Фрагменты Хиггсбери

Пускай оспорят как угодно и пригвоздят учёной фразой, но я уверен: зло - бесплодно, а размножается - заразой. (И.Губерман)

Земля здесь была чёрная и иногда странно пузырилась, как будто из неё вот-вот что-то вырвется. Этого не происходило, но я и не останавливался, чтобы убедиться в её нормальности. Игнорируя боль в ногах, я пытался скорее пересечь эту местность, не останавливаясь, не осматриваясь и не собирая ничего по дороге, как делаю это обычно. В этом гиблом месте я нашёл островок, покрытый выжженной травой, и из примитивных чувств самосохранения решил устроиться переночевать на нём. Я ободрал все пальцы о колючки, которые росли здесь вместо обычных кустов, чтобы сделать костёр. Свалившись на землю, чувствовал себя ужасно. На руках не осталось живого места, они пылали огнём, хотелось забыть, что они вообще у меня есть. В прострации я пролежал до вечера, периодически кидая в огонь того и этого, чтобы он не переставал гореть. Всё ужасно раздражало, и я пытался расслабиться. Достав из рюкзака пробку для ванной, которую я откопал в одной из могил, повертел откликающуюся тонким позвякиванием цепочку в руках. Как хорошо было принимать ванну. А когда пузыри в пене с шуршащим звуком лопаются у тебя прямо рядом с ухом, ёжишься от щекотки. Закрывая глаза, погружаешься в мутную, мыльную воду, и мир перестаёт существовать на тот отрывок времени, на который у тебя хватит воздуха. Однажды он сказал мне, что нет ничего разрушительнее и гибельнее, чем высокая и светлая идея, как бы клеветав при этом на себя. Я сразу понял, что он издевается, так как бесспорно знает, что всё это было не ради идеи или каких-то открытий, и даже не ради науки, а из-за обычного тщеславия. Желания быть умнее и лучше всех. И, несомненно, самая главная пытка в этом мире кошмаров - это ненависть к самому себе. Я просто всегда хотел журавля в руке.Улыбаясь собственным мыслям, порывисто выдыхаю. *** Как-то раз после очередного неприятного исхода событий я оказался в другом месте. Тут никто не встретил меня. Как обычно, я лежал на земле, уставившись в небо, - здесь оно было ещё более серым. Совсем не таким, как в привычном мне уже мире, но не менее странным. Воздух тут также был лишён чего-то, по чему я тосковал уже долгое время. Я часто думал об этом нехватающем мне запахе. Условно я назвал его свободой. Но не время размышлять о одорологии. Я встал, отряхнув одежду, и обнаружил, что на мне совсем не то, чего я мог ожидать. Я был одет в ветхий, тонкий плащ и странный сине-серый костюм-тройку. Сунул руки в карманы и нашёл там пачку папирос и спички. Хотя я никогда не курил, был рад уже даже этому. Всё лучше, чем одно и то же. Я понял, что не могу вспомнить, что именно произошло со мной. Я помнил мир теней и знал, что я в заточении, но не помнил последних дней. Почему я появился здесь? Оглянувшись, по обыкновению я начал осматривать местность. Я находился в пустоши, простирающейся на много километров, среди потрескавшейся пересушенной почвы. Солнца, несмотря на то, что оно было почти в зените, не было видно из-за тумана, хотя мне казалось, что это жёлтая пыль пустыря висит в воздухе. Было холодно. Из земли местами торчали штыри, встречались участки, поросшие выжженной, давно уже мёртвой травой. Метрах в двадцати находилось прямоугольное чёрное здание, мягко говоря, покинутого вида. Окна были выбиты или заколочены досками. Какая-то часть фасада, видная мне, очевидно, перенесла пожар. Квадратное, огромное, горелое. Строение расстилалось на фоне этого жёлтого пустыря, отбрасывая грандиозную тень в мою сторону. Оно почему-то казалось мне беспредметным в своей бессмысленности, словно долбанный чёрный квадрат. В паре километров тянулись бесконечные заборы, и, возможно, даже был город. От одной мысли об этом внутри у меня всё перевернулось. Но предчувствие было плохое. Сам не зная, почему, но я был практически уверен, что не найду в нём ни одной живой души. Подойдя ближе к этой постройке, я забрался на решётку и заглянул в окно. Я понял, что это крупный заброшенный склад с потолками около двенадцати метров. С колоннами и громадным заводским вентилятором. Я засмотрелся, прикидывая как бы до него добраться и для чего можно было бы использовать эти огромные лопасти, как вдруг увидел человека во тьме. Он сделал какой-то неуклюжий шаг в сторону и, кажется, собирался подойти ближе. Я уже было хотел окликнуть его, но свет упал на фигуру, и в геометрии причёски я отчётливо узнал себя. В этом же самом сером плаще. Ещё один шаг, и я понимаю: он весь в крови. Некоторые куски, казалось, были вырваны из него чьими-то зубами. Не успел я поразиться увиденному, как из самых неожиданных мест стали выходить, вылезать, переть, как пена из растрясённой бутылки содовой, копии меня. Они вставали из ящиков, выходили из-за колон. Появлялись из мрака в глубине здания. Около пятидесяти копий, и каждый из них был явно недоволен мной, настоящим Уилсоном. Я так подумал из-за того, какими глазами они все на меня смотрели. Это было жутко. Свежевыбритый Уилсон в чистой одежде, от ног которого остались лишь ошмётки, висевшие как тряпочки, опирался на руки, пытаясь ползти вперёд. Он явно пережил загадочную в своей последовательности смертельную схватку с гончими. От одного взгляда на него тошнота подкатила к горлу. Обветренный Уилсон с длинной бородой, явно росшей на его лице годами, странно смотрел на меня. Одному из них явно когда-то снесло полголовы. Присмотревшись, я признал на нём свой выходной смокинг. Что всё это значило? Максвелл не мог быть настолько жесток. Я даже увидел Уилсона в моём лабораторном халате, мне не хотелось искать изъяны, одно было точно - каждый из них был смертельно искалечен. В голове моментально родилась куча мыслей одна страшнее другой. Некоторые из них начали двигаться в моём направлении, я побоялся, что их примеру последуют и другие. Один Уилсон, находившийся ближе всего, с лицом, покрытым отвратительными шишками, даже попытался схватить меня за руку через разбитое стекло окна. Он смотрел на меня своим единственным заплывшим глазом, словно чёртов горбун из Нотр-Дама. Я понял, что, возможно, пчёлы из красных ульев не так уж безобидны, как могло показаться. Их уже перевалило за сотню. Один кошмарнее другого. И многие стремительно подбирались к окнам здания. Мне сразу стало худо, в ушах зашумело, я почти упал с решетки, на которой стоял, но вовремя удержал равновесие, хотел было ринуться в сторону, но к панике прибавилось ещё оцепенение, как в самых жутких снах. Надо было срочно уносить ноги из этого ада, но я стоял и не мог сдвинуться с места. Я проснулся, лёжа на траве, волосы и одежда мерзко липли к телу, костёр давно погас, пепел разносило ветром. Было прохладно, хотя солнце уже светило вовсю. Грудь сдавило от долгого сна, и каждый вздох казался блаженством.