Неожиданное достоинство невежества.

      Зачём ты сказал ему, что вам нужно поговорить? Что ты скажешь? Что тебе нужен актёр на главную роль, и ты готов даже заплатить этому придурку, лишь с условием, что он будет играть по сценарию? Идиот! Игнорирую. Потому что боюсь признавать, что он прав. Но тем не менее... Я обещал ждать Майка возле театра, на сборы десять минут. Боюсь, не сдержусь и дам по роже за срыв предварительного показа. Люди уходили прямо посреди пьесы. Это было не из-за самодеятельности пьяного Шайнера, что-то подсказывает мне это. Или кто-то.       Да-да, Ригган, наконец-то ты мыслишь разумно. Надеюсь, ты сейчас пойдёшь к Джеку и попросишь разорвать контракт, заберёшь свои денежки, а затем набьёшь морду этому алкашу. Нет, извини, друг. Не буду я с Майком контракт рвать. Как только мы заявили о его участии, билеты распродались за полторы минуты. Он всё ещё может спасти мою пьесу.       Её ничего не спасёт... Вот увидишь, я верну себе былую популярность. Снова стану знаменитым, буду играть в самых кассовых фильмах. «Оскар» получу, может быть.       Дурак ты, Ригган, наивный дурак. Больше он не говорит не слова, и я решаю воспользоваться моментом. Я решаю уйти. Хлопнув дверью и оказавшись в слабо освещённом коридоре, я услышал, как за стеной что-то рухнуло. Опять. На сто процентов уверен, что когда вернусь, всё будет как прежде. Никаких сорванных штор, никаких разбитых зеркал, никаких упавших картин и опрокинутых комодов. Я просто схожу с ума. Который раз за день. Я удивляюсь, когда вижу Майка на улице. Он стоит возле машины, курит. Интересно, это на свою тачку он облокотился? Или просто выпендривается? Не важно. Я замечаю его и окрикиваю. А такое чувство, будто прошу сына подать воды в последний раз. У меня действительно такой ужасный голос? — Давай, идём. — Куда это? — он отталкивается рукой от машины и направляется за мной. — Тебе за кофе, — через считанные секунды Майк догоняет меня, — Я тебя чем-то оскорбил? — Нет пока, — заявляет он, делая затяжку. — Эта пьеса очень важна для меня. — Ой, да ладно! — Публика знает меня... — Бред. — Майк... — Да не знают они, кто ты такой. Для них ты — человек-птица, который рассказывает занудные истории на вечернем телешоу. — Ой, ну прости, что я так популярен... — вполне уверенно оправдываюсь я. — Не смеши меня. Популярен? Популярность — это продажная сестра престижа, друг мой. — Я нихрена не понял твою мысль, так что... — Я имел ввиду, что моя репутация стоит на кону. Так что... — Всё. — Именно, в точку, да! Если пьеса провалится, ты вернёшься к своим киношникам и снова будешь чинить культурный геноцид на большом экране, — внезапно мы останавливаемся, Майк разворачивается ко мне и смотрит на меня сверху вниз, — знаешь, дебилы плодятся как мухи, Пити Барнум это понял и создал цирк. Но ничего не изменилось, и вы знаете, что какой бы тупой попкорн бы вы не выпустили, люди будут платить и смотреть! Но вы исчезнете, а я буду стоять на сцене, зарабатывать на жизнь, обнажать душу, создавать комплекс сложных эмоций, потому что... — Понял, — отмахиваюсь я и продолжаю идти по улице. — Я — актёр! — Ясно, то есть сегодня на сцене ты решил выдать комплекс эмоций? — Сегодня мы смотрели, есть ли в пьесе душа, жива ли она вообще. Это тебе не Голливуд, это Нью-Йорк Сити, тут всё иначе. Я делаю несколько шагов, а затем оборачиваюсь и замечаю, что Майк стоит у входа в какое-то заведение. — Ты куда? — Тут есть кофе, — он открывает дверь и приглашает жестом внутрь. Затем показательно закатывает глаза и скрывается за дверью. Я иду за ним. В баре играет классическая музыка, но она меня не успокаивает. Удивительно, как ещё моем подсознании не заговорил этот ублюдок с крыльями. Я подхожу к барной стойке, Майк просит налить водки ему и мне. Какой заботливый. Он сразу выпивает содержимое стакана и смотрит куда-то вбок, затем на меня. — Видишь ту женщину в противоположном углу бара? У неё ещё видок, будто она бомжа унюхала. Я оборачиваюсь и смотрю на неё. Лицо знакомое, но я вряд ли с ней встречался прежде. — Вижу. — Так вот, — продолжает Майк, — предпоказ — это херня, важно лишь то, что скажет о нас эта сука из «Нью-Йорк Таймс»: похвалит — аншлаг, обругает — провал. До меня, наконец, доходит. Да уж, а у неё действительно вид, будто она унюхала бомжа. Я пью водку и снова оборачиваюсь в сторону той женщины. На вид ей около шестидесяти. Интересно, по каким критериям она оценивает постановки? Она, наверное, уже и не видит происходящего на сцене. — Так что не учи меня работать, это мой город, — заключает Майк, когда замечает, что какая-то женщина направляется прямиком к нам. Она ведёт за руку мальчика лет тринадцати, а за ней плетётся мужик, вероятно, её муж. — Можно с вами сфотографироваться? — кошачьими глазами смотрит она на меня. — Конечно. Незнакомка вручает Шайнеру телефон, показав, где находится кнопка, встаёт рядом со мной. Щелчок. Фото на память. Когда она удаляется, мальчик удивлённо спрашивает: — А кто это? — Сынок, он играл Бёрдмэна. Становится не по себе. Хочется выпить ещё. А Майк словно читает мои мысли. Он молча наливает мне в стакан ещё водки, и я также молча её выпиваю. Но ничего не чувствую. В то время, как мой собеседник уже явно не трезв. Ещё во время пьесы было заметно, что он пьяный. Он него разило за километр. Прогулка по улице немного отбила запах, но тот факт, что Шайнер пьян и учит меня актёрскому мастерству уже забавнее некуда. Когда-то я был таким же. Десять или двадцать лет назад? Интересно, а сколько ему лет? На вид не больше сорока. Он него вечно прёт куревом. Из-за этого находиться с ним довольно-таки противно. И как его только Лесли терпит, да и целует к тому же? О Господи, докатились! Откуда у меня такие мысли в голове? Похоже, выпил много. Но... Чёрт, всего полминуты назад я считал, что абсолютно трезв по сравнению с Майком. — Ладно, я пошёл, — заявляет он и, слегка покачиваясь, направляется к выходу. Я зачем-то иду за ним. Выйдя из бара, он проходит пять-шесть метров и останавливается. — Трахать Лесли идёшь? — кричу я ему. Он оборачивается. — Не понял... Я догоняю его и переспрашиваю. — Я думал, ты знаешь... — растерянно произносит он. — Что? — Я и Лесли... Ну, расстались мы в общем. — Когда? — Сегодня. — Почему? — А Лаура тебе не говорила? — Нет. — Тогда беги домой, она обязана рассказать. Она пообещала мне. Я, ничего не соображая, мчусь домой, а сзади слышу пьяные возгласы Майкла: «Лети, Бёрдмэн, лети!» Идиот. Я врываюсь домой, Лаура меня ждёт. Всё это выглядит, будто они сговорились и вовлекли меня в какой-то тупой розыгрыш. — Лаура, мне только что Майк сказал... — Сказал? — нервно произносит она, — вот сукин сын, я же говорила ему, что всё сделаю сама... — Ты о чём? Он просто сказал, что ты ему что-то пообещала. — Ах, ну ладно. Ригган, сядь. Я не слушаю. В голове снова возникает образ Бёрдмэна. Вовремя, однако. — Эй, Ригган? — Да? Я слушаю. А я нихера не слушаю. Она что-то говорит сначала про себя, про пьесу, про идиота-Майка, обиженную Лесли, поцелуй в гримёрке. Я слушаю её речь, а слышу лишь только отрывки, доносящие суть.       Эй, Ригган, чего застыл, а? Не захватывает история? А я говорил тебе, что нужно держаться подальше от этой паршивки. Актриса из неё тоже так себе. Ещё и лесбиянка! Я словно выхожу из прострации. Лауры нигде нет. Она сказала, что не беременна — последнее, что я, кажется, услышал перед оглушительным хлопком дверью. И я, как идиот, стою и улыбаюсь. Видимо, отец из меня такой же хреновый как и режиссёр. Стоп. Я отличный режиссёр.       Отличный режиссёр не бухает в баре с актёром, которому не может заплатить за работу. И не думает о том, каково будет целоваться с ним. Знаешь, Ригган, а я давно подозревал тебя... С того момента, как ты развёлся с женой и сказал, что не хочешь трахаться с молоденькими актрисами. — Заткнись! — кричу я на всю квартиру, — Просто я стар уже. А сейчас плюс ко всему прибавилось то, что меня бросила девушка. А нам ведь предстоит играть на одной сцене.       Ага, вот так проблема! Твоя девушка — фальшивка, как и всё вокруг тебя. Кроме меня ты никому не нужен. — Я знаю. И знаешь, что я хочу сделать сейчас? Просто нажраться в говно. Он не отвечает. Наверное, хочет этого не меньше меня. Я словно во сне иду к холодильнику, достаю оттуда водку, ликёр и ром — всё, что, кажется, есть у меня. Сажусь на диван перед огромным плакатом третьей части «Бёрдмэна» и в считанные сорок минут напиваюсь. Просто вдрызг. И снова слышу его голос. Он тоже пьян и ему приспичило поболтать со мной.       Позвони ему, — произносит он, и я понимаю, что лет двадцать назад моя речь была такая же.