Сойка: Возрождение Легенды

POV Китнисс       Я ощущаю душераздирающую пустоту, когда проснувшись следующим утром, не обнаруживаю рядом Хеймитча. Я совсем одна в холодной постели и это может означать лишь одно: все произошедшее минувшей ночью было не более чем очень жестоким, но до зубного скрежета желанным, сном.       Сейчас мне до одури хочется закричать, завыть, заплакать, забиться в истерике, но, понимая, что все это абсолютно бессмысленно, я встаю с постели и, пребывая в апатичном и совершенно безучастном состоянии, словно неживая, бреду в ванную комнату. Все эмоции куда-то исчезают, их словно выкачивают из меня огромным насосом, при этом помещая мое сердце и душу в мертвящий вакуум. Мной будто бы овладевает некий эмоционально-мотивационный паралич – состояние, характерное чрезмерной пассивностью, безразличием, упрощением чувств, побуждений и интересов.       На полном автопилоте привожу себя в порядок, при этом действуя совершенно бессознательно и непроизвольно. Машинально умываюсь, чищу зубы, принимаю душ и надеваю халат. Расчесывая мокрые волосы, с чистым равнодушием разглядываю свое отражение в зеркале и даже роняю расческу на пол, когда в нем появляется Хеймитч. В изумлении распахнув глаза, словно опасаясь, что это сон, и я сейчас проснусь, убийственно медленно, будто бы боясь спугнуть, поворачиваюсь к нему лицом.       - Уже проснулась, соня? – смеется он, остановившись в дверном проеме. Я смотрю на него через зеркало словно завороженная, жадно цепляясь за мельчайшие детали его облика. Мне до сих пор не верится, что это он, что я не сошла с ума и это не плод моего больного воображения. Но, вот он стоит передо мной, настоящий, из плоти и крови, в домашних штанах, с расстегнутой рубашкой, полностью оголяющей покрытую многочисленными шрамами и рубцами грудь, улыбающийся и пристально смотрящий на меня. – Китнисс? – От звуков его голоса я невольно вздрагиваю, и он это замечает. – Что случилось, малышка? – Эбернети не спеша подходит ко мне и, схватив за плечи, немного встряхивает, тем самым заставляя пробудиться от охватившего меня оцепенения и глубоко и часто задышать.       - А мне показалось, что ничего не было, – едва слышно отвечаю я.       - Ты о чем? – он с непониманием смотрит на меня.       - Когда я проснулась и не нашла тебя рядом, то подумала, что вчерашняя ночь была лишь сном, что тебя не было, – я хмурюсь, а Хеймитч, улыбаясь, заключает меня в свои объятия.       - Размечталась, – глухо смеется он мне в самое ухо. – Теперь ты при всем своем желании так просто не отделаешься от меня.       - Больно нужно, – выдыхаю я ему в грудь и, еще крепче прижимаясь к нему, жадно вдыхаю его запах, успевший стать мне таким родным и необходимым, как сам воздух. От Хеймитча веет теплой защитой, и я с присущей детям радостью, подобно губке впитываю в себя это тепло. Хочу спросить, где он был, но решив, что теперь это не столь важно, так как сейчас он рядом, спешно проглатываю оказавшийся ненужным вопрос.       - Я завтрак готовил. Думал, тебе будет приятно, – объясняет он, словно желая рассеять недосказанность и возможные сомнения.       - Мне приятно, – чувствую, как мои губы растягиваются в глупой улыбке.       - Ну, так идем скорее, твой кофе остывает, – с наигранной строгостью говорит он и, обнимая меня за плечи, торопливо выводит из ванной.       - Идем, – в тон ему отвечаю я и, молча ступая бок о бок и пребывая в истинном восторге от того, что Эбернети по-прежнему рядом.       Завтрак проходит практически в полной тишине. Хеймитч не спеша и с явным удовольствием пьет черный ароматный кофе, при этом, наверное, первый раз в жизни читая утреннюю газету - во всяком случае, раньше я не замечала за ним этой странной, но такой умилительной привычки. Я же в свою очередь, с огромным, почти животным аппетитом поедаю приготовленные ментором вкусности и бесцеремонно разглядываю сконцентрировавшегося за чтением мужчину, в особенности то, что скрывается под его бессовестно и, безусловно, специально распахнутой рубашкой.       - Если и дальше будешь так на меня пялиться, подумаю, что ты по уши в меня втюрилась, – Хеймитч откладывает газету, отставляет пустую чашку в сторону и, скрестив руки на груди, откидывается на спинку стула. От осознания того, что только что меня поймали с поличным, я давлюсь куском тоста и начинаю дико кашлять, на глаза наворачиваются слезы, и я не могу понять, от чего они: то ли от кашля, то ли от сказанной ментором фразы, то ли от нелепости данной ситуации в целом. Эбернети начинает смеяться, а меня это задевает еще сильнее, впрочем, как обычно.       - У тебя что, третий глаз на лбу имеется или ты способен видеть сквозь предметы? – недовольно ворчу я, с трудом справившись с приступом.       - Мне не нужен лишний глаз для того, чтобы чувствовать тебя, солнышко, – мужчина говорит это с таким серьезным видом, что у меня почему-то не возникает ни капли сомнения на этот счет. Я знаю, что у нас с ним чертовски схожие характеры, что позволяет ему прекрасно понимать меня, зачастую без всяких слов. Он просто прочитывает меня как открытую книгу. Он предчувствует, когда поменяется мое настроение, когда близится очередная истерика, когда мне нужна помощь, моральная поддержка, когда я нуждаюсь в чем-либо. Он понимает. Он чувствует меня. Всю меня. И мне это определенно нравится.       - В самом деле? – невозмутимо спрашиваю я, также откидываясь на стуле. – Тогда почувствуй, чего же мне хочется сейчас, в эту самую секунду? – наши глаза встречаются и мне на мгновение кажется, что в его взгляде блеснул дьявольский огонек. Нет, черт побери, я готова поспорить, что в нем загорается неистовое пламя. Беспощадное и душераздирающее пламя.       - Чего ты хочешь сейчас? – переспрашивает он таким тихим, спокойным голосом, что мурашки вихрем пробегаются по моему телу. Я киваю. Он встает со своего места и, обогнув стол, не спеша подходит ко мне, останавливаясь за моей спиной. Я по-прежнему смотрю прямо перед собой, туда, где буквально только что сидел Хеймитч. Не решаюсь обернуться и взглянуть на него; и даже тогда, когда он, рывком схватив меня за плечи и заставляя подняться со стула, разворачивает лицом к себе, я, избегая смотреть ему прямо в глаза, останавливаю свой взор на его губах. Этим, вероятнее всего, я и выдаю себя и свои желания, так как губы мужчины расплываются в довольной улыбке. Он подходит вплотную и, заботливо заводя влажную, непослушную прядь за ушко, медленно наклоняется к моему лицу, но не к губам, а куда-то в сторону. - Поиграть со мной вздумала? – раздается тихое шипение над моим ухом.       - Нет, – также тихо отвечаю я, слегка поворачивая к нему голову. По-прежнему держа за плечи, он придвигает меня к себе так близко, что мои груди едва касаясь его, ощущают гулкий, бешеный ропот его сердца, что вызывает во мне новую волну мурашек и значительно учащает мое собственное сердцебиение.       - А я бы поиграл, – его дыхание опаляет и плавит кожу, а губы, целуя, обжигают шею. Язык проходится по ней словно ядовитое жало, оставляя болезненные ожоги. Его ласки мучительны, но так необходимы, что хочется молить его не останавливаться.       - Играть с огнем опасно, – шепчу я, отклоняя голову назад и предоставляя ему больше доступа к себе, хотя больше уже некуда.       - Думаешь? – спрашивает он, слегка отстраняясь от меня и тем самым вырывая из моей груди недовольный и в то же время жалобный стон. Инстинктивно тянусь к нему и, в попытке вернуть приносящие наслаждение губы, уже сама обнимаю его и целую везде, где только могу достать, начиная с плечей, потом плавно переходя к шее, и в конечном итоге останавливая свое внимание на мочке уха.       - Да, можно ненароком обжечься, – медленно прохожусь руками по его животу, груди, плечам и, подцепив пальцами край рубашки, не торопясь стягиваю ее, оголяя обожаемую кожу миллиметр за миллиметром.       - Я рискну, – Хеймитч, откинув в сторону ненужную тряпку, опускает руки на мои бедра и слегка толкает назад, заставляя упереться поясницей в столешницу. – Смотри на меня, – спокойно, но жестко приказывает он, и я подчиняюсь. Я смотрю на него, не мигая, глаза в глаза, когда он не спеша развязывает пояс на моем халате. Когда отодвигая тонкую ткань и, словно изучая кончиками пальцев, едва касаясь, он поглаживает ключицы, обводит грудь, бегло пробегается по талии и бедрам. Я не отвожу взгляда даже тогда, когда он резко подхватив меня под ягодицы, усаживает на обеденный стол, разводя мои ноги.       - Это то, чего ты хотела? – спрашивает он, избавляя меня от халата и снова обнимая за талию.       - Да, – отвечаю я, просовывая руки между нашими телами в поисках пряжки ремня, с которой без труда справляюсь. Расстегиваю ширинку и запускаю руку в его штаны.       - Вижу, ты хочешь продолжить? – Эбернети довольно ухмыляется, когда я, добравшись до его чрезвычайно возбужденного члена, начинаю поглаживать, не торопясь, словно желая подразнить его.       - Как оказалось, – сильнее сжимаю его в руках, заставляя Хеймитча судорожно вдохнуть и задержать дыхание, – не я одна этого хочу. Верно? – большим пальцем, слегка надавливая, поглаживаю чувствительную головку, после чего принимаюсь размерено двигать рукой, с каждым новым движением вырывая из его груди сдавленное и все более и более грозное, животное рычание.       - Маленькая паршивка, – мужчина сжимает мои бедра с такой силой, что при большем желании он с легкостью мог бы раздробить мне кости. Понимая, что он на грани, немного сбавляю темп, чем окончательно привожу его в бешенство. Эбернети грубо подтягивает меня к себе и, подхватив под ягодицы, резко и болезненно входит на всю длину, вынуждая меня сжаться и, жалобно вскрикнув, впиться ногтями в его спину. Еще толчок – еще вскрик, каждое движение отдается болью. Я начинаю жалостно скулить, моя голова безвольно падает на его плечо и это, видимо, приводит его в чувство, так как он останавливается, хоть и не покидает меня. Пытаюсь подтянуть ноги к себе, отодвинуться от него, но он не дает мне этого сделать. Вместо этого сильнее обнимает одной рукой за талию, второй поддерживая снизу. - Прости, малышка, – выдыхает он и, уткнувшись лицом в мои волосы, начинает медленно, не спеша покрывать мою шею, плечи и грудь нежными, чувственными поцелуями, после каждого извиняясь за причиненную боль. – Прости меня, – он начинает поглаживать меня по спине, бегло пробегаясь пальцами вдоль позвоночника от поясницы до самой шеи и обратно. Его прикосновения будоражат, волнуют, накаляя воздух между нами до невозможных температур. Мое дыхание учащается, сердце ускоряет ритм, заставляя кровь неистово гнаться по венам. Волна мурашек привычно пробегается по телу, вызывая утраченное возбуждение. Хеймитч находит мои губы и сначала ласково, а потом требовательно и настойчиво целует. Я расслабляюсь, тянусь к нему и, сильнее обнимая ногами его бедра, отвечаю на поцелуй. Ментор, рисуя языком на моей шее замысловатые завитушки, начинает плавно двигаться во мне и это действует на меня подобно сильному электрическому разряду. Я двигаюсь навстречу его бедрам, желая принять его как можно глубже. Боли больше нет, есть только абсолютно исступленное и совершенно неудовлетворенное желание.       - Быстрее, – судорожно выдыхаю я, больно впиваясь зубами в его шею. Эбернети не заставляет меня долго ждать. Он принимается активно двигаться внутри меня, врываясь глубоко и остервенело. С каждым новым движением вырывая из моей груди протяжные стоны и экзальтированные крики, Хеймитч вынуждает меня восторженно пищать и буквально скандировать его имя. Чувствуя приближающийся конец, я начинаю хныкать. Наслаждение находит на меня по нарастающей. Последний, глубокий толчок вызывает тряску во всем теле, и мы кончаем практически одновременно. Эбернети, зажмурившись и уткнувшись мне в плечо, пытается восстановить сбитое дыхание, а я, в свою очередь, глубоко дыша, пытаюсь успокоить головокружение и унять безумную дрожь во всем теле. - Думаю, нам стоит серьезно задуматься о контрацепции, – с трудом подняв голову с его плеча, смотрю на его уставшую, но довольную физиономию и, погладив по щеке, добавляю: – Иначе будут последствия, а я не хочу детей.       - Я знаю, – он целует меня в висок и нежно очеркивает скулу, – не волнуйся, солнышко, нежелательных последствий не будет. – Я недоуменно смотрю на него, совсем не понимая, что он имеет в виду, но не успеваю сказать и слова, как следующая сказанная им фраза повергает меня в шок: – Я никогда не смогу иметь детей, это финальный подарок старого ублюдка, – последний раз поцеловав меня в губы, он одевается и выходит из кухни, оставляя меня сидеть на столе, в абсолютном ступоре. Я, конечно же, рада, что теперь не придется беспокоиться о последствиях, но должного восторга не испытываю, а совсем наоборот. Мне безумно его жаль, ведь у меня, в конце концов, есть выбор, а Хеймитча этого самого выбора жестоко и безжалостно лишили.

***

      После войны Двенадцатый дистрикт, по приказу президента Пэйлор, стали активно восстанавливать. Сейчас его почти не узнать. Больше нет ни Шлака, ни изгороди, ни угольных шахт, дистрикт сильно изменился. Совершенно новые многоэтажные здания и жилые комплексы, торговая зона, продуктовые магазины и магазины одежды, фармацевтический завод, госпиталь, новая школа, новые улочки, Площадь Победы и Дворец Правосудия, все это отстраивается под чутким руководством мастеров из Второго. Благодаря изобретателям Третьего, чьи новейшие технические разработки, компьютеры, телевизоры и прочая электронная аппаратура появляется в наших магазинах, Двенадцатый, некогда богом забытый и отдаленный от цивилизации дистрикт, становится современным, технически развитым, вполне культурным, но все еще негусто населенным пунктом. Огромное число квалифицированных работников, присланных Капитолием, с неимоверной скоростью заново отстраивают Двенадцатый.       Дистрикты Семь и Восемь поставляют нам новую мебель, ткани и одежду; Четвертому, Десятому и Одиннадцатому мы обязаны за различные продукты питания, морепродукты, мясные изделия, овощи и фрукты; наши новые поля, расположенные на окраине Луговины, засеяны зерном доставленным из Девятого. Между дистриктами налажена новая система товарооборота, торговля легализирована, а жители дистриктов вольны заниматься любым пришедшим им по вкусу ремеслом.       Прогуливаясь по новым, но совершенно чужим улицам, я с неприкрытым интересом разглядываю все вокруг: выросшие, словно грибы после дождя, строения и измученных войной и бесконечными потерями людей, пытающихся начать жизнь с чистого листа и с надеждой смотрящих в будущее. Проходя мимо заброшенной шахты, я невольно вспоминаю недавний разговор с Гейлом:       - Значит, мы больше не добываем уголь? – спрашиваю я его, в попытке развеять слишком затянувшееся молчание, в то время как мы, идя на вокзал, проходим мимо очередного магазинчика.       - Нет, теперь Двенадцатый будет производить лекарство. Скорее всего, останутся пару рабочих шахт, но исключительно для личного пользования и торговли. Больше не будет никакого рабского, низкооплачиваемого труда. Не будет голода и неоправданных, регулярных, подземных смертей. Теперь мы все свободны и это все благодаря тебе, Китнисс, – Гейл говорит все это с такой нескрываемой гордостью, что у меня невольно создается впечатление, что он, безусловно, очень доволен новой властью и считает каждую смерть вполне оправданной и даже необходимой.       Сейчас, прогуливаясь по новым улицам дистрикта и вглядываясь в лица прохожих, я пытаюсь убедить себя в его правоте, но как бы я не пыталась поверить в его слова и оправдать себя, что якобы все это было во благо и без этого было просто не обойтись, все же я не могу смириться с тем, что вполне осознанно стала причиной смерти десятка тысяч людей.       Последние два-три дня, с тех самых пор как уехал Гейл, Сальная Сэй ко мне не приходит. По ее словам, я полностью оправилась и вполне могу справиться со всеми домашними делами сама. Понимая, что, возможно, ей накладно проводить столько времени у меня, поскольку у нее самой есть хозяйство, я не стала настаивать на том, чтобы она и дальше помогала мне по дому. Я решаю делать все сама: убирать, стирать, ходить по магазинам и даже готовить.       С некоторых пор я полностью перестала ходить в лес. Кошмары, связанные с произошедшими в нем событиями, до сих пор мучают меня по ночам. Даже умершие трибуты, погибшие во время войны люди и переродки отошли на второй план. Хеймитч, будучи обеспокоенным моим нынешним состоянием, предложил сходить туда вместе, но я еще не готова охотиться. Да и просто гулять по лесу я тоже вряд ли смогу, так что дичи в моем доме временно нет и именно поэтому нам приходится покупать все, включая мясо.       Выходя сегодня из дому, у меня были дурные предчувствия, и, видимо, не напрасно. Всю дорогу до рынка я ловлю на себе любопытные и временами даже осуждающие взгляды. Особо не задумываясь, я списываю все это на людскую обиду из-за того, что я виновата в смерти их родных и близких. Но, купив на обратном пути местную газету, я понимаю, что на меня, словно могучей, нещадной лавиной опускается осознание истинной причины чужих, неприятных перешептываний за моей спиной. В газете оказывается небольшая статья, сопровождаемая серией пикантных фотографий, на которых запечатлены мы с Хеймитчем, и тот спонтанный, единственный поцелуй на перроне. Забыв обо всем на свете, я необычайно злая, возвращаюсь домой, при этом, не забыв купить один экземпляр той самой злосчастной газетенки, и всячески стараясь не накинуться на ухмыляющуюся молоденькую продавщицу. POV Хеймитч       Я понимаю, что что-то неладно в тот самый момент, когда девчонка возвращается домой злая как сам черт. Хлопнув дверью и бросив продукты в коридоре, она влетает в комнату и кидает мне на колени какую-то газету.       - Что это? – недоуменно спрашиваю я, в то время как она беспокойно мечется по гостиной.       - Вторая страница, – коротко говорит Китнисс, я же не торопясь переворачиваю страницу. – Вот тут, посмотри! Читай! – кричит она, нервно тыкая пальчиком в, и без того, приметную статью, приправленную нашими фотографиями.       - «Сойка оправилась или окончательно сошла с ума?» - вслух читаю громкий заголовок. – И что с того? – откладывая газету на стол, закидываю ногу на ногу и, скрестив руки на груди, невозмутимо смотрю на нее. Моя спокойная реакция ее бесит. Эвердин мигом взрывается словно боевой, чересчур исправный снаряд.       - И что с того? – кричит девушка. – Боже мой, Эбернети, в этой чертовой газете наши фотографии! Кто-то напечатал эту проклятую статью, а ты говоришь «и что с того»?! – девчонка яростно жестикулирует. Она так зла, что готова буквально разодрать меня в клочья. И без сомнений она бы сделала это, если б только смогла.       - Можно подумать мне сильно нравится то, что теперь все кому не лень станут говорить о нас. Я, детка, знаешь ли, уже не в том возрасте, чтоб из меня делали героя-любовника, – стараюсь говорить спокойно, не выдав собственного волнения. Эвердин, услышав мои слова и вмиг вспыхнув, кидается на меня.       - Вот значит как? Выходит ты не в том возрасте, чтобы о тебе сплетничали, выставляя моим любовником, но при этом, возраст все-таки вполне подходящий, чтобы продолжать трахать меня, так? – негодующе вопит она.       - Нет, не так, Китнисс! Не переиначивай! – встаю с кресла и в попытке предотвратить потенциальную, нежелательную истерику, хватаю ее за плечи и слегка встряхиваю. Она немного успокаивается. – Что-то я не припоминаю, чтобы ты была против того, что я тебя трахаю. И, кстати, что за выражения? У кого набралась? – пытаясь вразумить, с деланной строгостью отчитываю я ее.       - У тебя и набралась! – крайне недовольно отвечает она и, скрестив руки на груди, отворачивается. Она просто невыносима! Этот незначительный жест сносит мне крышу, я беру ее за руку и, не имея ни малейшего желания церемониться, резко, нисколько не волнуясь о том, что возможно делаю ей больно, разворачиваю к себе лицом.       - Слушай, я не понимаю, почему ты злишься на меня? Ты ведь сама только что, ворвавшись в дом, принялась истошно вопить! Из всей твоей бешеной, стервозной тирады мне ясно, что ты не хочешь, чтоб о нас судачили, значит, ты стесняешься этих отношений! – срываюсь я, скорее не спрашивая, а утверждая.       - Я не стесняюсь этого, Эбернети! – разделяя каждое слово, зло шипит она. Но, сделав пару глубоких вдохов, немного успокаивается; огоньки гнева, горевшие в ее глазах, потихоньку гаснут, лицо расслабляется, принимая почти миролюбивый и беззаботный вид. Почти. – Просто я не хочу, чтобы об этом узнали в Капитолии, не потому что боюсь, а потому, что мне надоело быть у всех на виду. Я больше не хочу быть в центре внимания! – и после короткой паузы, почти жалобно добавляет: – Я хочу сойти, наконец, с этого поезда, Хеймитч. Я устала. Я хочу жить спокойно, хочу, чтобы меня, наконец, оставили в покое, – она прячет лицо в ладонях и, глубоко вдохнув, добавляет едва слышно: – Боже, как же я устала.       - Я знаю, солнышко. Иди ко мне, – я притягиваю ее к себе, заключая в объятия. Она обнимает меня в ответ, положив голову мне на грудь.       - Я не понимаю, как тебе удается оставаться таким спокойным? – тихо спрашивает девушка.       - Все очень просто, малышка, – также тихо отвечаю я, при этом бережно поглаживая ее спинку. – Мне настолько хорошо с тобой, что совершенно наплевать на всех. На всех, кроме тебя… – она замирает, словно пытаясь осмыслить услышанное. Я же в ожидании ее реакции невольно задерживаю дыхание. Время будто бы застывает, растягиваясь, словно резина. Секунды кажутся минутами, минуты – часами, часы – годами, а года – вечностью. Кровь стучит в висках в ожидании ее ответа, и это ожидание настолько мучительно, что хочется выть. Но, пожалуй, оно того стоит.       Китнисс крепче прижимается ко мне и, уткнувшись личиком мне в грудь, глубоко вдыхает. Тянется ко мне и, целуя в шею, шепчет два единственных слова, которые в один миг делают меня самым счастливым на всем белом свете: «Мне тоже».       - Мы справимся, да? – так же шепотом спрашивает моя девочка.       - Конечно, справимся, солнышко, – уверенно отвечаю я, про себя молясь всем богам, чтобы мои слова оказались правдой.