Предел для нас только небеса

      Бегу сквозь полумрак больничных коридоров, освещенных тусклым светом люминесцентной лампы. Грязно-зеленая краска на стенах местами облупилась, обнажая видавшую виды штукатурку. Бегу со всех ног по свежевымытому линолеуму, скользя подошвами и едва не падая от усталости. Они сказали, что поместили его в реанимацию и мне туда нельзя, но разве сейчас это имеет какое-либо значение? Мое солнышко, мой единственный лучик, может быть, в эту самую минуту боролся за пребывание на этом свете, балансируя на грани жизни и смерти… Все вокруг плыло перед глазами, цифры на кабинетах сливались воедино. Голова гудела от напряжения, и казалось, что еще чуть-чуть, и меня вырвет прямо сюда, на холодный пол. Автоматические двери сменяли одна другую, а я не мог думать ни о чем другом, кроме Фрэнка, лежащего под капельницей на нестиранных грязных простынях. Сердце неумолимо сжималось от боли, а навязчивый образ так и стоял перед глазами. «Только бы успеть, только бы успеть… — я как заведенный шевелил пересохшими от волнения губами. — Я не должен опоздать, иначе я себе не прощу этого.» Хочу попасть к тебе. Хочу поддержать тебя. Обежав вдоль и поперек весь первый этаж, я уткнулся в тупик, означавший конец злополучного коридора. Красная табличка на дверях отделения предупреждающе и одновременно с неким отчаянием гласила: «Отделение реанимации». Страх мгновенно оцепил меня и парализовал все внутренности. Будто загнанный зверь, я со всего размаху налетел на тяжелую дверь перед собой и впечатался ладонями в стекло. В отделении царил мрак, и я тщетно пытался разглядеть хоть что-нибудь. Вопреки своим усилиям, моя попытка не увенчалась успехом, глаза чертовски болели от напряжения и недосыпа. Я знал, что медлить нельзя. Знал, как мне это жизненно необходимо. Во что бы то ни стало, я должен увидеть Фрэнка. Впившись ногтями в ткань джинсовой куртки, я резко толкнул дверь плечом, уже заранее боясь того, что увижу за ней. Темнота незамедлительно раскрыла свои зловещие объятия, и я шагнул ей навстречу. Прикрыв за собой дверь, я с минуту постоял у порога, подождав, пока глаза привыкнут к отсутствию света, а затем огляделся. Я никогда раньше не бывал в реанимационных отделениях и видел их только в фильмах про врачей. По спине побежали мурашки. В ряд у стены располагались железные кровати, некоторые из них пустовали, но большинство было занято обездвиженными телами больных. Гробовую тишину прорезал мерный писк медицинских приборов. Набрав в грудь побольше воздуха и шумно выдохнув, я подошел к самой крайней койке у окна. Сквозь лунный свет, падающий на изголовье кровати (видимо, кто-то из персонала забыл задернуть шторы), я, наконец-то, смог разглядеть любимое лицо. Боже, Фрэнки, я так скучал! Ты весь в проводках, они входили в твое измученное тело, гоняя спасительный раствор по венам. Толстые медицинские иглы (вид которых заставил меня передернуться) разрывали нежную кожу на твоих руках. Капельница с лекарством… последняя возможность почувствовать себя живым. Тяжело вздохнув, я присел рядом. Койка противно заскрипела, прогнувшись под моим весом. Я снова посмотрел на тебя. Свет был достаточно ярким, но, казалось, тебя это нисколько не волновало. Глядя на умиротворенное выражение лица, создавалось впечатление, что ты просто устал и ненадолго прилег отдохнуть. Сейчас как никогда раньше Фрэнк напоминал мне ребенка: пухлые потрескавшиеся губы слегка приоткрыты, каштановая прядь лениво сползала по щеке, контрастируя с молочного цвета кожей, на которой больше не было румянца, а обнаженная грудь, покрытая множеством татуировок, мерно поднималась при каждом вдохе. Голова парня была перебинтована, и кое-где на повязке выступила кровь. — Мой ангел, — хрипло прошептал я, беря Фрэнка за руку и целуя костяшки пальцев с уже такой полюбившейся надписью «Halloween». Взгляд упал на почти высохшие дорожки слез на айеровских щеках. Ты плакал, Фрэнки? Господи, я не выдержу этого! Коснувшись собственной щеки, я ощутил такую же соленую влагу. Лицо неприятно щипало. В палате было настолько тихо, что при желании я мог услышать неровное биение собственного сердца. Но я не хотел его слушать. Я хотел слышать твой голос, твой заливистый жизнерадостный смех, которого мне сейчас так не хватало… Я надеялся, что ты откроешь глаза, и скажешь, что это все чья-то злая шутка. А потом, как ни в чем не бывало, подойдешь ко мне сзади и положишь свои теплые ладони мне на плечи. Но ничего этого не произошло. Я так напуган, Фрэнки. Так напуган фактами. Аппарат искусственной жизнедеятельности по-прежнему издавал мерный отчетливый писк. Я неотрывно следил за линией пульса на мониторе старенького компьютера. Мой тревожный взгляд приковывала к себе эта тоненькая ниточка на экране, которая временами прерывалась, образовывая синусоиды. Вся моя надежда будто разом уместилась в этой металлической пищащей коробочке. Я словно ждал приговора, который вынесет этот замудренный прибор. Будто от него зависит не только жизнь Фрэнка, но и моя собственная. Врачи сказали, что у него почти нет шансов на выживание. Либо он умрет, либо навсегда останется калекой. Третьего не дано. Я медленно сполз с кровати на пол, прислонившись головой к железной ножке, и достал мини-альбом для рисования, с которым я всегда был неразлучен. Открыв первую страницу, я почувствовал, будто меня изнутри прошибло током. На ней был изображен Айеро. Точнее, его глаза крупным планом. Прекрасные ореховые глаза. Губа предательски задрожала, и мне пришлось закусить ее до крови. Пальцы хаотично скользили по рисунку, будто воскрешая таким образом воспоминания о нашей первой ночи, когда я рисовал Фрэнка ранним утром. В его глазах всегда было что-то особенное, то, что притягивало меня, словно магнит. Я сравнивал их с рождественскими огоньками, которые каждый раз зажигали мое сердце изнутри. Я ощущал себя маленьким ребенком в канун праздника, ждущим, когда огоньки загорятся вновь. Глаза Фрэнка излучали свет, а я был мотыльком, который летел на него, не боясь спалить себе крылья. Была бы моя воля, наверное, я бы сгорел в айеровских глазах. Навсегда и безвозвратно. Листая страницу за страницей, я пробуждал в себе все новые воспоминания. Вот мы сбегаем от Диглера и его банды, которые поджидают нас у входа в кафе, вот лежим на пляже в Филадельфии и волны ласкают наши тела, вот я дарю тебе кольцо, сделанное из обертки из-под шоколада… Закрываю глаза, чувствуя неприятное покалывание в носу и слезы, застывшие в горле…

***

— Фрэнки! — Что, Джи? — У меня кое-что есть для тебя. … — Выходи за меня, Айеро. — Кольца из шоколадной фольги? … — Я люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, Джерард. Это были первые дни нашей новой жизни. И все так обернулось. Мое предательство, твое похищение, теракт, смерть Тайлера, чистосердечное признание отца — и вот ты лежишь здесь, в грязной, Богом забытой больнице. И неизвестно, увижу ли я снова любимую улыбку, почувствую ли твою руку в своей, вдохну ли аромат твоих волос. Мне больно, Фрэнки, мне так больно! Неужели ты больше никогда не увидишь, как восходит солнце над землей? Не услышишь, как поют птицы по утрам? Не услышишь, как я зову тебя сейчас… Я шепчу твое имя как заведенный, но на самом деле я кричу. Моя душа кричит и кровоточит, пока я смотрю на тебя. Ведь что мне это небо, что мне эти звезды и море, если тебя не будет рядом?! Мир просто перестанет существовать без твоих прикосновений, твоего смеха, твоих волос с запахом мятного шампуня. Мир перестанет существовать без Фрэнка Айеро. На секунду перевожу взгляд с изможденного лица возлюбленного в окно. Совсем скоро рассветет. Нужно уходить, пока меня не поймали медсестры. Нехотя разрываю объятия и отстраняюсь от родного тела. Надеюсь, куртка еще долго будет хранить тепло Фрэнка. Наклоняюсь в последний раз, чтобы запечатлеть прощальный поцелуй на губах Айеро. Прикосновение получается солоноватым и влажным от моих слез. Запустив руку в правый карман куртки, извлекаю оттуда два блестящих кольца. Оказывается, все это время я носил их с собой. Одно из колец одеваю на палец Фрэнку, после чего, легонько целую запястье и направляюсь к выходу. Неужели это был первый и последний раз, когда я зашел к нему в палату? От этой мысли хотелось сжаться до размеров насекомого и плакать где-нибудь в углу. Мне нужно было так много ему сказать, а времени было катастрофически мало. Уже находясь в дверях, я сказал так отчетливо, будто думал, что Фрэнк может меня услышать: — Я люблю тебя, Фрэнк Энтони Томас Айеро-младший. И всегда буду любить. И это было правдой. Последний раз взглянув на человека, которого я считал смыслом своей жизни, я развернулся и зашагал прочь. Но меня остановил внезапно участившийся писк прибора. Подойдя ближе, я увидел то, отчего мое сердце подпрыгнуло, а ноги подкосились и задрожали. Фрэнк шевелил пальцем. Фрэнк, мать его, Айеро шевелил гребанным пальцем! — Врачааа!!! — заорал я во всю глотку. А потом чуть тише добавил: — Он очнулся! Фрэнки, ты очнулся!