УКАЗ
ПРЕЗИДЕНТА ***
Об очистке города
Очистить город и ближайшие поселения от мусора, в том числе от основного его источника – трущоб. Живущих в трущобах граждан не эвакуировать. Беглых отстреливать в приказном порядке. Дома и личные вещи сжечь. Данную операцию хранить в строгом неведении от общества, нарушивших приказ казнить как государственных изменников. Приказ привести в исполнение в ближайшие сутки. от 01.11.** *** Реборн не знал, сколько он уже так бежал. Он не чувствовал времени, что прошло с невероятного, буквально ошеломляющего открытия. В голове не было ни одной мысли, в мозгу прочно засело единственное слово. «Изгой». В груди что-то неутомимо ныло, приносило боль, и волк тщетно надеялся, что это от бега. Он не знал, от чего бежал. Он не знал, отчего взъелся. Он не знал, почему просто… …не убил их. Он, хладнокровный, много повидавший оборотень, легко мог разодрать их хрупкие тельца в клочья и просто забыть об этом, будто никогда не было. Но почему-то и мысли не было сделать больно тому улыбающемуся шатену, что со всей серьёзностью закрыл собой человеческих детей. В чьих глазах плескалась какая-то тупая боль и невообразимая усталость, столь тягучая, как ложка хорошего мёда. Хотя больше подходит ложка дёгтя. И дело вовсе не в чувстве долга перед незнакомцами. Конечно, он не лишён чести. Но гордость стоит на месте первой. Она же и главная во всей его какофонии жизни. Он добился всего сам. Он одиночка, построивший нерушимые стены вокруг чувств. Он выжил в этом мире, и ему нет дела до каких-то ободранцев, которые не могут постоять за себя. Но в груди ноет вовсе не из-за бега. И он это знает. Правда, признаваться самому себе не хочется. Он влюбился в чёртового мальчишку, он хочет видеть его подле себя, чувствовать его тепло прямо под боком, мять хрупкое тело в своих руках, а дети бегали бы возле них, весело верещали и непутёво громили всё в округе. Он бы отвёз их всех в свою квартиру, научил бы нормально жить, а не выживать. И всё бы у них было хорошо. Но улыбающийся шатен изгой. Правило, которое закладывают, забивают в головы абсолютно всем оборотням. Изгоев ненавидят. Изгоев надо бояться. Но он же уже взрослый человек, душа которого наполовину волчья. Он вырос в этом мире один. Ему ли не нарушать те самые устои, традиции? Не ему. Только один смог это сделать, только один поведёт под своим флагом свободы всех оборотней, что также пошли против всех. А Реборн станет ему опорой, ведь ему тоже дорога свобода. Но ещё дороже… …Тсунаёши. Имя, как заклинание, как приворот. Все мысли только о нём. Тот, с кем он будет всю свою жизнь. Так какого чёрта он делает? Лапы уже давно не шли вперед: тело его знало лучше самого Реборна, что ему нужно. Оно упорно не двигалось вперёд, встало, как вкопанное, будто натолкнулось на невидимую стену, будто его опутали сильные прозрачные нити. Нити судьбы, судьбы, связанной с Тсунаёши. И Реборн впервые оглянулся навстречу злому ветру. Он хлестал его морду, будто кнутом, свистело и, казалось бы, шипело от раздражения. А тонкого нюха коснулся знакомый запах. Ветер принёс беду. И лапы сами с удивительной прытью понеслись обратно. А в голове красной кнопкой мигало только одно имя. «Тсунаёши». *** Тсунаёши впервые хотел умереть. Плюнуть на всё: на детей, на трущобы, на всю его жизнь. Столь ненавидимое клеймо разрушило всю его судьбу в какое-то мгновение. Так больно не было даже тогда, когда к его ногам упала голова матери. Когда он услышал полный боли, тоски и гнева вой отца. Когда его брат предал. Он впервые возненавидел своего брата. Он впервые чувствует презрение к своей сущности оборотня. Он впервые полюбил кого-то, как свою пару. И, черт возьми, это невыносимо больно. Казалось, что жизнь хоть чуточку наладилась. Но судьба преподносила всё новые опасные повороты, где не так свернёшь – и падёшь в бездну. Чёрную, пугающую, мучительную. И всё тело горело в агонии. Но вовсе не от телесных ран. Видимо, над ним, Тсунаёши, висит какое-то проклятье. Иначе он объяснить это не мог. И дело далеко не в метке. Это было лишь первое серьёзное предупреждение. И последнее. И его он не послушал. Он тот оборотень, который пошёл против устоев общества, против традиций. Тот, что зажил по-другому, принял свою человеческую сущность и стал человеком. Тот, что раскрыл миру свои искренние чувства. И это расплата. За всё, что он сделал. За все совершённые ошибки. Но почему от этого понимания легче не становится? Почему нет привычного смирения? Почему хочется горько завыть, а в груди вновь поднимается обычное упрямство? Он выживет. Против мнения всех. Не склонит колени перед миром. Ради детей. Ради того, чтобы доказать, показать всем, какая на самом деле жизнь. Даже если будет нелегко. Детские ручонки обтирали мокрой тряпкой всё ещё кровоточащие места, осторожно поглаживали выступившие синяки и с молчаливым беспокойством всматривались в посеревшее лицо того, кто заменил им семью. Тсуна наконец-то очнулся от своих мыслей, успокаивающе улыбнулся, получив в ответ солнечные улыбки, и тут же был оглушен собственной интуицией. До чуткого носа обеспокоенный ветер донёс запах гари. Запах опасности. Запах смерти. Пронзенный внезапной догадкой, изгой выбрался на улицу на чуть дрожащих ногах и застыл, шокировано смотря на свой страшный кошмар в реальности. Трущобы, охваченные жадным огнём, кричали, рыдали, умирали. Тут и там пробегали мимо люди в горящих одеждах, их крики оглушали, заполняли всё вокруг. Где-то вдалеке слышны короткие выстрелы на поражение. И весь этот ужас, весь этот огненный монстр стремительно нёсся на его дом. Задвинув все свои мысли и забыв о боли во всём теле, Тсунаёши быстро вывел детей на улицу и, превратившись в волка, закинул их себе на спину. Лапы неожиданно быстро несли его дальше от огня, вся его сущность стремилась защитить маленьких созданий, что крепко держались за его шерсть. Он слышал звуки выстрелов, несущихся им во след, но не останавливался, не оборачивался. Он знал, что там, где совсем недавно был его дом, где его приняли таким, какой он есть, теперь ждёт его Смерть с распростертыми объятиями. Знал, что там никого не оставят в живых. И перед глазами его стояла одна картина. Совсем ещё малыш догорал в своих скромных одеждах, а мертвые глаза с укором смотрели на пламя. В их дом пришли убийцы. И убийцы победили. И вновь ничего не будет, как прежде. Всё разрушено за какое-то мгновение. Они ушли достаточно далеко, но в ушах всё ещё стояли отчаянные крики. Лапы подкашивались, но в мыслях было только «бежать». Лёгкие безумно болели, но ветер подбадривал беглецов и заметал их следы. Метка горела пожаром, как в трущобах, но сердце всё ещё стучало. Оглушительный выстрел, боль в боку, крики детей и жёсткая земля. Не спаслись. Перед глазами пелена, но он различил хныкающих ребятишек и смерть в военной форме с оружием наперевес. И тьма мягко окутала в свои одеяла. *** Перед взором Реборна предстал горящий дом, тепло принявший его когда-то побитую тушку. Если кто-то там и был, то его уже поздно было спасать: огонь жадно поглотил всё и не давал никому подобраться, словно дракон, охраняющий своё сокровище. Но не было на сердце той ожидаемой боли от потери своей пары. Была только неугасающая надежда. Беспокойный ветер благосклонно решил помочь ему: он донёс вновь до носа лёгкий, почти исчезнувший запах любимого и его детей. Они спаслись, они живы. И чёрный волк, умело скрываясь в тени, понёсся вслед за ними, надеясь догнать, успеть, прижать к себе и забрать в свой дом. Он не ждал прощения, но надеялся, что ему в жалкой просьбе сердца не откажут. Но ликовал он недолго. Ровно до того момента, пока лапа не угодила в неприятную вязкую жидкость, в воздухе не перемешались запахи пороха, крови и незнакомого ему человека. Пока до него не дошло, что «из огня да в полымя» - не просто фраза. Исчез. Пропал. Охотники. Он вновь, с ещё большей прытью, побежал по новому запаху. Его сердце гулко стучало в висках, в груди, по всему телу. В груди клокотала злость, в горле – глухое рычание. Он завыл так, как не выл раньше. Клятва самому себе. Он найдёт их и заберёт себе. А по дороге медленно, чуть покачиваясь, ехал чёрный фургон, уносясь всё дальше и дальше, в неизведанную даль.