Охотники и жертвы

— Выглядит глупо, — вздыхаю я.  — Ну, творение не может быть умнее создателя.  — Не может. Я снимаю ленту, собирающую шторы, и снова оборачиваю ее вокруг тяжелой ткани, пониже. Но как ни сделай — гостиная привлекательнее не становится. Может, уют здесь не предусмотрен?  — Что мне еще с ней сделать? — я кручу ленту в руках, в воздухе прикладывая ее то к каминной полке, то к люстре.  — Можешь на ней повеситься, — слышится ироничное предложение.  — Люстра не выдержит, — я скептически оцениваю ее и убираю ленту в ящик комода. — А вообще-то, пусть они сами что-нибудь придумают. Я им не дизайнер.  — Тоже неплохое решение.  — Надеюсь, кому-нибудь здесь понравится, — тихо замечаю я, проходя в кухню.  — Ну, у нашей бабки был весьма старомодный вкус, а ты хотя бы попыталась все исправить…  — Самое главное, что я разобрала хранилище, и теперь это просто подвал, — замечаю я.  — Огромный потайной подвал охотников…  — Не смешно!  — Смешно.  — Ну, совсем немного, — все-таки соглашаюсь я.  — Главное, что там нет ничьих скелетов.  — Да уж, — фыркаю я и хмурюсь. К слову об этом… — Наверное, надо сказать Пэнни.  — И что ты ей скажешь?  — Может… чтобы убрала памятник. Он ведь там не нужен. Или…  — Да пусть стоит.  — Но там никого нет! — я не выдерживаю и повышаю голос. — Там нет… тебя. Это твоя могила, Пит, но тебя там нет, — я продолжаю, едва веря в собственные слова.  — Ну, а зачем ей знать?  — Однажды она узнает.  — Каким это образом? Я молчу, не решаясь выпустить на поверхность хоть одну из своих мыслей. Может, и правда, не стоит. Может, ей лучше не знать пока.  — Я не знаю, что делать, — вслух признаюсь я.  — Вероятно, жить дальше.  — Я не знаю, как.  — А как это делают остальные?..  — Остальные не…  — А ты не знаешь, через что проходит каждый из них. Какой выбор однажды вставал перед ними. Правильного решения не было. Правильных решений вообще не бывает.  — Сеанс психоанализа, — морщусь я, стараясь не увязать глубоко в собственных мыслях. — Я все равно не смогу жить спокойно, зная, что на моих руках!  — Да сколько хочешь. Но, поверь, мы тебя не осуждаем. Моим решением было уйти тогда. Лис не должна была решать за меня. И ты не должна была. Я умер, когда понял, что оборотень укусил меня. Я решил это сам. И я не хотел поступать иначе, ты же хорошо меня знаешь, Грей. Я не могу отвечать за других, но, думаю, в конце концов, это не самый плохой для нас вариант. Ни один из нас тебя не винит. Ты должна была решать и имела полное право решить так, как будет лучше для тебя. Я рад.  — Я была бы рада, если бы ты не был просто утешающим голосом в моей голове, — едва слышно произношу я. Но ответом мне — тишина. Дом, благодаря или вопреки моим стараниям, все-таки кажется жилым. Практически обыкновенным, если честно. В первый день мне казалось, что это гиблое дело, что ничего не выйдет, вообще ни из чего не выйдет. Но вот позвонил агент, назначил один, а потом еще один показ, и колесо завертелось. Я смотрела на это с опаской и неподдельным равнодушием, но жизнь все равно шла и тянула за собой. Когда адвокат разобрался с моей страховкой за сгоревший дом, это был еще не добрый знак, но уже как будто кивок сверху. Потом позвонила Шер, чтобы узнать, почему я так долго не подавала признаков жизни — она именно так и сказала «признаки жизни», что я невольно и впервые за долгое время рассмеялась прямо в трубку, а потом ответила, что решала старые проблемы. Это было абсолютной правдой, но все равно далеко от истины. Что ответить на вопрос «Успешно?» я не придумала, а на шутливое замечание «Может, нашла кого-нибудь себе?» только мотнула головой, но подруга на удивление не стала продолжать допрос. Один человек, как я и говорила, не смог бы удержать меня в таком месте. Ребят из Стаи я больше не видела — да и не жаждала встречи — и, возможно, желание было обоюдным. Мне нечего было им сказать и, пожалуй, эту тему нашего общения я предпочла бы забыть навсегда. Я даже не хотела знать, что они думают о моем решении, просто намеренно избегала любых контактов. Но самое трудное все равно только предстояло мне. Несколько раз я действительно набирала номер Пенелопы, но смелости дозвониться мне так и не хватило. Уверена, что шериф и полиция уже сообщили ей, что произошло. Шаг оставался за мной, но даже спустя столько времени и событий, я так и не научилась говорить о смерти. Да и не знала, рассказывать ли тете настоящую историю гибели ее детей. Она похоронила Пита как героя, охотника и гордость семьи, и мне не хотелось говорить, что он мог совершить немало зла, став берсерком. К тому же, это случилось по вине Лис, и отчего-то мне казалось, что Пенелопе будет легче считать и ее достойной дочерью. Иногда люди просто заслуживают, чтобы в них поддерживали веру в то, что их спасает. А еще каждый заслуживает, чтобы о нем помнили что-то хорошее. Я взяла на себя только одни похороны, хотя вообще-то церемонии как таковой не было. Я просто сломала ненавистные кости брони, сняла медвежий череп и закопала тело Питера в лесу. В том месте, которое, как мне показалось, пришлось бы ему по душе, и так глубоко, чтобы на этот раз до него точно никто не добрался. Стояла сухая и прохладная осенняя ночь, я говорила без умолку все время и, бросая одну горсть земли за другой, думала, что мне опять не удалось попрощаться нормально. Впрочем, вряд ли такое прощание существовало. Крис предлагал свою помощь, но я отправилась в лес одна, хотя прекрасно понимала, что никогда не буду одна в лесу. Но все самое страшное, что могло там со мной случиться, уже случилось. И все-таки я ошибалась, говоря, что это было мое решение. По крайней мере, не полностью. В то самое мгновение, когда я могла предпочесть Питера себе, когда перед глазами как живой встал наш разговор, что мог произойти снова, я поняла, что этого не случится. Что его ждало здесь: кровавый след берсерка, мертвая сестра, другая сестра-оборотень… Он не выбирал этого, хотя имел полное право. Мы с Лис решали за него, хотя прав на это у нас не было. Мне до сих пор хочется верить, что я поступила хоть немного лучше нее. Хотя бы по отношению к Питу. Итого, отгоняя мысли о том, что это все же было убийство, я оставила на руках только две трети выбора. Наверное, ничего в моей жизни не было проще и тяжелее одновременно.  — В общем, надо подыскать другое место работы, — вздыхает Шер, снова позвонив.  — Да, похоже, — соглашаюсь я, насыпая кофе в турку. — На самом деле, я даже немного рада.  — Я тоже! С Виктором все равно ничего не получилось! — она тоже гремит какой-то посудой.  — Расскажешь? — интересуюсь я.  — Только не сегодня! Я еще не готова вспоминать… это.  — Звучит интригующе, — я хмыкаю. — Но так и быть, подожду, когда ты созреешь.  — Да я созрела, просто… — Шерон медлит. — Когда ты там возвращаешься?  — Скоро, — слабо улыбаюсь я, хотя она и не видит. — Так скоро, как смогу.  — Ладно, — у нее на заднем плане что-то падает и разбивается. — Ми-ми, засранка, я тебя поймаю! — возмущается Шер, прикрыв рукой трубку, а потом возвращается: — Давай я тебе перезвоню? Эта мелкая забралась на мою полку с сувенирами!  — Хорошо, — я отпускаю ее разбираться с драчливой кошкой, и сама нажимаю отбой, но через пару секунд мне приходит сообщение, от нее же. «Ах да, я очень рада, что тебе лучше. Жду твоего возвращения! XOXO» «Спасибо!» — набираю я, а потом долго смотрю на экран, хотя и не жду ответа. Только мне не лучше, Шер. Мне просто по-другому. Это глупо, подпрыгивать от каждого звонка, но еще глупее то, что за последние дни мой телефон почти не смолкает. Шер с новостями о расформировании штата, адвокат по вопросам недвижимости, агент по продаже дома, автомастерская, где мою машину не то что починили, а скорее заново собрали после той жуткой аварии: в моей голове стучало «кто угодно, только не Пенелопа». Но когда впервые за три дня раздается звонок в дверь, я даже не сразу понимаю, откуда звук. Поэтому несколько секунд уходит только на осознание того, что еще не все люди превратились в голоса на том конце телефона, и почти минута на опасливый спуск по лестнице и возню с замком. Я не запоминала, как работает эта крутая «антивзлом-система», а тренироваться особо незачем.  — Можем поговорить? Я сглатываю.  — Ладно. Дерек проходит в дом, и я медленно тяну дверь, чтобы закрыть.  — Крис сказал, ты уезжаешь, — в этих словах не столько обвинения, сколько непонимания.  — С Крисом я тоже это не обсуждала, — защищаюсь я. — Знаешь, давай поговорим на улице. На слух я догадываюсь, что он следует за мной, и не оборачиваюсь. Впрочем, я не смогла бы сделать это, даже если бы захотела. Я сажусь прямо на ступенях у входа, но в горле в один миг встает ком, и я не знаю, что говорить, хотя он еще не задал ни одного вопроса.  — Ты уезжаешь из-за меня?  — Что? — я теряюсь. — Нет, вовсе нет, с чего ты взял?  — Ну, — он прочищает горло. — Я живое напоминание того, что твой брат мертв. И отчасти причина, — добавляет Дерек совсем тихо. — Думал, ты винишь меня. Поэтому не хочешь видеть.  — Нет, — повторяю я чуть менее уверенно. — Все не так. Это… сложно объяснить. Все, что произошло… я пытаюсь разобраться.  — Ты могла прийти ко мне. Или позвонить, — он вздыхает. — Да что угодно. Чтобы я понимал… — Дерек в упор смотрит на меня. — Я не понимаю, все ли с тобой в порядке.  — Все в порядке, — автоматически отвечаю я, и тут же понимаю, что именно сказала. Мотаю головой. — Все очень странно. Я же говорю, я пытаюсь разобраться.  — Я могу помочь, — убеждает меня Дерек.  — Спасибо. Но я привыкла решать свои проблемы в одиночку.  — Грей, — вздыхает он и замолкает, видимо, подбирая слова. — Тебе не понравится то, что я скажу, но послушай. Ты оборотень. И теперь ты нуждаешься в стае, даже если тебе этого не хочется. Ты зависишь…  — Я не хочу зависеть, — перебиваю я.  — Это нужно тебе, — повторяет он. — Хотя бы в первое время. Хотя бы на месяц. Скотт, как твой альфа, поможет. Первые превращения дадутся тебе легче…  — Я не хочу! — я вскакиваю и тут же чувствую себя маленькой девочкой. Глаза щиплет. Я скрещиваю руки на груди, так и оставшись стоять, смотря на Дерека сверху вниз. — Я не хочу, — четко повторяю я, — даже думать о превращении. Он поднимается и делает шаг ко мне. Почему-то не в силах отступить, я только отворачиваю голову.  — Я просто хочу помочь тебе.  — Мне уже помогли, спасибо, — вырывается у меня, и я тут же зажмуриваюсь, стараясь оставаться спокойной.  — Я не хотел, чтобы это случилось с тобой, — после паузы произносит Дерек.  — Обращение или смерть? — глухо переспрашиваю я, так и не подняв глаз.  — Ничего из этого.  — Ну, выбирать все равно пришлось.  — Не мне, — коротко отвечает он. — Я не смог решить, что хуже. В смысле, что хуже для тебя. Я… струсил. Я вскидываю голову, но Дерек смотрит мимо меня.  — О чем ты? — хмурюсь я. Он молчит довольно долго.  — Я вспомнил, что ты так и не ответила на мой вопрос, что бы ты выбрала, — смерть или обращение. Я думал, что ты не простишь мне, если я приму это решение за тебя. Я не могу произнести ни слова, пока его слова, во всех возможных смыслах, не укладываются в голове.  — Ты был прав, — я встречаюсь с ним взглядом. — Я бы не простила тебе этого. Дерек не меняется в лице, но его плечи как будто немного опускаются.  — Я бы никому этого не простила, — продолжаю я.  — А как же Крис? — наконец произносит он. Я пожимаю плечами.  — А ему я могу этого и не прощать, — дернув уголком губ, я так и не выдавливаю из себя улыбку. — Я уезжаю не из-за тебя. Я просто не могу жить здесь, когда каждый день может закончиться как… как то полнолуние. Я не готова рисковать своей жизнью каждый раз и бояться, что кто-то еще умрет по моей вине. Или пострадают мои близкие. Или еще что-то случится…  — Мы всегда сможем защитить тебя. Я смогу, — говорит Дерек, и это очень похоже на обещание, но я не позволяю себе поверить.  — А если что-то случится с тобой? — мой голос странно садится. — Я больше не смогу открыть шкатулку, чтобы все неведомым образом стало хорошо. Чаще всего я просто все порчу.  — Для этого и нужна стая — когда тебе нужна помощь или поддержка, ты ее получаешь.  — В эпицентре взрыва не спасет дружеское плечо! — восклицаю я с горьким смешком. — А вне этого города я справлюсь сама. Мне не нужна стая.  — Но мне нужна, — говорит Дерек и тут же замолкает, хотя взгляда не отводит. — Ты нужна мне. У меня перехватывает дыхание. Я мечусь взглядом по всему вокруг, но ничего не вижу.  — Ты мне нужна, — повторяет он. — Грей. Пожалуйста, останься. Я с трудом беру себя в руки, но ответить так и не могу. И остаться тоже не могу. Это все… все, что здесь происходит, — сильнее меня. Сверхъестественное, проблемы, чувства, что зарождаются во мне, когда я смотрю на Дерека. Это сломает меня.  — Прости меня, — я отступаю и захожу в дом, все силы тратя на то, чтобы только не обернуться. А когда закрывается дверь и замок щелкает, я больше не могу сдвинуться с места. Пытаюсь вслушаться и понять, что происходит снаружи, но не выходит: внутри меня такой грохот, будто какой-то город становится песком и пылью. Зато больше здесь рушиться нечему. Телефонный звонок настигает меня, когда я впервые забываю, что их стоит бояться. И я отвечаю точно так же, как и всегда: спокойно и практически равнодушно:  — Да?  — Грей, здравствуй, это Пенелопа. Мое сердце сжимается в узел, а потом продолжает биться, медленно восстанавливая ритм. — Здравствуйте.  — Дорогая, у тебя в порядке? — с некоторым беспокойством, за которым слышится что-то еще, спрашивает она.  — Да, — выдыхаю я, только сейчас заметив, что закрыла глаза. Я не могу спросить ее в ответ. У меня не поворачивается язык. Он налился свинцом и прирос к небу.  — У меня… печальные новости, — наконец собирается с силами тетя. — Лис…  — Я знаю, — против воли вырывается у меня. — Я знаю, и мне очень жаль! Пожалуйста, простите, что не позвонила сразу! Я так и не открываю глаз, но чувствую, как слезы бороздят мои щеки и капают с подбородка.  — Ничего, Грей, все нормально. Спасибо, — обрывочно и сдержанно отвечает Пенелопа. — Я надеялась, что ты приедешь проститься с ней. Церемония состоится завтра, в десять утра. Это там же… Там же, где Пит. Кивнув несколько раз, я уже не пытаюсь остановить слезы. Разве что не даю себе разрыдаться в голос.  — Я буду.  — Хорошо. Спасибо, Грей, — благодарит она. — Прощай. Я держу телефон возле уха, пока не стихают короткие гудки, а потом еще долго сижу в тишине.  — А я могла бы быть жива? — мой внутренний голос плавно превращается в голос Лис.  — Если бы не слилась с Ягуаром и не попыталась вернуть Пита с помощью сил, которые никому не подвластны.  — Значит, нет, — она будто хихикает, и я вся сжимаюсь от такой игры подсознания. — А ты вот жива. И сестра замолкает, давая мне насладиться осадком сожаления и боли. Иногда дни, которые ты очень ждал, выдаются плохими, а тучи рассеиваются именно тогда, когда это больше всего кажется неправильным. Солнце, слишком яркое для конца октября, слепит меня всю дорогу, и перед глазами то и дело появляются белые пятна. Не помогает даже козырек, а темных очков у меня нет. Мелькает мысль, что у меня теперь слишком чувствительные глаза, но задумываться об этом я не хочу. По крайней мере, не сейчас — потом, когда это будет уместно. Я паркуюсь, едва отыскав свободное место неподалеку от кладбища. Переодеваю ботинки на туфли, как будто мне есть дело до впечатления, которое произведу, одергиваю рукава платья и, глубоко вздохнув, выхожу из машины. Мне приходится пройти сотню футов, но различать людей я начинаю куда раньше. Я никого здесь не знаю, а тети не видно, так что я не стараюсь поскорее дойти до них. На самом деле, я использую каждый свой шаг для того, чтобы взять себя в руки. Или, по крайней мере, чтобы обстоятельства взяли меня в руки. Чтобы черное платье успокоило мое сознание, чтобы больше не хотелось кричать или скулить, вспоминая о событиях прошедшего полнолуния и чувствуя, как кости начинают зудеть, а мышцы натягиваются без причины. Чтобы туфли сжали ступни так, что других мыслей, кроме как избавиться от них, не осталось. Чтобы эти люди, незнакомые, серые, печальные, никак не выделили меня из толпы. Чтобы я стала самой обыкновенной, раздавленной горем, а не виной, потерявшей сестру, а не приложившей руку к ее смерти. Но я знаю, что все это не так, и кажется, будто остальные — тоже. Я боюсь подходить к открытому гробу и просто сажусь где-то с краю ряда белых стульев, чем, наверняка, только выдаю свое состояние. Но у меня нет сил смотреть на Лис снова. В какой-то момент лицо мертвого становится восковой маской, и ты перестаешь верить, что это тот же самый человек. Кукла. Подменыш. Пытаешься отрицать, хотя и осознаешь, что это пустое. И если это единственная версия того, кого ты знал и любил, место ей в земле. Голоса вокруг тихие, а фразы обрываются так внезапно, что я перестаю их слушать, чтобы понять, кто есть кто из десятков пришедших. Должно быть, у Лис было много друзей. Может, не в последние полгода скитаний, но до этого… Невольно я пытаюсь вспомнить всех, кто еще мог ждать меня после года, который я провела практически в одиночестве. Сколько бы их пришло, будь это мои похороны? И будет ли на них кто-то из действительно близких мне людей? У меня же нет никого. Мне всего двадцать три, а у меня уже никого нет. Но мои потери хотя бы ожидаемы. Рано или поздно это бы произошло. Так правильно, хоть и нестерпимо больно. Но Пенелопа… Она не должна хоронить своих детей сейчас. Она вообще не должна их хоронить. Я не замечаю, как начинается церемония, как места заполняются людьми и как появляется священник. Даже не слышу, что он говорит. Я и так знаю. О том, что Каллисто Кейн прожила хоть и недолгую, но полную жизнь, что была, вопреки всем обстоятельствам и трудностям, хорошим человеком, а если когда-то и совершала ошибки, то точно не со злым умыслом. Она была достойной дочерью и верной сестрой, и сейчас перед ней открыта дорога в другой, несомненно, лучший мир, и таков закон жизни. Таков, что все, рано или поздно, подходит к своему логическому завершению. И пусть мы никогда не знаем, на каком отрезке своего пути встретим его, и каким оно будет, сам факт его существования придает нашей жизни тот самый смысл. И не в наших силах остановить смерть, но остановить мгновение, прекрасное, пронизывающее до самого сердца, мы можем. С помощью близких, родных, друзей и даже незнакомцев. Нужно только не бояться остановиться, вложить больше времени в это самое мгновение, не боясь потом его потерять. Я уже слышала все эти слова. В этот раз они звучат громче, и я, наконец, начинаю слушать. После того, как всех просят попрощаться с покойной, я, уже не тяжелая, как каменная плита, а полусознательная, не чувствуя ног, все-таки приближаюсь к гробу — почти последней. Лис — это все еще она, несмотря на бледность и запавшие щеки, — вовсе не похожа на спящую, что бы там ни говорили остальные. Она похожа на меня. И от этого факта мне даже не становится жутко. Ее светлые волосы аккуратно уложены, черты лица заострены, а тело кажется таким маленьким, каким никогда не могло бы выглядеть ее сильное, охотничье, живое тело. На мгновение оно плывет перед моими глазами, но потом я моргаю и снова вижу ее хорошо.  — Я, правда, не хотела, чтобы так произошло, — произношу я беззвучно, почти не открывая рта. — И я надеюсь, что там, где ты сейчас, ты, если не счастлива, то хотя бы умиротворена. Знай, что ты сделала все, что могла, и куда больше, чем мог кто-либо еще. Прощай. Я прикасаюсь к ее пустой руке и ухожу, не чувствуя, что получается, но надеясь оставить Лис здесь, вместе с моим непониманием, с ее решениями и всем, что она когда-то сделала для меня, — хорошим и плохим. Никакая часть меня не злится. Я бы предпочла, чтобы она переворачивала мою жизнь снова и снова, чем осталась здесь навсегда. На выходе с кладбища я наконец встречаю тетю, увядшую, но неизменно стойкую. Она обнимает меня так же крепко, как раньше, а потом приглашает к себе в дом. Я возвращаюсь в машину, завожу мотор и почти не замечаю времени в пути. Солнце все еще светит. В доме много народу, и стоит неприятный тихий гул. Я осторожно продвигаюсь вглубь кухни, потому что в гостиной вряд ли окажутся знакомые лица. Разве что Кейт решит попрощаться с подругой, но это было бы так неразумно с ее стороны, что даже предполагать глупо. Пенелопа разговаривает с кем-то незнакомым, но вскоре оставляет его и замечает меня. Мне неловко и так стыдно, за все сразу, что горло сдавливает и не отпускает. Но даже если бы я могла говорить…  — Вы… Как вы держитесь? — не придумав, чем еще закрыть тягостную паузу, спрашиваю я. Пенелопа молчит некоторое время, а после отстраненно улыбается.  — Все будет в порядке, — она будто отвечает на свой собственный вопрос. — Мне сказали, что все произошло быстро, и она не страдала. Мои уши взрезает дикий крик Лис, который — тише или сильнее — постоянно звучал в моей голове первые два дня. Крис и шериф подделали отчет о вскрытии, я знаю. Многочисленные внутренние кровотечения сменились тромбом в мозгу, который закупорил сосуд во время безобидной аварии. Наверняка, это для них не первый подобный случай, но в этот раз я не имела и слова против.  — Это случилось в Бэкон-Хиллз, — продолжает тетя. — Вы с ней… Вы не виделись, когда она приехала? Я даже не знаю, что ей там понадобилось… Слова даются мне с трудом, но ложь — отчего-то очень легко.  — Нет, я не знала, что она тоже в городе, — слышу я свой голос будто со стороны. — Я жила в доме на Шестой улице, но Лис туда не заезжала. Со стороны звучит убедительно. Хотя скорее обыкновенно. Пенелопа кивает, смотря в пол и плотно сцепив руки.  — Я даже не знаю, что она делала последние полгода.  — Наверное, просто жила, — выговариваю я, тоже избегая ее взгляда. — Не сдавалась.  — Мне порой казалось, что… будто что-то не так, понимаешь? Словно я должна была что-то заметить, но… упустила, — на этот раз Пенелопа обращается прямо ко мне. — Что я сделала не так?  — Я не… не думаю, что вы в чем-то ошиблись, тетя Пенни. Ее смерть — это случайность. Ужасная несправедливая случайность.  — Мне страшно думать, что я ничего не могла изменить. Что это просто произошло. Нас ведь не так учили, — она качает головой, сведя брови в болезненной гримасе. — Говорили, что мы сами определяем будущее. Может, я определила его неправильно когда-то? Все могло бы быть иначе?  — Нет, — не ожидая от себя такой жесткости, отвечаю я. — Не мучайтесь вопросами «А что если?». Вам будет только хуже. Просто постарайтесь… Не думать об этом. Может быть, хоть у вас получится.  — Ты права, — она берет себя в руки, по крайней мере внешне. — Они были в моей жизни, и я благодарна уже за это. Видимо, пришло время расстаться. В конце концов, они были со мной целых тридцать лет! Что такое день прощания перед тридцатью годами вместе? Мне хочется ответить, что днем все не ограничится, но Пенелопа знает это и без меня, а я… Я просто устала озвучивать все плохие мысли в своей голове. Это не приносит пользы. Только горечь.  — Мне жаль только, что я не провела с ней это время, — с грустной улыбкой продолжает она. — Я хотела, чтобы кто-то был рядом с ней после… смерти Питера. Она не должна была остаться одна. Она ведь никогда не была одна. Я киваю. Пенелопа смотрит мне за спину, а потом снимает с одной из кухонных полок рамку с фотографией. Мне не видно, что на ней, но тетя возвращается, все так же глядя на снимок.  — Они всегда были вместе. Когда мы с Патриком узнали о двойне, мы были так счастливы… Я хотела… Я должна была выбрать имя для девочки, а он для мальчика, но мне ничего не приходило в голову. Все казалось неправильным, неподходящим. Патрик сразу сказал, что будет Питер, но вот я… Перед самыми родами, я просто поняла, что это будет за имя.  — Каллисто, — улыбаюсь я, сосредотачиваясь на ее хороших воспоминаниях и фотографии маленьких светловолосых двойняшек.  — Нет, я хотела назвать ее Хоуп*, — Пенелопа качает головой. Я просто чувствовала, что это ее имя. Но потом они родились и ни на минуту не могли разлучиться. Хоуп поднимала жуткий крик и не могла уснуть, если рядом не было брата. Он тоже становился беспокойным. И тогда Патрик сказал, что мы можем назвать их иначе. Чтобы… подчеркнуть их связь. Юпитер и Каллисто. Ты же знаешь, что Каллисто — спутник Юпитера? Он — мой мир, я — его спутник.  — Знаю, — шепчу я.  — Ей было слишком тяжело, когда Пита не стало. Она, должно быть, чувствовала себя такой одинокой, что захотела действительно остаться одна. Не поступай так же, Грей, — тетя неожиданно смотрит на меня. — Не оставайся одна из-за того, что рядом нет родителей или Питера с Лис… Нужно двигаться дальше. Не останавливать и свою жизнь из-за этого…  — Не привязываться, — отстраненно киваю я. Она говорит это не мне, а себе. Это себя она убеждает жить дальше.  — Привязывайся, Грей! — она берет меня за руку, и я вздрагиваю. — Привязывайся к людям, потому что они того стоят. Привязывайся так, будто это последние люди на земле…  — Боюсь, мое сердце этого не выдержит, — с нервным смешком отвечаю я.  — Ты недооцениваешь свое сердце. Да, мы слабее существ, которые нас окружают, и нам многое не дано, но у нас есть сердце, и оно живое. Этого не хватает, чтобы всегда побеждать, но этого достаточно, чтобы быть счастливым.  — Звучит слишком идеалистично, — вырывается у меня.  — Зато это дает нам надежду, — говорит Пенелопа. — Надежду… Да. Только все, что у меня пока получается, это держать ее в ящике. Дом Венаторов официально теряет свое название, когда я подписываю документы на продажу для одной милой семейной пары. Дэвидсоны осмотрели его одними из первых, но, видимо, сомневались, хотя конкурентов все равно не объявилось. Они переезжают сюда только через неделю, но у меня почти нет вещей, чтобы тянуть со сборами, поэтому я складываю в машину свои и немногие папины, которые просто не могу оставить. В самый низ ложится шкатулка — второй, после Пандоры, источник проблем. Естественно, я не открывала ее снова. Теперь я рискую на своей шкуре проверить ее действие, так что она надежно запакована и спрятана. Признаюсь, в один момент мне показалось, что можно зарядить ее снова, чтобы стать человеком, но… Я не решилась. Не знаю, почему. Просто не смогла. Наблюдая, как она загорелась на груди Дерека, пылая посланием, которое хранила, я, наконец, поняла, что имел в виду ее создатель. Что не излечивает огонь, есть истина. Шкатулка — и оружие, и спасение, исцеляла владельца даже тогда, когда не помогали ни нож, ни лекарство. Странным, сверхъестественным огнем она буквально выжигала все до первооснов, до сути. Она вновь делала всех теми, кто они есть на самом деле. Дерека она вернула в силу альфы. Пита сделала бы снова человеком. Как и меня. Но момент был упущен. Теперь все так, как есть. Хоть я все еще и не знаю, что с этим делать. Видимо сообразив, что прощального визита от меня самой не дождаться, возле готовой к отъезду машины меня встречают гости. Скотт, Лидия, Стайлз, Кира, Лиам и Малия — я мысленно пересчитываю всех, хотя меня до сих под тянет назвать их просто и коротко — Стая. Это то, кто они есть и кем, смею надеяться, останутся навсегда. Наверное, только люди, которые сами выбирают друг друга, могут быть вместе гораздо дольше, чем отведено. Уходят все, но такие — оставляют след. В полной тишине закинув сумку в салон, я оборачиваюсь к ним.  — Будем прощаться? Хорошенького понемножку. Лидия едва заметно фыркает, но я слышу.  — Этот раз был не самый страшный, — замечает она, уловив мою иронию.  — Правда? — я скептически приподнимаю бровь. — Потому что мне было чертовски страшно, знаете ли.  — Возвращайся, Грей, — Скотт улыбается. — Если тебе понадобится помощь… ну, с полнолунием.  — Ты, как мой альфа, все уладишь, — заканчиваю я за него, сунув руки в карманы и неловко улыбнувшись. — Спасибо.  — Ты не станешь омегой так быстро, как рассчитываешь, я уже говорил. На это могут уйти годы, — напоминает он. Я киваю.  — Помню. Я не хочу врать, обещая, что буду скучать, но…  — Мы тоже не хотим врать, — Стайлз закатывает глаза. — Но иногда я планирую тебя вспоминать. Ну, знаешь, если вдруг начнется какая-нибудь жуть.  — Очень мило, — я смеюсь. Потом снова киваю. — Я вряд ли буду скучать, но и забуду вас тоже вряд ли.  — Будет тебе напоминание каждое полнолуние, — бросает Малия. Все как-то неловко на нее смотрят, но я фыркаю, и они расслабляются.  — Мне пора. И никаких объятий, слезных заверений и прочего. Все заканчивается так, как должно. Здесь и сейчас наши пути расходятся.  — До свидания, Грей.  — Пока!  — Может, еще увидимся.  — Прощайте, — я еще мгновение обвожу их взглядом и сажусь за руль. Перевожу дух. Поворачиваю ключ зажигания. Отсюда — и до самого Нью-Йорка. В место, что однажды, может, станет мне домом. Думаю, мне придется хорошо поискать его. Пожалуй, я начну с самого начала. В этот раз дорога сама льнет к колесам, будто ее расстилают передо мной. Чувствуя острую необходимость проститься до конца и со всем, я оглядываюсь по сторонам, ища глазами знакомые места или, может, людей. Их на улице много, гуляют в последних лучах закатного солнца или мягкой тени, и мало кто обращает внимания на проезжающие машины. А ветер словно катит меня вперед вместе с пожухлой листвой. Когда она то и дело вылетает вперед машины, я почему-то улыбаюсь и прибавляю газа. Наверное, в один момент увлекаюсь.  — Мэм, — кивает через опущенное мной стекло полицейский в солнечных очках. — Везете что-нибудь запрещенное? Узнав замаскированного Пэрриша, я возмущенно открываю рот:  — Мэм? Да я младше тебя!  — Вы так и не ответили… — убежденно продолжает он.  — Можете проверить мой багажник, — легко соглашаюсь я.  — И бардачок, — вполне серьезно добавляет Джордан, обходя мою машину.  — А под языком не глянешь? — фыркаю я. Он смотрит на меня через заднее стекло. Я показательно, как больные после приема лекарств, открываю рот. Джордан качает головой, открывая и закрывая багажник. Ну и подумаешь! — А что ты… — начинаю я громко, но он уже возвращается к моему окну. — Скажи честно, что ты надеялся там найти? Он несколько секунд вполне серьезно смотрит, а потом тихо хмыкает.  — Да ничего. Давал тебе немного времени передумать и остаться. Я делаю максимально польщенный вид.  — Все так хотят, чтобы я осталась…  — Кто?  — Эм… — я пытаясь сообразить, говорил ли это кто-нибудь так уж прямо. Почему-то вспоминать тот особенный случай мне немного странно. Будто из другой жизни. — Ладно, ты подловил. Открытым текстом никто не просил.  — Уверена? — он поднимает брови. Я удрученно поджимаю губы. Нет. И в самом деле просили. Просил. И я понимала, что говорю, когда отказывалась. И сейчас понимаю, разве что тихий голос на краю сознания отчего-то умоляет меня о втором шансе для самой себя. Но я так устала от голосов в голове, что не слушаю.  — Ты когда-нибудь совершал большую ошибку? — наконец спрашиваю я.  — Один раз, — признает Джордан, помедлив.  — Непоправимую?  — Все ошибки в своем роде непоправимые, — пожимает плечами он.  — Ты пытаешься развести философию, чтобы еще меня задержать? — подозрительно прищуриваюсь я, чувствуя необходимость срочно перевести все в шутку: слишком уж серьезной кажется эта секунда. Не просто момент, но момент жизни.  — Не пытаюсь.  — Я знаю, что нет, — вздыхаю я. — Ладно. Думаю, если труп в моем багажнике уже истлел, мне будет легче уезжать…  — Хорошей дороги, Грей, — подводит черту Пэрриш, хлопая по крыше машины ладонью, и отступает на шаг назад.  — Когда узнаешь, что ты за чудо такое, напишешь мне? — с любопытством уточняю я, вспоминая, что Лидия так и не успела разгадать загадку его сущности.  — Я — помощник шерифа, Грей, — он улыбается. — Остальное… не так важно. Я киваю.  — Прощай, помощник шерифа!  — Прощай, мисс Неприятность.  — Я пытаюсь с этим бороться, — замечаю я, нажимая на газ. В этот момент мне почему-то становится тяжело. Словно Рубикон уже перейден, а я так и не поняла, хочу на другую сторону или нет. И все, что мне остается — делать вид, что все не зря, держать голову высоко и надеяться, что лучшее — впереди. Если все ошибки и правда непоправимые, я буду выглядеть полной идиоткой, попытавшись исправить их. Я затормаживаю на пешеходном переходе, но компания на тротуаре тоже не спешит, так что один из молодых людей машет мне рукой, чтобы я не ждала их. Улыбнувшись, я снова набираю скорость, почему-то с трудом представляя, что такая ситуация могла произойти в день моего приезда в Бэкон-Хиллз. Может, города становятся гостеприимными, только когда ты покидаешь их? Вдруг это негласное правило? Улыбаемся и машем? Я всегда приезжаю на новое место, когда оно максимально непривлекательно. Жители в работе или повседневных дрязгах, погода советует запереться дома, и все никак не удается подобрать ключи к замку. В обратный же путь обычно провожает солнце, которого будто и не было все это время, люди улыбаются, а все двери и дороги предстают передо мной на выбор. Интересно, если в этот момент повернуть назад, все изменится? Станет, как впервые, мрачным и неприглядным? Мне редко приходилось возвращаться. На самом деле это страшнее, чем идти вперед, ведь оглянувшись, ты можешь найти не то, что оставил. Возможно, люди, которых встретишь вновь, уже надели тяжелую броню, а их умы и сердца так далеки, что не достучаться? Возможно, дома, в которых ты был когда-то, уже обрели новую историю, совсем чужую? И только ничего не ожидая, ты не можешь быть разочарован. В отличие от меня, отец считал, что это самое страшное на дороге, — внезапный олень, которого ни предугадать, ни остановить. Я теперь начинаю думать, что даже у такого оленя могут быть золотые рога. Движок коротко кряхтит и начинает глохнуть. Машина плавно замедляет ход. Ладно, я уже поняла, что мои мысли притягивают неудачу, но — черт возьми! — эту машину что, не научили ездить?! Еще несколько минут я пытаюсь снова завести мотор и уже тихонько посмеиваюсь над ситуацией, которая почему-то начинает казаться дико забавной. Это попросту невозможно. Вытянуть в лото пять бочонков по порядку. Бросить кубик на одну и ту же грань несколько раз. Ну или, в моем случае, ломать машину, едва сев за руль. Хотя, конечно, с моей неудачливостью, шансы вырастают до небес. Ладно. Значит, 911. На этот раз мне удается дозвониться сразу и без промедления. Мне даже обещают самый настоящий эвакуатор, и, может, хоть напоследок я увижу его в этом городе, когда мне нужно. Наверняка, все это идет по тарифу для «выезжающих». Издали нарастает шум машины, но она проносится мимо меня, да и я не ожидаю увидеть службу спасения так скоро. Просто возвращаюсь за руль, откидываюсь в кресле и упрямо смотрю вперед. Как там говорили «не можешь идти в направлении мечты — ляг в направлении мечты»? Не знаю, что там за мечта такая, но она определенно должна быть впереди, а не где-то еще. Так во всех жизнеутверждающих книгах написано, а я недавно снова начала читать. Через пятнадцать минут я снова слышу шум и заранее собираю вещи по салону, чтобы не задерживать эвакуатор. Я еще не придумала, как именно буду добираться в Нью-Йорк без машины, если она показывает себя столь ненадежным спутником, но что-нибудь обязательно придумаю. Наверняка, это будет ужасный план, но, по крайней мере, он будет.  — Не слишком разумно было уезжать из города в такой час, — слышу я за спиной, выходя из машины. Оборачиваюсь. Сердце пропускает удар. — К тому же, когда путь лежит через лес. Мы уже разговаривали здесь. Он сказал ту же самую фразу, и я даже помню, что именно ответила, но повторить не могу, ведь в тот раз все пошло не так, как хотелось. Не так, как хотелось мне, разумеется.  — Скажи, что ты не связал эвакуаторщика? — бросаю я, прикрыв глаза. — И конечно, что это не ты испортил мою машину.  — Нет и, разумеется, нет, — отвечает Дерек.  — Хорошо.  — Ты серьезно подумала, что я могу так сделать?  — Нет, — отвечаю я, помедлив и все еще не поднимая глаз. — Но как ты здесь оказался? Как нашел меня? И что важнее, зачем? — но спросить об этом я почему-то не решаюсь. Наверное, боюсь какого-то не такого ответа.  — Пэрриш позвонил, сказал, что ты сломалась на дороге, — Дерек внимательно и одновременно совсем не требовательно смотрит на меня, от чего мне становится все более неловко. Я отвожу глаза вдаль, на горизонт.  — Значит, эвакуатора не будет, да? — подытоживаю я.  — Нет, они все очень заняты на другом конце города, — серьезно кивает он.  — Правда? — мне не удается сдержать саркастичного смешка. — Еще одно чрезвычайное происшествие?  — Да, одна недоохотница собралась сбежать, — быстро сокращая расстояние, он в пару шагов оказывается передо мной. — Но все уже в порядке. Не сбежит.  — Не сбежит? — сама не пойму, удивленно это звучит или насмешливо, потому что в этот момент стараюсь не думать о том, что стоим мы непозволительно близко для людей, для которых все кончено.  — Разве что у нее в багажнике самокат, — кивает Дерек.  — Или гироскутер… — вырывается у меня желание прервать тишину.  —… Но помощник шерифа проверил: ни самокатов, ни гироскутеров, ни велосипеда, ни даже роликовых коньков… — он притягивает меня к себе, прижимая так крепко, что даже будь у меня самолет, чую — не помог бы. Сначала я вздрагиваю от неожиданности, потому что только мой глупый мозг еще не начал анализ происходящего. Будь это возможно, я бы ткнула его носом в свои подрагивающие коленки, сбивающееся дыхание и нарастающий ком внизу живота. Он же читал о том, как могут чувствовать себя омеги рядом с альфой, должен был состыковать некоторые факты. А это теперь действительно важный аргумент, черт бы его побрал.  — Я ведь пыталась объяснить тебе… — начинаю я, сжимая чуть похолодевшие пальцы.  — Знаю, но я не попытался, — соглашается он. Я непонимающе распахиваю глаза. — В этой истории есть не только ты, — замечает Дерек немного отпуская меня, но так, что я все еще чувствую одну его руку на своей талии, а вторую — чуть выше — где под ребрами бьется сердце. Черт, оно, кажется, грохочет там, как погремушка в руках ребенка. — И мы собирались вернуться к одному разговору, когда все закончится.  — Да, — я хмурюсь. — И мы уже возвращались.  — Грей, я не понимаю, чего ты боишься. Я хмурюсь сильнее.  — Что с нами что-то случится. С тобой что-то случится, — бормочу я себе под нос, но очевидно, что Дерек не может не услышать.  — И потому ты не хочешь даже попробовать?  — Я…  — Так и есть.  — Я знаю! — мне чудом удается выскочить из его объятия, и я тут же чувствую себя такой дурой, что даже смотреть ему в глаза становится не страшно. — И я боюсь, что могу потерять тебя, как всех остальных. Я не могу пережить это снова, понимаешь? А пока это просто… просто… — мне хочется подобрать какое-то слово пожестче, чтобы поставить точку, но язык не слушается.  — Просто секс? — заканчивает Дерек, но я не успею кивнуть, хотя слово все равно не то: — Не так просто, Грей. Может, было в самом начале, но потом — нет. Ни после того, как до меня, наконец, дошло, что ты не была виновата, открывая шкатулку — я был готов обвинить тебя, как и все, пока не понял, что хочу, чтобы все было так просто. Чтобы ты, еще одна вошедшая в доверие незнакомка, оказалась причиной всех бед. Это случалось слишком часто. Но в этот раз все уже было не просто. И не стало проще, когда ты рассказала о своем брате и своей семье, о депрессии… когда ты попросила уберечь тебя. Это был момент слабости, — хочу произнести я, но мои губы упрямо застыли, не позволяя и рта раскрыть.  — … и когда я решил для себя, что сберегу. Я закрываю слезящиеся глаза и тут же открываю их, часто моргая.  — Все не было просто, когда ты решила спасти мою жизнь, а не свою или не своего брата, — он делает осторожный шаг ко мне, аккуратно стирая с моей щеки слезу. Я не двигаюсь. — Ты выбрала меня. Последнее, что я сделаю — позволю тебе уехать. Вероятно, если у нас ничего не получится, мне придется преследовать тебя, пока не представится шанс вернуть тебе этот долг. Его лицо абсолютно серьезно, и я не могу понять, попытался ли он разрядить обстановку.  — Я не знала, что ты умеешь шутить, — криво и невесело улыбаюсь я.  — А я не шутил. Зачем-то я киваю. Киваю, но не знаю, что сказать. Дерек тоже молчит. Но голоса в моей голове — нет. «Привязывайся. Привязывайся к людям, потому что они того стоят» «Они были в моей жизни, и я благодарна уже за это» «Мы не в силах остановить смерть, но остановить мгновение, пронизывающее до самого сердца, мы можем» Это не мои слова и не моя философия, но, может, однажды они станут моими? Может, я хотя бы попробую? Даже если это ошибка.  — Думаю, тебе представится шанс спасти мою жизнь в ответ довольно быстро, — как ни в чем не бывало произношу я, неведомым образом сумев снова посмотреть ему в глаза. Дерек прищуривается. — Я просто притягиваю неприятности, — добавляю, ударив носком ботинка по колесу заглохшего автомобиля.  — Полагаю, мы сможем разделить один большой долг на множество мелких неприятностей, — кивает он. Я хмыкаю.  — Посмотрим, надолго ли тебя хватит, — беззлобно произношу я.  — Посмотрим, — соглашается Дерек, притягивая меня к себе и смотря сверху вниз. Вообще-то он всегда и на всех смотрит сверху вниз, но сейчас получается как-то по-особенному нежно. Я не могу больше сдерживаться и целую его так, будто этот раз и правда может стать последним. Может и правда, все ошибки, которые мы делаем, — непоправимые. Тогда единственное, о чем я могу просить, чтобы эта оказалась самой непоправимой.