Следуя за венской тенью

      - Мисс Майклсон, вам письмо.       Ребекка, поправив шляпу, улыбнулась и приняла из рук медсестры конверт. Первой её мыслью был Элайджа (и не только первой, если брать в расчёт всё утро). Правда, он бы наверняка сразу прислал цветы. Ребекка озадаченно прочитала на конверте имя матери и отложила его в сторону. Утро было слишком прекрасно, чтобы портить его очередными нравоучениями о слишком дорогих покупках или пренебрежении лекарствами. Думать об Элайдже было гораздо приятнее.       Элайджа, знаменитый гонщик, каким-то чудом ускользнувший от ужасов войны (либо убедительно изображавший, что они его не коснулись). Элайджа, восхищавшийся её красотой, решимостью и платьями от Баленсиага. Элайджа, чёртов гедонист, который мог в любую минуту взлететь и камнем спуститься по горному серпантину, прочь из проклятого санатория, подальше от всеиссушающего фёна и безнадёжно больных неудачников вроде неё.       С другой стороны, Ребекка и сама не хотела его отпускать. Она отчаянно боялась одиночества – больше она боялась только признаваться себе в этом страхе. За все свои немилосердно короткие двадцать лет она не встречала мужчин, равных Элайдже в способности верить в лучшее и поддержать того, кто упрямо отвергал любую попытку помощи. И это качество, безусловно, для Ребекки было важнее, чем его самоуверенность и внешняя привлекательность, достойная скорее кинозвезды, чем человека, от гонки к гонке буквально жившего за рулём автомобиля.       - Доброе утро, Ребекка, - Элайджа привык являться к ней, игнорируя такие мелочи, как письма, телефонные звонки или её температурный график (за последнее она была ему особенно признательна). Гость, приподняв её шляпу, поцеловал девушку и снова выпрямился, любуясь ей. – Не хотелось начинать с такой банальности, но погода действительно замечательная.       - В нашем случае важна каждая банальность, - заметила Ребекка, доставая бутылку из-под шезлонга. – Думаю, это стоит того, чтобы выпить.       - Опять водка? – Элайджа цокнул языком, но рюмку принял.       - Думаете, что я веду себя безрассудно? – Ребекка вскинула брови.       - Думаю, что вы безрассудно медленно пьянеете, - откликнулся Элайджа и снова горько поцеловал её.       - Это как раз та причина, по которой вам стоит взять меня с собой в Париж, я буду идеальным напарником, - она засмеялась, счастливо и беззаботно – так она в последний раз смеялась ещё в детстве, до войны и до болезни.       - Может быть, но это не единственный повод, - Элайджа покосился на письмо, однако промолчал.       У этого человека практически не было очевидных недостатков, и это немного пугало Ребекку, привыкшую к обществу не самых благородных и честных людей. Пожалуй, Элайджа был тем самым человеком, с которым можно было отправиться не только в Париж, но и в плавание через реку Стикс, при этом всё равно оказавшись в выигрыше. Прежде Ребекка никогда бы не поверила, что такие люди всё ещё существовали на этом свете.       - Спасибо, - поблагодарила она, убирая рюмки и бутылку.       - За что? Я же и цветов не прислал! – фыркнул Элайджа с напускной небрежностью.       - Сдались они мне, особенно из крематория, - закатила глаза Ребекка.       - Этим вы мне и нравитесь. Ни намёка на идеализм.       - Просто он мало чем может помочь, когда полжизни сидишь в четырёх стенах.       - Я позвоню вечером, чтобы…       - Можете этого не делать, я уже согласна.       Элайджа исчез так же внезапно, как появился. Ребекка кое-как заставила себя распечатать письмо матери и от прочтения его содержимого ощутила себя гораздо хуже, чем от злосчастного фёна, сочувственных взглядов выздоравливавших пациентов санатория и никчёмных лёгких, вместе взятых.       «Тебе несказанно повезло, дорогая, - писала мать дико плясавшим почерком. – Плод измены твоего добросовестного папаши сейчас должен находиться там же, где и ты. У него якобы болен друг, а сам он – знаменитый автогонщик Элайджа Смит…»       Самообладание редко изменяло Ребекке. И в этот раз она тоже лишь вернула бутылку водки в сугроб и надвинула широкополую шляпу на лицо. Мысли о собственном отчаянном положении и наивности Элайджи не могли служить ей утешением, в отличие от сказочно-мирного пейзажа, раскинувшегося перед ней с балкона.       Вечером в её номере действительно раздался телефонный звонок, она оторвалась от меланхоличного созерцания очередного шедевра Баленсиага и взяла трубку.       - Да, я всё ещё намерена ехать с вами в Париж, - без колебаний ответила Ребекка на единственный вопрос сводного брата. Письмо, дотла сгоревшее в камине, её больше не тревожило.