — это вопрос времени. Кёнсу боролся с собой, не желая давать слабину на людях.   — А что с ребенком? — Папа узнал от доктора о последствиях аборта и настрого запретил. Не то чтобы я собирался. Малыш не должен расплачиваться за... — промямлил он. — О боже, Исин, сердобольный ты мой, не реви. Я ничего плохого не сделаю. Держи салфетку. Давай уйдем отсюда, если ты наелся? Пройдемся по парку? На нас странно смотрят. Я сам заплачу за еду. Во время прогулки Исин то и дело шмыгал носом. Обдумывал всё, что довелось узнать. Кёнсу жил в аду, это факт. Один. Потому Исин неумно предложил Кёнсу заселиться к нему и Ифаню (очевидный способ следить за омегой и вмешаться, когда того потянет свершать ошибки). К счастью, Кёнсу удалось доказать, что он не будет творить глупостей, потому что не идиот. Но в благодарность он чмокнул Исина в щёку и почувствовал, как часть груза ушла. Вечером того же дня отвезти сумки в новую квартиру не получилось. Омега еще с порога почувствовал Чонина где-то внутри дома и струхнул. Он напрягся как тонкая пружина, после чего на пятках развернулся к Минсоку, который расстёгивал куртку и разувался одновременно. Невысокий для альфы, но вызывавший уважение мужчина, который в далеком прошлом пообещал Кёнсу быть на его стороне. — Прости, можно сделать это завтра? Не надо при нем, он не отпустит. Минсок? Мужчина с минуту вглядывался в лицо испуганного Кёнсу и благосклонно кивнул, расслышав плеск воды. Накинул обратно на плечи кожаную косуху, вдел ноги в обувь. — Ладно, давай завтра, — Минсок подтянул омегу к себе, чтобы успокоить его нервную дрожь. Кёнсу прижался, как дворовой мальчонка, которого побили. — Если Чонин будет тебя обижать, позвони мне. Ты же знаешь, я сильнее и старше его. Кёнсу был счастлив такое услышать. Его с детства защищали, и в этом не было ничего зазорного. Наоборот, каждый раз Кёнсу благодарил Минсока и осиротело махал на прощанье. Всем бы альфам быть такими верными, как Минсок-хён. Надежными. Нежными. Чонин вышел из ванной часом позже, накинув на плечи полотенце, и гостя не застал. За этот короткий промежуток времени Кёнсу успел переодеться в домашнюю одежду, припасть к косяку из-за недомогания и прийти в себя. Он спустился из спальной на первый этаж, достал необходимые ингредиенты для рисового пирога. Готовить что-то иное не было ни сил, ни настроения. Чонина, конечно, не прельщал несытный ужин, но он вежливо промолчал, понимая, что должен ползать в ногах за любую еду, которую ему готовили. Он присел за обеденный стол и наблюдал, как муж месил рис с консервированной рыбой. Сегодня Кёнсу выглядел растерянным и ослабшим воробушком, каким показывался крайне редко. При виде такого Ким забывал, что они на ножах. — От тебя кем-то чужим пахнет, — Ким лениво завозил банным полотенцем по влажным волосам. Кёнсу с громким стуком отставил тарелку и сухо перечислил имена Исина и Минсока. Он злился, но альфа не понимал, почему. Поэтому Чонин проигнорировал всплеск негатива и продолжил говорить: — Минсок? Тот низенький богатый альфа, живший с тобой по соседству? Хм… Как он? До сих пор недвижимостью торгует? — В следующем месяце с бойфрендом обручится. Чонин, прошу, — насупился Кёнсу и вывалил тесто на белесый круг из муки. — Если не готов помочь с едой, то хотя бы помолчи. Ты загоняешь меня в ступор, когда интересуешься моими друзьями. — Ладно, посмотрю новости в гостиной. Но альфа приполз на кухню через полчаса и как голодный медведь обнюхал кастрюли в холодильнике. Полазил по шкафам. Даже в прогретую духовку заглянул, за что получил в лицо потоком горячего воздуха. Помявшись на месте, он всё-таки осмелился залезть под руку омеге в поисках съедобных остатков. Не будь он таким подлецом, подумал Кёнсу удручённо, то им можно было бы умиляться. Впрочем, сердце Кёнсу дрогнуло как раз из-за таких выходок мужа. Кёнсу разглядел в нём простого милого мальчика, и за годы агрессия к Чонину превратилась в глубокую отчаянную любовь. — На, — сердце Кёнсу дрогнуло; он сжалился и ткнул ему в живот миской со смесью риса и тунца. А сам поставил пирог пропекаться, сетуя, что температура в духовке сильно понизилась. — И всё-таки кем-то чужим от тебя несет, — с набитым ртом начал Чонин. Кёнсу недовольно закатил глаза к небу и ушел в спальню, выкрикнув «нет у меня никого». У него и правда не было любовника. Никогда. Так что вряд ли у Чонина был повод ревновать. Просто альфа был жутким собственником и предпочитал защищать от посягательств даже то, что ему принадлежало условно. Поэтому, наверное, он и взбесился, когда ровно через сутки не обнаружил на полках вещей и документов супруга. Не потому что любил. Просто из-под носа увели его собственность. Кёнсу постарался оборвать все связи, но слухи о гневе Ким Чонина всё равно дошли до него.