Риверрский крысолов

Зажигали последние фонари. Темнота отступала к дальним аллеям, смыкалась над крышами домов, сливалась с исчерна-лиловым небом. Шаги отражались глухим эхом в длинных бороздках улиц, распарывающих город на части. У ног клубился белый бесформенный сгусток, отторгнутый чревом Бездны. Повеяло осенней прохладой, сыростью сточных каналов и еще — гнилью. Когда Цепи рвутся в мир, Бездну в спазмах выворачивает наизнанку. Она легко поглощает, но отдаёт — выблёвывает — всегда с болью. И никогда не отпускает до конца. Срастается, схватывает невидимой спайкой-пуповиной, которую уже не разорвать.

* * *

Альбус не любил крыс. Связанный с ним и намертво спаявший его с Бездной, Белый Рыцарь Альбус не любил их. Это было первым, что Кевин узнал о нём. Узнал в тот день, когда сам распорол брюхо одной из них, той, что попалась в крысоловку что он оставил в своей новой комнате — старые дома на набережной всегда кишели крысами. Это был первый раз, когда он почувствовал желание Цепи как свое - и ощутил удовлетворение. У Альбуса же ловля крыс вошла в привычку, и Кевину пришлось требовать, чтобы тот не оставлял разорванные трупики на столе и не заляпывал его содержимым крысиных желудков. Тогда Альбус стал сдирать с них шкуры и высушивать на крючках для одежды, насаживая под челюсть, как рыбу на снасти. Кевин решил закрыть глаза на это маленькое пристрастие своей Цепи — в Бездне не было таких развлечений. Кевин тоже не любил крыс. Крыс, которые улыбались в глаза его господину и точили ножи за спиной. Тех, что пробрались в дом к Синклерам, и кого он не успел поймать. Кому нужно было умереть ради его господина. Альбус обещал ему добрую охоту. Но Кевин не помнил, не знал их в лицо, а Альбусу была нужна пища. Поначалу они выслеживали только крыс. Других, не тех, что искал Кевин. Чаще — группами, так было быстрее. Крысы — стайные животные, даже когда они люди. Те, кто травят, изводят, шантажируют, нападают и глодают. Воры и мошенники. Нищие — они тоже пахли крысами. Их ошмётки обычно находили в компании нескольких изрубленных грызунов, обитавших в ближайшей помойке. Свой короткий меч Кевин держал при себе всегда, но доставал только когда надо было перерезать горло случайным свидетелям, непредвиденным жертвам его Цепи. Крысы милости не заслуживали — так говорил Альбус. Кевин был согласен. Альбус не вспарывал им животы. Альбус крошил им, еще живым, кости, сжимал, пока с хрустом не разламывалась грудная клетка, и их внутренности, брызнув во все стороны, не оказывались на дорожной кладке и стенах грязного переулка. Потом пожирал их, раскалывал оторванные от тел полуоголённые черепа, как орехи, посыпавшиеся с дерева в ветреную погоду, бил их о землю. Они с хрустом проламывались, и в трещинах показывались сероватые сгустки мозга. Долгое время в тишине раздавались только влажные хлюпающие звуки: Цепь ела. После, когда стрелка печати уже описывала последнюю треть круга, а Кевин всё сильнее терял связь с реальностью — нюх на крыс начал обманывать Альбуса, жестоко и непростительно. Кевин не всегда замечал это, но догадывался. Он забывал происходившее во время охоты, забывал лица мертвецов. И тогда ему оставалось только отходить с Цепью к окраинам города и водить её там, пока голодное затмение не рассеется. Их жертвы по-прежнему были случайными, но так их, по крайней мере, было меньше. Пусть даже это значило лишь то, что безумства Альбуса и его, Кевина, агония продлятся дольше. Вот только до своих крыс ему теперь было не добраться. Уже не он решал, кто станет следующей жертвой. К Кевину подбиралось глухое отчаяние. По утрам - ночами он был слишком занят - Кевин чувствовал, как грудь невыносимо давит, и ощущал боль в костяшках побелевших пальцев, сжимавших простынь. У него сводило горло и пропадал голос, совсем некстати начинался хриплый кашель, хотя он был совершенно уверен, что не простужен. Одна пара ботинок была напрочь испорчена разбрызгивавшейся и въевшейся желчью, кровью и соками — больше он не давил потроха крыс ногами. У него не было лишних ботинок для этого. В парке неподалёку от его дома лежало изодранное тело женщины в разрезанном и задравшемся платье, с распаханной грудью, белело обнаженными ребрами, непристойно раскинув окровавленные обрубки что остались от её ног. Альбусу она пришлась не по вкусу. Кевин накрыл ее плащом. На улицах его города больше не было крыс. А его господин — Кевин знал — всё так же хотел жить.