Высокая цена

Простотой своего слога и трагизмом содержания письмо произвело на профессора сильное впечатление. Он глубоко вздохнул и взволнованно дотронулся ладонью до лба, будто под действием начинающейся лихорадки. В его душе неистово кипело единственное желание – вырвать Скарлетт из-за тюремных стен любой ценой и, конечно, отомстить за случившееся. Мориарти перечитал текст заново, а затем прикоснулся губами к адресованным ему словам любви, словно к великой святыне, аккуратно сложил письмо и спрятал в нагрудном кармане. Теперь он прекрасно понял, что скрывали за собой кажущиеся неудачными покушения на его жизнь. Неизвестный противник был опасен и силён, но явно не знал, с кем связался. Джеймс уже составил в воображении примерный план, как одержать победу; оставалось позаботиться лишь о технической стороне вопроса. Он побросал на кровать кое-какие предметы и накрыл всё это одеялом, выбрался в сад через окно, плотно притворив раму за собой, и, никем не замеченный под покровом ночной темноты, исчез. Он чувствовал себя довольно разбитым и обессиленным после перенесённого отравления, но в то же время злость на агента немецкой разведки, фигурировавшего в записке Скарлетт, придавала ему сил. Стоит отметить, что Мориарти пришёл в себя от действия барбитуратов, которыми его лечили, как нельзя более вовремя. Отчасти это было обусловлено странным кошмарным сновидением со счастливым финалом, частично – необычными способностями его организма: все группы успокоительных и снотворных лекарств действовали на профессора в гораздо меньшей степени, чем на большинство людей. Добравшись до своего театра, он устремился к одному из тайников, которые сам и оборудовал: там хранилось всё многочисленное оружие, оставшееся от его старой преступной группировки (разумеется, кроме того, что тогда у арестованных обнаружила и забрала полиция). Сразу же взяв оттуда кастет, он какое-то время повертел в руках револьвер, решая, брать или не брать. Мориарти вовсе не забыл, как в день свадьбы жена трепетно сказала ему: «Поклянись мне, что ты не будешь даже притрагиваться к оружию, за исключением тех случаев, если нам будет угрожать страшная опасность и другого выхода не будет». Тогда он дал такую клятву. Сейчас нежный голос Скарлетт будто снова прозвучал в его голове и повторил те слова. Джеймс решил, что наступил как раз тот случай, когда другого выхода нет. Он спрятал револьвер в карман и отправился обратно в госпиталь – дожидаться прихода тех, кто намеревался отправить его на тот свет. Тем временем, пока профессор «мирно» занимался разработкой плана мести, Ватсон сбежал из-под конвоя и вернулся в госпиталь раньше него. Найдя палату пустой, Джон впал в состояние суеверного ужаса и, уже не считаясь с конспирацией, со всех ног побежал к Майкрофту. - Ватсон, что случилось? – спросил тот, едва увидев доктора. Следует уточнить, что Ватсон действительно выглядел несколько подозрительно: неудивительно, что его намеревались всю ночь продержать в полицейском участке. Он был без документов и в явно неподходящей по размеру в одежде (костюм и пальто Майкрофта были ему велики). - Мориарти исчез! – почти закричал Джон, всплеснув руками. – Меня арестовала полиция, но я от них сбежал, а когда вернулся – его уже не было! Там нет ни души, а на кровати – куча всякой больничной утвари, прикрытая одеялом. Его наверняка похитили! Холмс-старший озадаченно взглянул на собеседника и вдруг ответил: - Вы говорите с убеждением, Ватсон, и искренне верите в то, что говорите. Но мне почему-то не верится. Быть может, я начинаю сходить с ума… Но я не верю! Мне ясно одно: дело близится к развязке, и нужно торопиться. Я уверен, что мне удалось точно определить, кто такой «К» – это самый жестокий и опасный из всех иностранных разведчиков на территории Великобритании, Клаус фон Вандерльберг. Это он пытался убить Скарлетт, когда она работала в Германии. За ним тянется кровавый шлейф преступлений, но против этого человека у нас доныне нет ни одного доказательства, пригодного для суда. Но теперь он не уйдёт от властей Англии! Близилась полночь. Джеймс, вернувшийся в свою палату тем же путём, что перед этим покинул её, с нетерпением ждал прихода «гостей». Наконец за дверью послышались вкрадчивые шаги, и он приготовился встретить посетителей. Дверь медленно отворилась. В палату вошли двое молодых людей, с хорошо развитой мускулатурой и туповатыми лицами. Это были братья-близнецы Фердинанд и Вильгельм Мюллеры, решившие подзаработать, выполняя задания Клауса. Конечно, как поодиночке, так и вдвоём они представляли собой значительную физическую силу, но нисколько не ожидали, что Мориарти способен не только оказать сопротивление, но и первым напасть на них. Два ловких удара кастетом свалили братьев на пол и на время погрузили их в бессознательное состояние. Первое, что они услышали, придя в себя, это был выразительный шёпот: «Ваша игра проиграна», а первое, что ощутили – абсолютную невозможность двигаться из-за крепких верёвок, которыми профессор успел связать их. Немцы с удивлением обнаружили, что человек, которого они планировали легко и без помех умертвить, держит их под дулом револьвера и в любой момент готов без колебаний нажать на курок. Мало того, он выглядел слишком бодро и решительно по сравнению с тем, чего они ожидали, и братья Мюллеры невольно почувствовали себя озадаченными. Даже для этих созданий, не обременённых высоким интеллектом, было совершенно ясно, что в такой ситуации лучше вести себя смирно, чтобы не получить пулю в лоб. Немцы сразу осознали превосходство противника, испытывая смятение и страх не столько из-за оружия в руках профессора, сколько от яростного блеска его глаз и холодных жестоких интонаций. Казалось, что от его голоса – приятного, завораживающего и пугающего одновременно – вот-вот начнёт подирать мороз по коже. Его слова действовали на их сознание, словно одарённый гипнотизёр на восприимчивую жертву, лишая всякого желания сопротивляться. Откровенно говоря, Мюллерам впервые за долгое время стало страшно. В упор глядя на близнецов, Джеймс с насмешкой спросил: - Вы, верно, ожидали застать меня безоружным и беспомощным? Вынужден разочаровать. Как видите, я не только жив и относительно здоров, но и нахожусь в более выгодном положении, чем вы. А ваше положение, должен сказать, более чем скверное: отныне у вас есть отсюда лишь два пути: если будете себя вести благоразумно, отправитесь в распоряжение полиции, если же нет – на тот свет. Мне ничего не стоит пристрелить вас обоих, в конце концов, живыми вы мне не нужны. Сказав это, он выдержал эффектную паузу и наконец произнёс самое главное: - Мне нужен ваш хозяин – тот, кто велел убить меня и угрожал моей жене. Кто он и где сейчас находится? Вильгельм и Фердинанд молчали. - Хорошо, – спокойно проговорил Мориарти. – Как вам угодно. Я – человек деликатный и вежливый. - Чего? – вырвалось у одного из братьев. Они не понимали причин его спокойствия и были изумлены. Джеймс выглядел абсолютно смирившимся с неудачей – но лишь мгновенье. В следующую секунду его лицо исказилось выражением злости. Приставив ко лбу одного из немцев – Фердинанда – револьвер, он почти что прошипел: - Даю три секунды на то, чтобы честно ответить на мои вопросы. Раз. Два. Три. - Нет! – отчаянно завопил Вильгельм, когда Мориарти уже намеревался выстрелить. – Я всё скажу, только не убивайте моего брата! Человек, который приказал разыграть несколько покушений на вашу жизнь – Клаус фон Вандерльберг. Он сейчас в арендованном доме на Черч-стрит 53. Уберите револьвер, прошу вас. Джеймс понимал: близнецы могут лгать, чтобы выиграть время для своего хозяина. Но всё же он решил воспользоваться полученной информацией, потому что иной возможности быстро добраться до противника не было. Он заставил обоих братьев принять значительную дозу снотворного, дождался, пока они заснули, и на всякий случай запихал их связанные грузные тела под кровать. Это было нелёгкое дело, и Мориарти почувствовал, что почти выбился из сил. Ему хотелось пить, но он опасался даже попробовать воду из графина, стоявшего на столе – мало ли, что там может быть. *** Этим вечером Лестрейд застал своего друга и коллегу Грегсона в весьма странном положении: тот стоял, тесно прижавшись к двери камеры, где находилась арестованная миссис Мориарти, и прислушивался. - Что ты там делаешь? – недоумевающе поинтересовался Лестрейд. - Тише! Она поёт, да так красиво, что я просто не могу оторваться. - Кошмар, в её ситуации ещё и песни распевать! - Грубиян ты всё-таки. У неё хоть и не профессиональный голос, но очень приятный. Послушай только. Лестрейд внял увещеваниям приятеля. Теперь полицейские вдвоём стояли у двери, слушая, как изнутри доносится трогательная ария Сюзанны из четвёртого действия оперы «Женитьба Фигаро». Приди, мой милый друг, в мои объятья! Тихо тебе "люблю" хочу сказать я. Взойдёт на небе луна златая, Ласково с высоты на нас взирая. Давно уж шелест листьев неустанный шепчет мне про тебя, мой друг желанный! Цветы в ночной тиши благоухают, радость нам и блаженство предвещают. О, приходи же! Как сердце ноет, тоскует! Приходи же! Жажда свиданья душу так страстно волнует, Душу мне волнует! Грегсон растроганно вытер слезу со щеки и проговорил: - Как красиво. Бедная девушка, ведь ей только двадцать один год. Насколько я знаю, она не так давно вышла замуж. А теперь её жизнь закончится так страшно. Мне кажется, что от горя она начинает сходить с ума. - Ты становишься сентиментальным, – сухо ответил Лестрейд. – И вообще, рабочий день давно окончен. - Да ну тебя, карьерист! Никогда о людях не думаешь. Давай хотя бы принесём ей нашего Мейсона, ведь мистер Холмс говорил, что она просила кота. - Ладно, тащи его сюда. Тот ушёл и вскоре вернулся с котом. - Ты отдашь или мне отдать? – спросил Грегсон. - Лучше ты, – с этими словами Лестрейд отодвинулся от двери, за которой уже раздавалась ария Вертера. О, не буди меня Зефир младой весны, О, не буди меня, Навевая мне Страсть и грёзы. Но, увы, пройдут счастья дни, Их заменят нам скорбь и слёзы. О, не буди меня, Зефир младой весны… Грегсон вздохнул, отпер дверь и вошёл внутрь. - Вы меня не помните, сударыня? – спросил он. - Помню, – безучастно проговорила Скарлетт. – Вы – инспектор Тобиас Грегсон. Что вы будете петь? Или, быть может, станцуете? - Я, к сожалению, не умею петь. Я вам кота принёс, его зовут Мейсон. Это наш, из кабинета, поэтому я буду его то забирать, то опять приносить. У нас в кабинете ведь тоже мыши. Благообразный, седоволосый и усатый инспектор сам был похож на кота, поэтому девушка чуть заметно улыбнулась, разглядывая его, и с любопытством взглянула на красавца Мейсона. Тот оказался крупным чёрным котом с короткой густой шерстью и яркими жёлтыми глазами. - Вы прекрасно пели, – продолжал Грегсон. – К тому же, я слышал от Лестрейда, что вы великолепно играете на скрипке. Может, вы хотите, чтобы вам принесли ваш инструмент? - Нет, благодарю. Больше всего я люблю играть для своего мужа, а он меня больше не услышит. Пусть моя скрипка останется дома и напоминает ему обо мне. Сказав это, Скарлетт намеренно понизила тембр голоса и с искренней скорбью затянула: Что день грядущий мне готовит? Его мой взор напрасно ловит, В глубокой мгле таится он. Нет нужды; прав судьбы закон. Паду ли я, стрелой пронзённый, Иль мимо пролетит она, Все благо: бдения и сна Приходит час определенный. Благословен и день забот, Благословен и тьмы приход! Блеснет заутра луч денницы, И заиграет яркий день; А я, быть может, я гробницы Сойду в таинственную сень! Опера «Евгений Онегин» ещё не была известной на территории Великобритании, но Скарлетт знала отрывки оттуда, благодаря Софи – та привезла с собой граммофонную пластинку с записями и даже делала переводы оперных арий на английский, чтобы познакомить с ними мужа и друзей. Каким-то чудом Скарлетт даже удалось достать клавир и сыграть оттуда некоторые эпизоды. Грегсон, конечно, не был знаком с арией Ленского, но сконфуженно произнёс: - Я сейчас заплачу, вы меня доводите до слёз, сударыня. Он вышел, а арестованная поманила к себе кота и тихонько прошептала ему: - Не бойся, Мейсон. Я только притворяюсь сумасшедшей, чтобы они меня ни о чём не расспрашивали. Пусть думают, что я слегка помешалась. Мне только нужно сохранять молчание до конца. Она вновь запела, на этот раз арию Тоски. Грегсон, снова слушая её из-за закрытой двери, стал всхлипывать. Лестрейд напрасно пытался увести своего приятеля оттуда, но сознался, что тоже жалеет Скарлетт. В итоге они оба уселись рядом с дверью, почти что рыдая. *** Клаус фон Вандерльберг ждал позднего посетителя и поэтому ничуть не удивился, услышав звук дверного звонка около половины второго ночи. Открыв дверь, хозяин дома внезапно получил резкий удар по голове, и его сознание погрузилось в кромешную темноту. Очнулся он уже в собственном кресле у стола, надёжно привязанный, но с относительно свободной правой рукой. Левая рука была тщательно привязана к подлокотнику. В кресле напротив удобно устроился человек с бледным лицом и пронзительными серыми глазами, в которых пылало выражение ненависти. - Это вы, – злобно пробормотал немец, увидев Джеймса. – Вылитый мертвец, восставший из могилы. - Однако мертвецом скоро станете вы, – хладнокровно ответил Мориарти. – Хотя я не могу представить себя в качестве служителя британского закона, считайте, что перед вами ваш судья, прокурор и палач. Вы посмели причинить зло моей жене и мне самому, поэтому заплатите за это. - Какая досада, что вы до сих пор живы. - А я не могу этому не радоваться. Но у меня нет никакого желания выслушивать ваше мнение по данному вопросу, – с этими словами Джеймс взял со стола салфетку и заткнул ею рот немцу, словно кляпом, а затем второй салфеткой всё это перевязал. – Говорить буду я. Он немного походил по комнате из стороны в сторону, озлобленно и с усмешкой поглядывая на связанного Клауса, а затем торжественно начал свою обвинительную речь и произнёс: - Вы совершенно напрасно уверены в своей безнаказанности, мистер фон Вандерльберг, если это ваша настоящая фамилия, конечно. Двое здоровяков, которых вы подсылали меня убить, не придут к вам на помощь. Весь дом пуст, и я надеюсь, что до утра сюда точно никто не придёт. Пока вы были без сознания, я тщательно осмотрел этот дом и убедился в том, что не ошибся, найдя доказательства вашей причастности к разведке Германии. Полиции и контрразведке всё это тоже было бы интересно, но меня волнует только судьба Скарлетт. Сейчас вы, искренне раскаиваясь в содеянном, напишете чистосердечное признание в том, как путём шантажа и угроз вынудили её пойти на преступление. Клаус затрясся от беззвучного смеха и картинно покрутил указательным пальцем свободной руки у виска. - Понимаю. Вот видите, вам даже необязательно что-то говорить, а я прекрасно понимаю, что вы хотите сказать. Я даже могу представить ход ваших мыслей. Вы словно заявляете мне «Не дождётесь вы моего раскаяния, ничего писать не буду», – глубокомысленно сказал Мориарти. – Но всё же вы напишете то, что мне нужно. Напишете быстро, грамотно и подробно. Разве я даром оставил вам одну руку свободной? А вторая вам не понадобится; для того, чтобы писать, нужна только одна рука. Зачем вам две? - Хм, – только это и сумел ответить немец, вопросительно уставившись на профессора. Тот покопался немного в карманах, вытащил оттуда револьвер и ещё какой-то металлический предмет. - Знаете, что это такое? – спросил Джеймс, показывая на неизвестный аксессуар к оружию. – Не знаете. Это самый лучший револьверный глушитель. Мне довелось знать величайшего мастера оружейного дела, это он сконструировал эту вещь. Сейчас я её опробую. На вас. Клаус фон Вандерльберг не желал стать жертвой подобного эксперимента и старательно заёрзал в кресле, пытаясь освободиться от верёвок, но это было бесполезно. Тем временем Мориарти на всякий случай включил граммофон, стоявший на тумбочке, и поставил на проигрывание одну из пластинок. Музыкальное сопровождение оказалось весьма занятным – громогласный баритон, распевавший лучшую арию моцартовского Дон Жуана. - Ух, – издал немец, пытаясь выплюнуть импровизированный кляп. - Вот так будет хорошо, – вполголоса пробормотал Джеймс, прислушиваясь к граммофону, а затем принялся стрелять по пальцам левой руки своего противника, методично перебивая фаланги. Глушитель служил отлично, и выстрелов не было слышно вовсе. Звуки весёлой арии Дон Жуана отлично перекрывали отчаянные мычания Клауса, извивавшегося в своих путах от боли. Расстреляв всю обойму, профессор зарядил револьвер заново, поскольку взял с собой целую пригоршню патронов, и хладнокровно поинтересовался: - Ну, что делать с вашей правой рукой? Будете писать признание или нет? Немец угрюмо закивал головой, показывая, что уже на всё согласен и всё напишет. Получив бумагу, перо и чернильницу, он действительно написал признание. Мориарти просмотрел написанное, довольно улыбнулся, привязал правую руку противника к подлокотнику кресла за ненадобностью и проговорил: - Вот и замечательно. Лестрейд будет доволен. В следующее мгновение Джеймс услышал, как открывается дверь в комнату, и резко обернулся с револьвером наготове. Вошедший скептическим тоном сказал: - Да, чудесно. Но не хватает самого главного – тех самых похищенных документов. Давайте их поищем, раз уж вы здесь.