Сойка: Возрождение Легенды

POV Китнисс       - Девочка, разве Хеймитч больше не приходит? – слова Сальной Сэй создают эффект хлыста, больно бьющего прямо в цель.       Ментора нет уже два дня. Два долгих дня, в течение которых я добровольно занимаюсь самобичеванием, не находя себе места, и Сэй это, безусловно, замечает. Я ждала, что Хеймитч придет, но напрасно, его нет, и я злюсь на саму себя, на свою грубость, резкость и неспособность вовремя прикусывать длинный язык. Сэй, будто бы прочитав все мысли, что в эту самую секунду проносятся в моей голове, подливает масло в огонь. – Вы что вконец рассорились? – вопрос, больше похожий на утверждение.       - С чего ты это взяла? – как можно спокойнее, через силу растягивая губы в безразличной усмешке, спрашиваю я. – Скорее всего Хеймитч снова ушел в запой. Не в первый раз ведь, – ухмыляюсь. Меньше всего мне сейчас хочется, чтобы старуха догадалась о моих душевных стенаниях.       - Зря ты так, – с явным упреком говорит она, – Эбернети многое пережил.       - Все мы многое пережили, Сэй, – бесцветно отвечаю я, трепетно надеясь, что старуха продолжит рассказ, но когда та, поджав губы, начинает медленно отворачиваться к плите, спешно и с плохо скрываемым интересом спрашиваю: – Что такого могло с ним случиться, что бы сделало его случай особенным? – про себя молюсь всем известным богам, чтобы она ответила и при этом не заметила, с каким интересом я жду этого ответа.       Сальная Сэй оборачивается и, неспешно вытирая руки о фартук, говорит:       - Ах, Китнисс, Хеймитч Эбернети вовсе не особенный. Он, как и все мы, всего лишь жертва тирана, Кориолана Сноу. Он такой же несчастный, как и ты, девочка. Так же как и ты, он был вынужден убивать, чтобы остаться в живых. Ты – чтобы вернуться к сестре, он – чтобы вернуться к невесте. – Каждое упоминание о Прим вызывает во мне целую бурю эмоций. Сэй предусмотрительно делает паузу, давая мне возможность проглотить подобравшийся к горлу ком, и продолжает. – Хеймитч Эбернети и Кларисса Стоун, его невеста, – объясняет Сэй, – были очаровательной, радующей глаз парой. Он – приятный, хоть и драчливый; она – тихая, спокойная, черноволосая и голубоглазая девочка. Они учились в одном классе, все время были вместе, прямо не разлей вода. К девочке, хоть она и была неописуемо красива, никто не осмеливался подойти, не говоря уже о том, чтобы заговорить. Хеймитч охранял ее, как зеницу ока. Стоило кому-либо приблизиться к Клариссе ближе дозволенного, Эбернети, подобно коршуну, отгонял прочь нахала, при этом не стесняясь махать кулаками. Все были уверены, что по окончанию школы пара, скорее всего, поженится. Но у жизни, как известно, на все имеются свои планы. – Старуха горько усмехается.       - Что тогда произошло? – задаю вопрос, ответ на который, догадываюсь, мне не понравится, ведь со слов Хеймитча я знаю, что Кларисса умерла. Подозреваю, что ментор намеренно не рассказал мне самого главного, то, как именно не стало его невесты.       - Ох, это было ужасно. Я право не знаю, девочка, стоит ли тебе вообще об этом говорить? – Сэй пожимает плечами, но все же, после короткой паузы продолжает свое повествование. – Это случилось сразу после того, как закончились Игры. Хеймитч был еще в Капитолии, когда к нему домой явились миротворцы. Они безжалостно избили сопротивлявшихся отца и брата, после чего прилюдно казнили их на Площади Правосудия, якобы за измену и подстрекательство на бунт. Мать пощадили. Но тем же вечером те же миротворцы, пришли к почти убитой горем вдове. На беду, миссис Эбернети оказалась дома не одна. Добродушная Кларисса пришла утешить мать своего жениха. Никто не видел, что именно с ними делали миротворцы, но явно не песни им пели. А потом дом семьи Эбернети охватило пламя. Крики несчастных женщин были слышны на весь Дистрикт, и никто не мог им помочь, миротворцы, окружив дом, никого ближе, чем на пушечный выстрел не подпускали. Когда Хеймитч вернулся в Дистрикт, вместо родного, отчего дома и любимой семьи, его встретило пепелище и четыре могилы на кладбище, две из которых были пустые. И знаешь Китнисс, – старуха смотрит мне прямо в глаза, – убитый горем парень, из некогда красивого, подающего надежды молодого человека, за короткий срок превратился в угрюмого Хеймитча Эбернети, которого ты знаешь. Он, начав винить себя в смерти близких, принялся запивать свое горе горячительными настойками. Он просто сломался. – Сальная Сэй, поджав губы и отвернувшись обратно к плите, принимается колдовать над кастрюлями, а я, почувствовав тошноту и отвращение к самой себе, решаю, во что бы то ни стало, переступить через свою чертову гордость и исправить содеянное. POV Хеймитч       Первая мысль, посетившая мой воспаленный рассудок, - свернуть мерзавке шею, вытрясти из нее душу, стереть с лица земли, уничтожить. Что угодно, лишь бы больше не слышать эти гадости, что так искусно срываются с ее ядовитых губ. Девчонка так виртуозно поливает меня грязью, что ей впору выдавать медаль за артистизм и находчивость!       - Мерзкая дрянь! – хриплый крик, вырывающийся из моей груди, схож с воплем зверя, бьющимся в предсмертной агонии, и сопровождается треском разбивающегося вдребезги бокала, в порыве злости кинутого в стену.       Минувшее, яркими, интенсивно режущими глаз пятнами въедается в мой измученный разум. Призраки прошлого благополучно оживают и снова преследуют меня, изводя по ночам. Боль утраты накрывает с головой, засасывая в пучину скорби и горечи. Все, о чем я так старательно пытался позабыть все эти годы, все, что заливал тоннами спиртного, лишь бы забыться в пьяном угаре и не вспоминать никогда, то, что схоронил в самом далеком уголке своего сознания, теперь воскресло, воспрянуло из небытия, пробудилось, и с новой, удвоенной, а может даже утроенной силой, сводит мое самообладание на «нет».       Когда Китнисс говорит мне эти слова, я чувствую резкий прилив гнева, неконтролируемого гнева, который пробуждает во мне монстра, не знающего пощады, активизирующего одно единственное желание - сокрушать. Я на самом деле пугаюсь того, что могу причинить Сойке вред, но когда она, поняв, что сболтнула лишнее, отступает, при этом начав извиняться, я подавляю в себе зверя. Усыпляю, заковываю его в ржавые кандалы и закрываю в самую дальнюю и темную клетку своей сущности. Не то чтобы меня как-то успокаивают ее извинения, просто мой пыл остужает тот факт, что она осознала свою ошибку.

***

      Я не вижусь с Китнисс два дня. Нет сил да и желания, признаться, тоже нет. На данный момент это выше меня. Мне просто нужно время, чтобы успокоиться и немного отойти. Забыть все это. Захоронить воспоминания глубоко-глубоко внутри своей разорванной в клочья души на кладбище потерянных надежд, туда, где им самое место. Поэтому все это время я, в надежде забыться снова, старательно топлю свое горе в реках старого доброго виски. Не хочу вспоминать былое, оно слишком сильно жжет изнутри.       Девчонка, вопреки всем моим желаниям, заявляется ко мне спустя два дня. Игнорируя мои требования немедленно убраться, она несмело заявляет мне, что хочет поговорить. И, видимо, чертовка настроена решительно, потому что даже после того как я, не желая продолжать этот бессмысленный, и, на мой взгляд, бестолковый разговор, принципиально поворачиваюсь к ней спиной, она все же остается, даже не собираясь уходить.       Понимаю, что все мои попытки выпроводить Китнисс вон – напрасны, и этих нецелесообразных разбирательств мне просто не удастся избежать.       - И что ты тут забыла? – еле шевеля языком, спрашиваю я.       - Я хотела поговорить, – хриплым, поникшим голосом отвечает Сойка.       - Прямо сейчас? – даже не пытаюсь скрыть свое раздражение. Пусть знает, что я очень зол на нее.       - Да, – тихо, едва слышно, отзывается девушка, подходя почти вплотную. Я не могу увидеть ее, так как стою к ней спиной, но могу превосходно ее чувствовать. Каждый неуверенный шаг, каждый рваный вздох. Я ощущаю, как она дрожит, как нервно сглатывает, как трясутся ее руки, и даже то, как тревожно бьется сердце у нее в груди, через раз пропуская удары.       - Нашла время, – фыркаю я и, поднимая, как бы демонстрируя ей свой полный бокал, добавляю: – Не видишь, я очень занят?! Мне сейчас совсем не до дурацких и лишенных смысла бесед. – И в подтверждение своим словам парой больших глотков осушаю бокал.       Я чувствую ее тепло. Она делает еще шаг, стоит пару секунд неподвижно, как бы обдумывая и решаясь на что-то, потом медленно обнимает меня со спины и, уткнувшись лицом мне в лопатку, оставляет на ней легкий поцелуй. Руки девчонки ложатся мне на грудь. Все ее действия, движения пропитаны неуверенностью. Она словно боится, что я ее оттолкну. Признаться, с самого начала я собирался сделать именно это, но ее непосредственная близость, тепло ее тела, ее голос, на пару секунд вводят меня в ступор. Когда же я, придя в себя, собираюсь разорвать объятья, Китнисс, словно почувствовав, что я намереваюсь сделать, еще крепче обнимает меня.       - Прости меня, Хеймитч, – ее голос звучит так виновато и раскаянно, что я не осмеливаюсь оттолкнуть ее. – Я была не права. – Что мне ей ответить? Что все в порядке, и я совершенно не зол на нее?       - Китнисс, зачем ты здесь? – вздыхаю, боже, как же я устал. – Что тебе от меня нужно? – оборачиваюсь, Сойка отходит на шаг и, молча, словно не в силах найтись с ответом, начинает нервно теребить край своей блузки. Меня почему-то это поддевает настолько, что хочется больно, почти до слез, уязвить, подковырнуть ее.       - Я просто хотела… – неуверенно начинает она.       - Хотела что? Извиниться? – смеюсь. – А знаешь, ты была совершенно права, солнышко. Я лицемер! Это я виноват в том, что случилось с моей семьей, я и моя чертова гордость! – Китнисс отрицательно качает головой, явно желая возразить мне, но она не успевает открыть рта. Я еще не закончил. – Да, Китнисс. Я был слишком самонадеянным, надо же, я победитель пятидесятых Голодных игр! Я выиграл, в то время как сорок семь трибутов пали на арене. Каков герой, да? Вот только я этого не просил! Я не хотел участвовать в этих треклятых Играх. Я не хотел становиться куклой в руках Сноу. Я не хотел терять семью и любимую женщину. Единственное, чего я желал, это быть с ней, жениться, завести детей. Поэтому я и отказал Сноу, за что и поплатился. – Сойка смотрит на меня с печалью, а я лишь несладко усмехаюсь.       - Хеймитч, я… – девушка порывисто делает шаг навстречу и резко останавливается, опуская голову. – Мне жаль…       - Да ты что, солнышко? Серьезно? – ухмыляюсь я. – А теперь поговорим о тебе. Со мной все ясно, я лицемер, а ты? Чем ты лучше меня, а? – девчонка хмурится, нервно мнется на месте, переступая с ноги на ногу. Ей, безусловно, не нравится то, какой оборот принимает наш разговор. – Знаешь, кто ты, солнышко? – спрашиваю с нажимом, указывая на нее указательным пальцем.       - И кто же? – с вызовом интересуется Эвердин. – Ну же, удиви меня.       - Ты чертова заноза в моем заду, Китнисс, вот кто ты! – выплевываю ей в лицо, все так же тыкая пальцем в ее сторону, от чего сказанное обретает удвоенный эффект. Лицо девушки загорается негодованием. Она начинает злиться. Как забавно! – Что? Не ожидала, что еще кто-то кроме тебя может кидаться оскорблениями? – Сойка, изначально явно желавшая что-то ответить, спешно проглатывает свои невысказанные реплики, а я продолжаю, мне мало сказанного. – Ты думаешь лишь о себе, плевать тебе на других. Эвердин, ты конченая эгоистка, лелеющая лишь свою боль, и знаешь что? Шла бы ты, куда подальше со своими извинениями! – сопровождением последней фразы является полет очередного, ни в чем неповинного бокала о стену. Видимо, это начинает входить в привычку.       Вот оно! Эвердин сглатывает, в ее серых, бездонных глазах появляются слезы. Мои слова успешно достигают намеченной цели, уколов ее в самое сердце. Ей больно так же, как и мне пару дней назад. Наконец-то я ощущаю столь долгожданное облегчение, а вместе с ним и горечь. Мои слова, подобно дегтю, отравляют не только ее, но и меня самого. Одинокая слеза скатывается по ее пылающему лицу. Она отводит взгляд и, явно не желая делать меня свидетелем своей слабости, медленно ступая на дрожащих ногах, направляется к выходу, спасаясь бегством. На секунду остановившись и не оборачиваясь, Китнисс совершенно спокойно говорит:       - Я извинилась, потому что была не права, Хеймитч, потому что сделала тебе больно, хоть и не намеренно. А ты, – она делает паузу. Прерывисто выдыхает. – Ты только что сделал то же самое, что и я тогда, – поворачивает голову на бок и, ухмыляясь, добавляет: – Вот только разница в том, что ты это сделал намеренно. Надеюсь, тебе стало легче? – Нет, будь она неладна, мне не стало легче! Мне стало совестно, ведь девчонка, безусловно, права, желая избавиться от своей боли, я сделал больно ей.       - Китнисс, – устало и с долей вины окликаю я Сойку, она оборачивается. – Просто нужно время, понимаешь? – она кивает головой.       - Да, конечно, – и спустя секунду покидает мой дом, оставляя меня одного наедине со своими мыслями и чувством того, что я хоть и прав, но, безусловно, перегнул палку. Зато, теперь между нами нет этой слепой недосказанности. Да и уже, наверное, ничего нет.       В конце концов, Сойка не виновата, она всего лишь сказала мне правду, пусть и горькую, но все же, правду. Я же, в свою очередь, тоже не солгал. Почему же так щемит в груди, ведь мы вроде бы пришли к согласию? Нам обоим нужно время, чтобы остыть, успокоиться и расставить все по полочкам.       С девчонкой можно помириться завтра или послезавтра. Только не сегодня, только не сейчас. POV Китнисс       В душевных терзаниях и раздумьях проходит еще пара дней и бессонных, одиноких ночей, в которых я, опять мучимая кошмарами, где Прим, переродки, арена, убитые мной трибуты, погибшие друзья, война, унесшая тысячи жизней, и море, огромное море крови. Море, в котором я тону, и нет никого, кто мог бы спасти меня. Никого, даже Хеймитча. А он так нужен.       «Зачем он это сказал? Неужели он и в самом деле так думает? В самом деле, считает меня занозой?» - я, гонимая этими глупыми мыслями, иду туда, где мне всегда рады, в лес. Решаю поохотиться, успокоить нервы. Все равно сейчас я просто не способна заняться чем-либо.       Выхожу на столь любимую мной еще с самого детства Луговину, служившую теперь братской могилой тем, кто погиб во время бомбежки. В Дистрикте больше не осталось тел умерших, все они теперь покоятся здесь. Луговина, которая всего лишь несколькими месяцев тому назад, будучи полностью перерытой, напоминала огромную дыру в моей душе, теперь, покрыта редким зеленым покровом и такими же редкими, но очень красивыми цветами. Эти цветы сделали луг более живым, умело замаскировав смерть, что теперь навеки покоится в его недрах.       Лес – это удивительный мир, к которому хочется прислушаться, чтобы уловить каждый его шорох. Весна в лесу - это особенная пора, период, когда все обновляется, подготавливая здешних обитателей к жаркому лету. Свежая, зеленая листва снова шелестит на ветвях, земля под деревьями покрывается травой и мягким мхом. С каждым днем в лесу расцветает все больше цветов: примулы, медуницы, незабудки, колокольчики, дикие нарциссы и тюльпаны.       Из нор выползают лисы, где-то в берлоге просыпается медведь. К слову сказать, мне еще ни разу не доводилось лицом к лицу встретиться с последним. Помню, как-то раз отец рассказывал мне, что медведи, которые водятся в наших лесах, крайне опасны. Эти животные являются одними из самых крупных наземных хищников, встреча с которыми не сулит ничего хорошего. Достигают медведи в среднем около трех метров в длину, но некоторые жители Дистрикта утверждают, что иногда встречаются и четырехметровые особи. Якобы раньше, в темные времена, когда Дистрикт не был отгорожен от леса электрической проволокой, эти страшные животные часто забредали в гости, наводя ужас на местных жителей. После того как вокруг Дистрикта был выстроен так называемый забор, медведи исчезли. Но они остались в здешних лесах, и это еще одна веская причина, по которой жители Двенадцатого дистрикта предпочитают не соваться в лесную чащу.       Охота проходит на редкость плодотворно. Мне удается подстрелить четырех белок и двух молодых индюшек. Довольная, я осматриваю результат трехчасовых скитаний по лесу и, засунув добычу в сумку, привязываю беличьи тушки к поясу, так как в сумке просто не остается места. «Зато добытого мяса с лихвой хватит на ближайшие два-три дня», - весело думаю я. И хотя сегодня я вышла в лес вовсе не из-за ставшей ребром проблемы о нехватке дичи, которая как таковая – отсутствует; все же, не могу не отметить, что за охотой я почти забыла обо всех событиях, произошедших за последние девяносто шесть часов.       Домой я решаю пойти другой дорогой. Хочу проверить выставленные двумя днями ранее силки. У меня они получаются не так мастерски как у Гейла, поэтому я почти не надеюсь найти в них что-либо, но проверить все же стоит.       Солнце высоко над головой, время немного за полдень. Стараюсь идти быстрым шагом, желая вернуться домой задолго до наступления темноты. Не то что бы я боялась, просто мало приятного в том, чтобы в кромешной тьме бродить по лесу, который в ночное время суток, живет совершенно иной, кажущейся зловещей, жизнью. За этими мыслями мне начинают мерещиться посторонние, несвойственные этому месту голоса. Оглядываюсь – ничего. Я будто бы ощущаю чужое присутствие, но, пытаясь отогнать подальше все неприятные мысли, начинаю тихо, себе под нос, напевать веселые песенки, которые когда-то мне пел отец, вот так же в лесу. В поле зрения виднеются мои силки, в которых, к моему разочарованию, совершенно пусто, однако они повреждены. Обхожу силки, осматриваясь по сторонам. Никого. Мятые кусты, изломленные ветви низких деревьев.       Совсем недалеко, к северу от моего местоположения, слышатся странные, неслышные ранее звуки, издалека напоминающие гортанный рев какого-то зверя. Иду на звук, постепенно ускоряясь, а в следующий момент, уже бегу навстречу неведомому. С каждым шагом рев становится отчетливее, ближе. Что-то необъяснимое влечет меня, заставляя забыть об осторожности. Впрочем, совершенно напрасно.       Металлический скрип и резкое чувство боли в левой ноге заставляют меня остановиться и я, чудом не упав, остаюсь на ногах. Помимо моей воли из груди, нарушая временную лесную тишь, вырывается нечеловеческий вопль, который в следующее мгновенье переплетается с ревом того самого животного, на звуки которого я бежала. Пытаюсь успокоиться и сдержать громкие стоны, рвущиеся наружу. Осматриваю ногу, но то, что я вижу, меня совершенно, не радует. Огромные металлические, литые тиски, с едва зазубренными краями сжимаются на моей тонкой щиколотке. Это капкан, похожий на те, что, по словам отца, ставились на медведей. Сглатываю. Стараюсь не паниковать, но острая боль, признаться, не самым лучшим образом влияет на мое самообладание. Медленно, пытаясь не тревожить раненую ногу, опускаюсь на землю. Трясущимися руками, преодолевая дикую боль, ломая ногти до мяса, пробую разжать металлические тиски, это удается не сразу. Каждая попытка приносит новую волну боли, и проходит, казалось бы, целая вечность, прежде чем мне все же удается высвободить ногу из капкана. Так все выглядит еще хуже, небольшие зазубрины, впившиеся в кожу, оставляют на ней неглубокие, но рваные, пульсирующие раны, сквозь которые горячими ручейками сочится алая кровь.       «Остановить кровотечение!» - даю себе целенаправленную команду.       Безжалостно разрываю свою рубашку на толстые, длинные полосы, после чего наспех туго перевязываю ими ногу. Активно пропитывающий тонкий материал поток крови постепенно останавливается. Пытаюсь встать на ноги. Ступать больно, но с помощью наскоро сооруженной трости – возможно. С каждым шагом, я все изощреннее и красочнее выражаюсь в свой адрес, ругая себя самыми грязными словами. Ну, вот зачем, скажите на милость, сдалось мне проверять эти проклятые тиски? И как теперь добраться до дома?       Откуда-то издали доносится чей-то голос… и все тот же гортанный рык. Причем рык все ближе, а голос, мне кажется или он окликает мое имя? Останавливаюсь. Оборачиваюсь. Прислушиваюсь, и вот уже в следующее мгновенье отчетливо слышу… Хеймитча.       - Китнисс, беги скорее! – ментор мчится в моем направлении, попутно вытаскивая из-за пояса свой охотничий нож. Лезвие блестит в лучах солнца. – Оглянись! – орет ментор, ускоряя шаг. На его лице… испуг?       Я оборачиваюсь в тот самый момент, когда до моего слуха совершенно отчетливо доносится тот самый животный рык. В метрах десяти, огромный, разъяренный, движущийся на меня медведь. Равномерно окрашенная, густая, иссиня-черная шерсть. Мощное, с высокой холкой тело, массивная голова с небольшими ушами и свирепыми глазами. Огромная озлобленная пасть и грозные сильные лапы оснащены мощными, невтяжными когтями, готовыми в эту самую секунду разодрать меня в клочья.       Инстинкт самосохранения срабатывает моментально, рука автоматически тянется к луку, другая за стрелой. Животное ускоряется. Я натягиваю тетиву, прицеливаюсь. Медведь в пяти метрах от меня. Первобытный животный страх студит кровь, я не имею право на ошибку. Выдыхаю и стреляю. Оглушающий рык. Промахиваюсь, и в мгновение ока из охотника превращаюсь в жертву. Неистовый крик Хеймитча совсем рядом, но все же недостаточно близко. Тянусь за второй стрелой, но понимаю, что мне не успеть. Зверь в паре метров от меня. Жизнь черно-белыми кадрами проносится перед глазами. Наконечник моей стрелы направлен на приближающуюся, словно кожей ощутимую смерть. Прошлое и будущее переплетаются воедино, настоящее стремительными темпами исчезает из-под моих ног. Натягиваю тетиву. Животное, подобное огромной грозовой туче нависает надо мной. Выдыхаю. Лапа с пятью острыми лезвиями грозно замахивается. Толчок. Падение. Два рыка сплетаются в один, а я становлюсь невольным наблюдателем происходящего. Борьба за жизнь, за лидерство. Лезвие ножа. Хеймитч. Кровь. Мертвая туша. Стон. Бездыханное тело. Мой безумный крик, разрывающий грудную клетку. Жизнь и смерть. Всего лишь миг… и неисцелимый страх потери. POV Хеймитч       Спустя пару дней я успокаиваюсь и, понимая, что, несомненно, перегнул палку, иду к Сойке. Ее не оказывается дома. Сальная Сэй говорит, что девчонка пошла в лес. Ну конечно, где же ей еще быть? Также от Сэй я узнаю, что Китнисс в последние дни сама не своя.       - Забрала лук, сказала: «Нужно успокоиться!» - и умотала на охоту, – объясняет женщина, – Ты подожди, Хеймитч, она давно ушла, часа три назад. Скоро обернется. – Сэй улыбается и возвращается к своим делам.       Проходит пара часов, а Китнисс все нет. Странное чувство тревоги не дает мне покоя, настырно ковыряя в груди. Расхаживаю по гостиной, пытаясь убедить себя в том, что все хорошо, и мне не о чем беспокоиться, ведь девчонка знает лес как свои пять пальцев. Но, когда Сальная Сэй тревожно говорит: «А не случилось ли чего, Хеймитч? Девочки давно нет, обычно она уходит всего на пару часов и к обеду возвращается!» - чувство тревоги начинает бить в колокола.       - Я схожу за ней, Сэй, не волнуйся, – с этими словами я выбегаю из дома Китнисс, про себя молясь, чтобы все мои тревоги оказались напрасными.

***

      Найти Китнисс мне удается не сразу, но когда она все же оказывается в поле моего зрения, хоть и очень далеко, я ликую. Пару раз окликаю девчонку, но она, озираясь по сторонам и не замечая меня, следует дальше. Ступаю за ней, стараясь не выпускать из виду. Вдалеке слышны какие-то звуки. Слишком далеко, мне не разобрать. Неожиданно Сойка срывается с места и, словно гонимая всеми ужасами ада, бежит сломя голову на все четче доносящийся издали шум. Бегу за ней, но девчонка оказывается проворнее, и к моему глубокому разочарованию, ей удается скрыться из виду. Я не успеваю толком прочувствовать всю глубину этого, без сомнений, сильного чувства, как лесную тишь пронзает исступленный крик Китнисс. Ускоряюсь и ощущаю, как загорается земля под моими ногами. По мере того как я сокращаю расстояние разделяющее нас, ее стоны становятся все громче и болезненнее. Они рвут в клочья мою душу.       Китнисс снова оказывается в поле моего зрения, совсем близко, примерно в пятидесяти метрах от меня, когда я замечаю, что прямо на нее движется огромный, свирепый черный медведь. Окликаю девчонку, она оборачивается.       - Китнисс, беги скорее! – Сойка, словно приросшая к земле, с изумлением смотрит на меня, я же со всех ног мчусь к ней. Заметив на ее ноге кровавую повязку и самодельную трость, о которую она упирается, понимаю, что бежать девчонка не сможет. Ускоряюсь, попутно высовывая из-за пояса свой охотничий нож. – Оглянись! Китнисс, оглянись! – она слушается меня и, завидев зверя, инстинктивно тянется к луку. Выпускает в гиганта стрелу, но промахивается. Разъяренное животное с грозным рыком кидается на Сойку. Девушка тянется за второй стрелой, но я понимаю, что она не успеет, медведь раздерет ее, прежде чем она натянет тетиву.       Кровь закипает в жилах, сердце бьется где-то в животе, а в висках пульсирует одна единственная мысль: «Спасти ее любой ценой!» Я уже в двух шагах от Эвердин, когда зверь, нависая над ней, готовится нанести роковой удар. Нет времени на раздумья. Это тот самый случай, когда от одной единственной секунды может зависеть, останется ли девушка в живых или нет, и решение приходит само по себе, заменить ее – собой. Это ведь так просто, и я это делаю. Отталкиваю Китнисс, принимая удар на себя. Это единственное правильное решение, и пусть даже оно будет последним в моей жизни, но все же, оно самое правильное. И хотя силы катастрофически неравны, все же я борюсь до конца. Главное не подпустить зверя к девчонке, нанести ему максимальное количество ран, и при этом совсем не важно, сколько я получу взамен.       Мертвая туша валится на землю. Я падаю рядом с ней, ноги совершенно не держат меня. Дышать становится трудно, почти невозможно. Голову пронзает острая боль. Мир, словно карусель, кружится вокруг меня. Сквозь звон в ушах слышу жалкий крик Китнисс. Расплывчато вижу ее, нависающее надо мной, лицо, которое постепенно превращается в бесформенное, сплошное пятно. Я с трудом различаю горький плач, сопровождаемый тихими, скулящими мольбами:       - Только не умирай, Хеймитч, – просит девушка, – Только не сейчас!       А я не могу ей ничего обещать. Я устал. Мне страшно хочется отдохнуть, я позволяю темноте окутать себя, и она бережно погружает меня в бездну.