Средневековая музыка — Lady Carrie Dance (England, XVI).
Красота пейзажей всегда нравилась ей. Величественные горы или спокойные холмы, яркое тёплое солнце или одиноко сверкающая на небе подобно бриллианту луна — было совершенно не важно, что было перед ней. Каждый увиденный пейзаж хранился в её сердце бережно и в любой момент мог успокоить или унести в воспоминания. Настоящим сокровищем было просто увидеть красивый закат на берегу около Рифтена, ведь она так редко раньше покидала Цистерну, разбираясь с бумагами Гильдии. Но сейчас ни один пейзаж не мог ей помочь. Ни одно событие не могло вернуть жизнь в её тело. Она видела перед собой всё, но не видела ничего. Проплывающие воспоминания нельзя было ухватить рукой: они утекали сквозь пальцы или рассыпались пылью. Каждое мгновение перед взором её вспыхивали и гасли сотни оттенков эмоций, но ни одна из них — ни одна из знакомых ей эмоций, — не могла передать происходящего в данный момент. Будто бы для этого кошмара не было вообще описания и соответствующей ему эмоции. Перед глазами была красная пелена, перемешанная с тёмно-багровыми сгустками. На губах ощущался солёный обжигающий привкус крови. Что-то удерживало её руки, пока кто-то монотонно гудел над ухом, напоминавший тем самым надоедливую мошкару. Хотелось отмахнуться, смачно выругаться и прихлопнуть назойливого кровопийцу, который был хуже обычного вампира. Но сил на подобное не нашлось. Она поймала себя на проскользнувшей мимолётно мысли о своём положении и вздохнула, чем, кажется, удивила гудящего; звук прекратился и в ушах зазвенела тишина. Сквозь красную пелену она увидела мелькнувшую перед глазами тень, но совершенно не нашла в себе сил ни понять, кто это был, ни отреагировать на это. Послышался тихий голос. — Она всё ещё в сознании и дышит вполне ровно. — Назойливая девчонка! — рявкнул женский голос, от звука которого девушка невольно смогла поморщиться. Звуки шагов, а потом — резкая ослепляющая боль и жжение на коже щеки. — Когда же ты сдохнешь, дрянь? Неужели у вас, Драконорождённых, такая выносливость? Если бы ты не была мне нужна, я бы точно вскрыла твоё тельце и изучила… Хотя, я и так это сделаю. Ты же позволишь мне, дорогой Фрей? «Что такое „Драконорождённые“? Что она собирается делать? Кто такой Фрей?» — вопросы, занимавшие её голову, рассеивали звон тишины и будто бы помогали ей выплыть из кроваво-красного омута, в котором она пребывала всё это время. — Не мучай девчонку, Бернадетта, — ожесточённый гневом голос напомнил о чём-то неприятном и она вздрогнула, ощутив боль в руках. — Ты должна быть мягче с этим телом, потому что я не хочу серьёзных повреждений. — Д-да, Мерсер. Она видела только кроваво-красный туман и ощущала весь ужас происходящего только где-то далеко от этого самого происходящего, неспособная реагировать и возражать. Она была марионеткой в руках кукловода, который внезапно подошёл к ней и мертвенно-холодным прикосновением руки поднял её лицо. На фоне тумана его лицо выделилось бледно-голубым светом, отдающим холодом, но выражение и блеск в глазах невольно распаляли в ней то ли страх, то ли отвращение, то ли всё и сразу. Не был лишним и беспричинный — как казалось девушке, — гнев. Эти глаза обещали расправу. Они горели холодным голубым огнём и обещали жуткие картины будущего. Будущего, в котором ей не хотелось бы жить. — Усни, юный Соловей. Совсем скоро мы встретимся вновь. Но Эйдис этих слов уже не услышала. Она лишилась чувств.***
Ninja Tracks — Serenity (повторять до конца главы).
Красная рябь медленно сходила на нет. Вернулось понимание происходящего, даже все чувства не просто вернулись, а обострились. Вокруг было слишком много бледных мутных пятен, куда ни глянь — было ощущение слепоты. Но она слышала звуки. Не было тишины, не было перекрывающего всё гудения — были привычные слуху лесные голоса. Как кроны деревьев покачивались от ветра, как шелестели листья, как журчала река. Рядом пробежал резвый кролик, а за ним по пятам семенила рыжая лисица. — С вами всё в порядке? Эйдис поднялась и, всё ещё в призрачном страхе зажмурив глаза, повернула голову в сторону голоса. Это был мальчишка. На мгновение Сумеречная даже прошептала «Самуил», на что ребёнок тут же отреагировал: — Эйдис? Это ты? Тёплые маленькие руки коснулись её лица, погладили по щекам и обвили шею. Мальчишка прижался к ней, и на плече моментально стало сыро от слёз. От этого сердце заныло, девушка попыталась открыть глаза, но веки были неподъёмными. Ей будто было не дано увидеть дитя, которое прижималось к ней так сильно и доверительно. Всё это было будто бы лишь сном, от которого всеми силами не хочешь просыпаться. Она не видела, но чувствовала — это было хуже сна. Это был кошмар, который позволял лишь только прикосновениями ощутить всё, что было вокруг. И в этом кошмаре был яркий луч — маленький мальчик, который плакался в её плечо и сильно-сильно обнимал. — Эйдис, я знал, что ты придёшь. Я знал, но не думал, что так скоро. Глаза обожгло солёной влагой, которая рвалась сквозь смеженные веки. Она обняла хрупкое тело в ответ и прижалась лицом к макушке. — Я пришла. Прости, что поздно, но я пришла. Я могу остаться с тобой тут? Объятия прекратились, Самуил ускользнул из её рук, но всё ещё был рядом — она ощущала его дыхание. Он сверлил её взглядом, которого ранее на себе Довакин никогда не ощущала от детей. Задумчивый, слишком упёртый и не по годам. На него хотелось ответить, открыть глаза и просто посмотреть. — Ты должна уйти, Эйдис. Ты должна помочь всем, кому это необходимо. Ты столько ещё в своей жизни не успела, а собираешься всё бросить? Ты не та Эйдис, которую я знаю. Ты бы не оставила Нирн, сознавая, как сильно он в тебе нуждается. Ты бы ни за что не оставила Скайрим. — Но Самуил… я устала. Я не смогла уберечь тебя, не смогла сдержать своё обещание именно из-за этого моего характера — вести бесцельную жизнь в тавернах и до скончания дней своих только и делать, что постоянно кого-то обманывать, кому-то безотказно помогать! Я хочу вести спокойную жизнь, хочу быть рядом с тобой. — Ты лжёшь. Твоё сердце поёт о приключениях и оно полно любви, я вижу это, как видел всегда. Слова эти поразили брюнетку. Их говорил не ребёнок, но повидавший жизнь старец. Её Самуил не был таким. Он был рассудительным, но никогда не говорил так серьёзно. Он был задорным мальчишкой, в уголках глаз которого собирались лучики, когда он улыбался. Он умел танцевать, любил играть в рыцарей с мальчишками и часто дразнил Руну вместе с Франсуа. Её Самуил был обычным ребёнком, который просто был сиротой, но от этого не закрывался в себе. Мальчишка коснулся губами её щеки. — Мы ещё увидимся, Эйдис. В другом месте, в другое время, да и имя у меня будет другое, но мы увидимся. Я клянусь тебе. — Самуил… — прошептала она, протянув руки, но поймав только воздух. — Как же я узнаю тебя? — Слушая сердце, — ответил ребёнок. — Знаки подскажут, мама. Эти последние слова были наполнены теплом и не имели ничего иного, кроме поддержки. Он просил её ждать, старался помочь ей пройти этот путь. Её маленький мальчик говорил то, о чём сама Сумеречная предпочла бы давно забыть. Она хотела остаться вместе с ним, только быть рядом и не бояться за его жизнь — большего она не просила. Но Самуил сам вытолкнул её из тихой гавани спокойствия и счастья вдали от оконченной череды бессмысленных смертей и её глупости, в настоящую, ещё продолжающуюся жизнь. Он обещал вернуться, но для этого хотел поднять её с колен. Чтобы она встретила его в конце этого пути той храброй воительницей, какую он привык видеть в приюте. Он знал, что она ещё не сдалась до конца, даже если сама брюнетка признавать того не хотела. — Эйдис! — воскликнули где-то далеко, будто бы сквозь какую-то пелену. — Эйдис, очнись! Не смей умирать, женщина! Не смей оставлять нас тут и уходить в Совнгард! — Эйдис, ты обещала мне! Обещала жить и быть рядом, чтобы мы могли встретить Хирсина вместе! Эйдис! Голоса эти были наполнены тоской, страхом и гневом. Многоголосье разных тонов, звучаний и полов будто бы вырывало её из того пузыря безмятежности, в котором она была. Каждое слово обретало очертания человека, каждый зов её имени абордажным крюком впивался в её тело и достигал души. — ЭЙДИС, ВЕРНИСЬ К НАМ! Этот голос прозвучал слишком близко и наиболее отчётливо. Эйдис испуганно обернулась и — к своему удивлению, — открыла глаза. Бледный силуэт широкоплечего мужчины виднелся где-то за светлой гранью безмятежной красоты поляны, что была как бы преддверием к чему-то большему. Позади завыли волки — мёртвые оборотни, что пребывали после своей смерти в Охотничьих Угодьях. При взгляде на них, девушка невольно протянула к собратьям по волчьей крови руку. Они завыли, приветствуя сестру и призывая в место вечной Охоты. — ЭЙДИС! Этот голос был другим. Женский силуэт бежал к ней, — его волосы развевались, подобные огненному пламени, — но не мог он достигнуть Драконорождённой. Грань между ним и ней была слишком тверда. Этот выбор должен быть лишь за ней. Эйдис обернулась на Охотничьи Угодья, и взгляд её стал твёрд. Самуил подарил ей надежду. Призрачную, совсем ни к чему не обязывающую надежду на то, что он вернётся. Разве может она пойти против слов своего мальчишки? Девушка решительно отвернулась от собратьев-оборотней и устремила взгляд на три силуэта, бывших совсем близко к грани, но не имевших возможности её пересечь. Души друзей бились о стену и кричали её имя. То, что держит в этом мире каждого — верный друг, надёжный и бесхитростный товарищ, к которому не страшно повернуться спиной. Он пойдёт с тобой туда, куда ты захочешь, но взамен ты должен так же следовать за ним. Самый верный друг — тот, кто всегда найдёт слова и может иногда не сдержать выражений, но от этого не становится близок к хорошей взбучке, а наоборот, наставляет тебя, как и ты — его. Тот, кто подаст тебе руку, даже если все кругом от тебя отвернулись, даже если во всех бедах мира виновата лишь ты одна. Тот, кто вытащит тебя на свет, если ты падёшь во тьму. Друзьями Эйдис Сумеречной были многие. Каждый — по-своему уникальный и чудесный человек. И сейчас они звали её домой. Туда, где она могла назвать себя живой. Туда, где всегда есть морозные ветра и крепкая дружба. Туда, где её ждёт незаконченное дело. И она переступила эту грань.***
— Слава Исграмору! Это были первые слова, которые ознаменовали её пробуждение. Она ожидала всего: хорошего кулака в лицо, ругательств и весёлого смеха облегчения, — но никак не этих самых слов. — Лежи и не смей вставать! — сразу предупредительно оскалилась Эйла. - Лежать, я сказала! На тебе лица нет, глупая!.. Но Довакин не оставила попыток подняться и тогда уже братья прижали её по обе стороны к телеге. — Ещё раз ты двинешься — отправлю тебя обратно в Угодья, поняла? Прыгать она тут вздумала — смех да и только! — И я рада тебя видеть, Эйла, — улыбнулась Эйдис, чем обескуражила женщину. Она сделала правильный выбор — вернулась туда, где была нужна. И она хотела как можно больше тёплых слов сказать тем, кто помог ей выйти из оцепенения, в которое её ввели слова магички. «Магичка! Мерсер! О, Девять, мне некогда тут сидеть!» — опомнилась Драконорождённая, но тут же вскричала от боли в руках, за которые её прижимали ко дну телеги. — Фаркас, Вилкас, пустите! Мне надо спешить! Спешить, вы понимаете? В Рифтен, и при том срочно! — Ты слишком много крови потеряла, да и видок у тебя — прямо скажем, — так себе. Прекрати дёргаться, дура! — зарычал Вилкас. — Мне плевать! Если я не остановлю их, то будет поздно! Я вернулась, чтобы всё исправить! Мне нужно всё исправить, я не хочу ненужных смертей! Эйдис всё-таки извернулась и с криком боли вырвалась из хватки, прижавшись спиной к стенке телеги. Из кривой раны на ноге полилась кровь, обдавая своим жаром конечность. — Дайте мне зелье, прошу вас, — обратилась девушка, зажимая рану рукой. — Я должна раз и навсегда закончить то, что не смогла год назад. Я прошу вас! Первым не выдержал Фаркас и, бурча что-то про свою излишнюю добросердечность, протянул ей зелье. Девушка быстро его выпила и с шипением ощутила, как кровь прекращает литься, а рана немного затягивается. Её ноги выглядели отвратительно: полные мелких — да и то спасибо только лишь зельям, — рубцов ещё не затянувшихся как следует ран, а от этой новой вообще, кажется, шрам останется. Покосившись на друзей, она заметила, что Эйла смотрит на неё крайне задумчиво и то и дело переглядывается с Вилкасом. Они будто бы что-то от неё скрывали и, похоже, думали о том, сознаться ли или умолчать. Нахмурив тёмные брови, она совершила довольно удачную попытку присесть на сидение в телеге, чтобы не смотреть на всех снизу вверх. — Итак, покайтесь, дети мои, и я вас прощу, — сказала она крайне серьёзно, но уголки её губ подозрительно задрожали, когда лица Соратников вытянулись. — Да у вас всё на лицах написано! Вилкас переглянулся с Охотницей и как-то слишком принуждённо кивнул. Рыжая достала из своего колчана странный конверт, запачканный кровью и грязью, и протянула подруге, а «ум Исграмора» дополнил словами сей жест: — Мы проезжали по местам недалеко от реки Карт, когда возвращались с работы по устранению возросшей стаи волков и увидели тебя, всю в крови, лежащую без чувств на земле, а рядом с тобой лежали твой меч и эта записка, адресованная тебе же. Мы не сразу тебя узнали, потому что всё твоё лицо было в крови, а одежда какая-то… наёмничья. Как только мы смогли заставить тебя открыть глаза, — а это было очень сложно, да и ты, скорее всего, этого даже не осознавала под тяжестью жутко высокой температуры, — то скорее отвезли тебя к самой реке, — и уже здесь попытались привести тебя в чувство. Ты много говорила, но из-за того, что ты часто плевалась кровью, мы не разобрали из твоего бормотания ровным счётом ничего, кроме имени — «Самуил». В общем, мы уж боялись, что ты помрёшь, как вдруг ты, наконец, соизволила вдохнуть полноценный глоток воздуха и температура твоего тела стала приходить в норму. — В общем, скажи «спасибо», что мы спасли твой зад, — заключила Эйла. — А теперь прочти уже эту бумажку — она мне уже полдня глаза мозолит! Эйдис попыталась расставить полученную информацию по полочкам. Старательно пытаясь восстановить последние сознательные моменты, она натыкалась на стену. Будто бы почти всё, что происходило с ней в пещере и по пути до неё, просто стёрли из её памяти. Она помнила только лишь бледное голубоватое свечение, выделяющее черты лица хитрого Фрея, и обезображенные трупы. И девушка не сомневалась, что это благодаря магичке она лишилась воспоминаний. Ну, или Мерсер, которому её беспамятство только на руку. Но только почему её оставили в живых? Бернадетта явно говорила о душе Довакина, которая пригодится ей на равных с душой Франсуа. Это ещё один элемент, который Эйдис точно помнила — слова врезались в её разум так же прочно, как и лужи крови. Но что с ней самой сделали в этом страшном месте, наполненным зверствами и магической силой? Сумеречная покосилась на конверт, на котором аккуратно было выведено её имя — «Эйдис», — просто и без её воровского прозвища, которым она пользовалась везде. В этом куске бумаги были ответы, ведь Мерсер не мог просто так оставить её в незнании, в блаженном неведении относительно его «гениального» плана. Драконорождённая открыла конверт довольно грубо — с самого момента изгнания из Гильдии она стала ненавидеть чёртовы письма. Пробежалась взглядом по почерку своего злейшего врага, запоминая каждый изгиб букв, чтобы в следующий раз — а его не будет, но перестраховка никогда не вредила, — точно узнать этого гадкого склизкого ублюдка Фрея. «Приветствую тебя, юный Соловей, Как я могу заметить, если ты читаешь это письмо — ты жива и даже пришла в себя. Это очень впечатляет, несмотря на то, что я и так попросил мою дорогую Бернадетту тебя пощадить. Пощадить — как тебе это нравится, м? Тебя — юного протеже Бриньольфа, нового Соловья на страже Святилища Ноктюрнал, — пощадил какой-то там вор. Разве это не подогревает твою ненависть ко мне? Не заставляет тебя закипать и ощущать себя уязвлённой? Очень надеюсь, что да. Ты, кажется, заинтересована в том, какого чёрта ты жива? Я бы тоже хотел это знать, ведь всего некоторое время назад хотел прикончить тебя своими руками. Но я избрал другой путь. Путь мести. Мести тебе, Гильдии, этой сучке Карлии и твоему дорогому Бриньольфу — всем вам, кто встал у меня на пути и отправил меня на тот свет! Спросишь, откуда я знаю про Брина? Ха-ха. Я вижу всё. Но моя месть не будет простой смертью каждого из вас, ты же понимаешь? Всё должно быть соразмерно, согласна? Так вот, Соловей, я пойду на большее…» Эйдис продолжала чтение и с каждой строкой всё больше ощущала, как страх липкими щупальцами, подобными тем, что у Хермеуса Моры, охватывает её сердце. Глаза её расширялись, колени буквально подгибались, но она сидела, а потому ноги могли только трястись и обессиленно оседать. Телега уже медленно качалась — Соратники оставили её с письмом наедине и решили продолжить путь. В висках пульсировал яд набирающей свои силы злобы. Перед глазами слова уже расплывались, а им на смену приходил сам Мерсер, говоривший эти же слова. После прочтения брюнетка сжала в руке бумагу, только грубо выругавшись. Подскочив на здоровой ноге к Фаркасу, что правил лошадью на месте извозчика, она облокотилась рукой на его плечо и приказала: — Правь на Рифт, друг. Я понимаю, вы устали после своей работы, но я не могу ждать следующей повозки, мне нужно спешить. Надеюсь, — она покосилась на двух других Соратников, — никто не против прошвырнуться до криминального владения?***
Путь выдался не из лёгких. На удивление, именно когда нужно куда-то спешить, уличные бандиты как на групповое самоубийство решились — каждый норовил пригрозить компании воинов, совершенно не страшась ни их вида, ни мечей. Вероятно, в этом сыграла свою роль Эйдис, которая выглядела слишком беспомощной, чтобы держать в руках что-то, серьёзнее куска бумаги. В итоге они достигли Камня Шора, где Эйдис начала порываться оставить друзей и отправиться до Рифтена своими силами. Сначала — естественно, — никто отпускать её не хотел, но потом, посредством множества уговоров, девушка всё же была отпущена вместе со своим мечом и рогатым шлемом в дальний и непростой для её ноги путь. Рифтенский лес встретил её радостными трелями птиц и спокойно жующими траву тут и там оленями, которые, поглядывая на девушку, совершенно не пугались. Эйдис плохо помнила детство в Рифтене, кроме приюта, но точно знала, что была рождена именно тут, в осеннем пёстром лесу. Так трепетало её сердце, когда она углублялась во владение, что захватывало дух! До Рифтена было недолго идти, во всяком случае, именно Эйдис, потому что большинство всех своих путей она проходила пешком, не имея денег на покупку своей лошади (те случаи, когда она воровала коней на конюшнях или одалживала у Хофгира, в расчёт не принимаются). Она знала в Скайриме — особенно в восточной и северной его частях, — почти каждую тропу и зачастую пользовалась этим, когда надо было уйти от погони со стороны Доминиона (этим эльфам, видите ли, не нравилось, что она спасла их пленника, пф!) или бандитов, которые просто были ей явно несимпатичны или же в тот момент она была ещё слишком молода, чтобы справиться с этой толпой. Невдалеке показался силуэт всадника. Эйдис сразу же поняла, кто это был, а потому нахмурила брови, ведь знала — это плохой знак. Тринн прискакал на Морозе очень резво, стоило ему тоже заметить брюнетку. Он спешился почти на скаку, оказавшись перед подругой вместе с конём. Он смотрел на неё всего минуту, а потом порывисто прижал её ослабшее за долгое время тело к себе. Его сердце билось слишком быстро, и Драконорождённая не могла понять, от скачки на Морозе или от неведомого ей страха. — Где ты была? — сурово спросил вор, не отпуская брюнетку и смотря ей прямо в карие глаза. — Ты, даэдра тебя задери, должна была вернуться раньше, как мы и договаривались! — Прости. Всё оказалось намного хуже, чем мы могли предположить. Два дела — это одно. Понимаешь? Одно дело, но гнались мы за ним с разных путей, — Драконорождённая вздохнула, коснувшись рукой морды Мороза. — Ты действовал точно по плану, Тринн? — Да, Руна была удочерена Винием, как мы и планировали. Семейка осталась в «Плече и Жале», чтобы отбыть немного позже. Корпул хотел поблагодарить тебя за твою помощь и за то, что ты привезла к нему девочку. Эйдис залезла на своего коня и огладила его гриву, заботливо потрепав светлые пряди. Позади неё тут же сел вор, взяв коня за узду и поведя в сторону Рифтена. Девушка смогла расслабить своё тело и приникла спиной к груди друга, рассматривая пейзаж из-под полуприкрытых век. Почему-то жутко клонило в сон, но кареглазая боролась с эти желанием как могла. У ворот друзья спешились и, пройдя мимо стражников, вошли в город. На улицах, как и всегда, было не многолюдно, каждый стремился вернуться к себе домой как можно скорее, чтобы не стать добычей для мелких воришек, снующих по улочкам в поисках наживы. Кажется, всего полгода назад Эйдис была беспечна и очень весела, радовалась жизни и без зазрения совести лезла по чужим карманам и проникала в дома, как и эти воры. Она готова была спустить последние септимы на выпивку или пожертвования нищим. Смотря вперёд с высоко поднятой головой, она смело ступала по дороге и улыбалась каждому новому дню. В удовольствиях и развлечениях была её жизнь всего каких-то полгода назад. А что изменилось теперь? Когда она перестала походить на мелких жадных до денег воришек и бесцельно прожигающих свои жизни в тавернах кутил? Раньше она говорила, что жизнь слишком коротка, чтобы вести её как старик в трудах и заботах. Раньше сама идея семьи и счастливой тихой жизни казалась ей смешной до ужаса. Теперь же она будто бы постарела. Не столько смерть Самуила, сколько её собственное взросление повлияло на всю её сущность. Прежняя Эйдис может только посмеяться, но новая, приземлённая и повзрослевшая Эйдис только скажет своей предшественнице «спасибо» за добрую беспечную молодость. Риск уступил место мудрости. Они спускались в Крысиную нору и брюнетка поймала себя на мысли, что смрадный запах нечистот теперь стал ей отвратителен. Прогнившие деревянные решётки, сырые и холодные каменные стены и вечно горящие факелы, свет от которых кажется чем-то насмешливым в своей попытке осветить самое тёмное и мерзкое место Скайрима. Трупы разбойников, не поделивших кусок хлеба, валялись прямо на дороге и никто не думал их убирать; все спокойно переступали через них, будто так и надо. Эйдис и забыла, что значит быть вором. Постоянно голодный — если ты совсем зелёный в этом деле, — и не имеющий за душой ни одного септима, хмурый и загадочный странник, что пытается выжить с помощью самого простого, но от того не самого честного дела. Приходится наступать на трупы, копаться в некоторых из них в поисках чего-то стоящего — за это называют противным «мародёр», западающим в душу маленькой иглой с очень болезнетворным ядом, сжигающим сердце. Они перешли по ветхому мосту, не проронив с самых ворот ни слова. Эйдис видела сильную спину друга-вора и съёживалась, представляя, какой сильной казалась ему и всем раньше и кем стала сейчас. Раньше она спокойно могла обокрасть даже хмурого Могильщика — и он бы и слова не проронил, поражаясь то ли её наглости, то ли — как самодовольно предпочитала думать Сумеречная, — её мастерству. Сейчас же она не узнавала эти стены, бледного света, проникающего в Крысиную нору благодаря люкам на поверхности. Услышав странный звук чужих шагов, брюнетка обернулась и на мгновение у неё перехватило дыхание. С ней поравнялся человек в форме Гильдии, с капюшоном на голове и выбивающимися из него чёрными прядями засаленных волос. Человек — по формам Довакин догадалась, что это была девушка, — шагал браво, уверенный в себе и том, что он делает. Воровка внезапно остановилась около стола у входа в «Буйную Флягу», как остановился и Тринн. Внезапно девушка усмехнулась и сорвала с себя капюшон. На Драконорождённую уставилось её же лицо. Карие глаза, бойкий прямой взгляд, дерзкая поза — руки скрещены под грудью, а одна нога показательно выставлена вперёд. На брюнетку смотрела она же из прошлого. Кареглазая похолодела и ощутила как ноги подгибаются. — Что с тобой? — спросил Тринн, подойдя к подруге и подведя её на то самое место у стола, где стояла Эйдис из прошлого. Образ мгновенно растаял, стоило Довакину провести по нему рукой. Это был мираж. — Ты такая бледная… — Со мной всё хорошо, — заверила вора девушка. — Лучше скажи, почему мы остановились? — Я всё же не думаю, что тебе стоит заходить во «Флягу». Не лучше ли, чтобы я пошёл за Карлией, а ты подождала меня здесь? Лучше ли? Постоянно убегать и скрываться, пряча своё лицо от других и испуганно озираясь по сторонам? Лучше ли ждать здесь, смиренно и обречённо, осознавая, что по ту сторону двери та жизнь, которой она жила последние несколько лет? Она была протеже Бриньольфа дольше, чем просто год. Она знала каждого из этой большой семьи не просто какой-то жалкий год — она знала их всю свою жизнь, когда ещё даже не встретила. Так лучше ли, что она сейчас просто прячется, не смея взглянуть в глаза тем, с кем ей было предначертано судьбой встретиться? Лучше ли? Нет. Призрак прошлой жизни оставил её. Она уже не та слабая девочка, которая просто получает радости и не задумываясь бросается в пекло азарта под названием «жизнь». Она познала вкус смерти, — терпкий, горький и очень солёный от её же слёз, — боль и утрату близкого человека. Она сама была на грани, которую в любой момент могла переступить в сторону небытия — тихого, наполненного простыми радостями оборотня в Охотничьих Угодьях. Но Самуил велел ей идти вперёд. Не сдаваясь, переступая через себя, но идти дальше и нести своё прошлое через себя навстречу будущему, в котором опыт прошлых лет может ещё пригодиться. Он погиб не для того, чтобы сейчас она просто осталась здесь, пока два её друга рискуют собой в осином улье старых друзей, где за малейшую догадку об их причастности к предательнице оба могли вылететь из Гильдии на улицу. Эйдис подняла твёрдый взгляд на мужчину, который уже и сам не был уверен в своих словах — это читалось в его прекрасных озорных от природы глазах. Освободившись от его рук, Драконорождённая повернулась к двери и вновь увидела там прошлую себя. Девушка напротив с благоговением и привычной львиной долей азартного веселья открыла дверь; дверь действительно открылась, будто бы мираж был не миражом, а вполне реальных человеком, открывшим брюнетке путь в то место, где всё началось. — И где всё и закончится, — прошептала Эйдис, надевая на голову рогатый шлем. — Я пойду с тобой, Тринн. Пойду до самого конца. Мужчина только пожал плечами и губы его растянулись в ленивой улыбке. — Ты уже всё решила, чего ждать? Брюнетка нахмурила брови, поймав руку товарища, который уже сделал шаг вперёд. Её не покидало плохое предчувствие. Другой рукой она сжала письмо негодяя, пытаясь тем самым придать себе уверенности. Отпустив вора она кивнула. — Два дела — одно. Я должна спасти то, что ещё могу, Тринн. Я должна спасти каждого, кого ещё возможно, даже ценой своей жизни. Если же я выживу — я уйду. — Но Глава… — Я больше не Глава. И никогда впредь, ясно? Я — Эйдис, норд Скайрима и свободный от ваших грязных дел человек. Если мы ещё встретимся при обстоятельствах твоей «работы» — разговор наш будет краток. Мы друзья, но если я увижу тебя в амплуа вора после того, как переступлю порог Гильдии — если ещё переступлю, — в последний раз, то отправлю тебя за решётку. Мужчина усмехнулся. — Я сбегу, ты же знаешь. — Я буду делать так каждый раз, когда буду видеть вора. Я стану вашим ночным кошмаром, друг, когда мы будем встречаться не на нейтральной территории. В остальном — мы всё так же друзья. Но иметь дела с воровской шайкой мне бы не хотелось. Они смотрели друг на друга: взгляд девушки был крайне твёрдый, а парня — неуверенный. Эйдис знала, что безбожно лжёт. Знала, но не хотела этого признавать. Она хотела измениться и заставить всех в это поверить. Начать нужно было с Тринна, ведь он — первый, кто верил ей всегда. Тут послышались хлопки со стороны двери. Аплодисменты. Довакин повернула голову и проглотила стоявший до этого момента поперёк горла ком. — Что ж, теперь мы с Вами противники. Рад слышать, что наш оппонент крайне серьёзен. Повисла тишина. И в этой тишине раздался спокойных твёрдый голос и хруст бумаги в кулаке, который впервые за долгое время ослабил свою мёртвую хватку: — Бриньольф.