Сорвать маску

Она не помнила ни как доктор Азаров оттащил ее от умирающего Владимира, ни сколько пролежала на твердой, пахнущей лекарствами постели, лишь изредка обретая ясное сознание. Бездна затягивала и кружила, пропитывая все тело, постепенно протягивая свои щупальца к судорожно тарабанящему по ребрам сердцу и изнуренным частым дыханием легким. Лихорадка возвращалась снова и снова, давая лишь редкие передышки, вызванные спиртовыми обтираниями тела и холодными примочками ко лбу, которые периодически укладывали туда заботливые женские руки. Иногда сквозь невидимую завесу в голове звучали чьи-то голоса – тихий женский и такой же негромкий мужской, и, с трудом приоткрывая веки, Аня видела перед собой очертания темноволосой девушки и светловолосого мужчины, и тогда, размыкая потрескавшиеся от жара губы, она стремилась задать единственно важный вопрос, но уставала раньше, чем произносила хоть слово. Болезнь коварно поглощала измотанное тело и упрямо не хотела сдавать позиции. В минуты просветления Аня слышала обрывочные слова Тимофея Ильича, тихо говорившего какому-то неизвестному собеседнику, что, возможно, она простудилась в плену, и все усугубило нервное потрясение от тяжелого ранения штабс-капитана. Иногда ее губ касался прохладный металл ложки, и в пересохший рот по каплям стекала какая-то пахнущая неизвестными травами жидкость. Ясное сознание вернулось однажды утром, когда совершенно обессиленная девушка очнулась от полусна-полузабытья, ощущая, как замерзла, возможно, от того, что рубашка была совершенно мокрая от пота. Открыв глаза, Анна с трудом дождалась, когда вращающиеся стены лазарета наконец встанут на место и осторожно огляделась. Койка со стороны ног была пуста, а с другой стороны от всего лазарета ее отгораживала тканевая ширма. Собрав все свои силы, Аня с трудом поднялась на локте и попыталась сесть. Голые ступни коснулись холодного земляного пола, и девушка поежилась. За ширмой послышались шаги, и спустя мгновенье заботливые руки доктора уже укладывали Аню обратно. -Очнулась, голубка. Ну вот и славно. Сейчас позову Амину, она переоденет тебя, а то взмокла вся. Все теперь будет в порядке. -Тимофей Ильич, -голос хриплый и дрожащий, эхом отражающий пронизывающий до костей страх.-Владимир…. Он… -Жив, барыня. Заколдован ваш барон, видимо. Иначе никак не объяснишь, как мог снова выжить, после такой потери крови и стольких дней сильной лихорадки. Это не чудо – это что-то выше. Его будто кто-то бережет, иначе не скажешь. Ну, чего ревешь-то? Вот чудные вы, ей-богу: и от горя слезы льете, и от радости. -Могу я увидеть его?-всхлипнула Аня. -Можешь. Но сначала переодеться и поесть. Пока он в сознании нечасто -все больше спит и пока не разговаривает. И вам надо отдыхать, барыня. Натерпелись-то сколько. Она смогла увидеть его только спустя три дня, когда, поднявшись с кровати, впервые не ощутила надвигающуюся темноту –предвестник обморока. Молодой организм удивительно быстро восстанавливал силы, возможно, от того, что девушка выполняла все предписания доктора и исправно съедала всю принесенную Аминой еду. Натянув аккуратно сложенное на стуле платье, Анна медленно направилась в сторону выхода из лазарета, где за ширмой на фоне горящих масляных ламп выделялся силуэт сидящей у кровати Амины. Подойдя совсем близко, Аня услышала ее тихий шепот. -Если доктор услышит, что ты разговариваешь, он отругает тебя. Он опасается, что разговор вызовет кашель, и тогда твоя рана вновь откроется. -Ну ты ж ему не скажешь, малышка, ведь правда?-в обессиленном, еле слышном мужском голосе звучала улыбка. -Ты никогда никого не слушал,-посетовала Амина. -Ты мне не сказала… девушка… которую я привез из плена… -Настя Долгорукая? Она больна, но уже идет на поправку. Доктор считает, что она простудилась в плену. -Долгорукая… опять…где она? -Здесь, в лазарете. Когда ей станет лучше, она навестит тебя. -Она что-нибудь говорила? -Говорила, что выросла с тобой рядом и приехала сказать, что есть люди, которые очень волнуются за тебя и хотели бы, чтобы ты их не забывал. Кто она тебе, Володя? Она очень переживала за тебя. Послышалась тихая усмешка. -А что за меня переживать? Я же бессмертный. -Вот ты шутишь, а я чуть не умерла с горя. Ведь доктор намекнул, что надежды нет,-в голосе Амины слышались подступившие слезы, а тонкий силуэт девушки склонился над кроватью Владимира, щека прильнула к его животу. Его рука медленно приподнялась и ладонь ласково опустилась на ее волосы. -Глупенькая… Маленькая и глупенькая… Ну скажи, разве я мог просто взять и умереть и оставить тебя тут совсем одну, на съедение этой своре вожделеющих тебя солдафонов? Внезапно в лазарете стало нечем дышать, будто отсюда, из просторной и достаточной проветриваемой комнаты, внезапно выкачали весь воздух. Больно закусив губу, Аня тихо проскользнула мимо ширмы на улицу, под яркие лучи утреннего солнца, и, повинуясь порыву, остановила внушающего доверие пожилого солдата. -Здравствуйте. Вы не могли бы проводить меня к Захару, ординарцу штабс-капитана Корфа? Спустя полчаса, глотая слезы и упорно не желая прислушаться к призывам здравого смысла, требующего отлежаться и подождать, пока не почувствует себя лучше, Аня уже тряслась в повозке в сторону Пятигорска в обществе добродушного ординарца Владимира Корфа, не посмевшего возразить настойчивой барышне, передающей приказ его командира дать ей денег и отвезти в город. В душе кипели противоречивые эмоции. С одной стороны, она была бесконечно счастлива от мысли, что он жив, от звуков его голоса и возможности слышать его и каждой клеточкой тела ощущать его присутствие. Но рядом с ним ей не место, с горечью подсказывало сердце. Здесь, среди гор и войны, он обрел свой дом, свое счастье, он здесь как рыба в воде и так далек мыслями от бывшего родного дома и тех, кто по-прежнему помнит и любит его. Он словно вольный ветер - свободный, легкий, отчаянный, дерзкий, и гордый тем, что делает что-то полезное. Он жив и скоро поправится, и это самое главное, то, что она с радостью сообщит дома. А что до остального…Она вернется и вновь научится жить. Без него. * В Пятигорске, на почтовой станции Анне несказанно повезло встретить некую княгиню Пятницкую, навещавшую поправляющих на водах здоровье сестру и ее семейство, а теперь отправляющуюся обратно в Петербург. Женщина сразу прониклась сочувствием к бледной и тонкой, как былинка, девушке, и всю дорогу до Петербурга окружала ее заботой и вниманием, организовывая ночлеги и принося лучшую еду, а потому в Двугорское Аня вернулась если не отдохнувшей, то хотя бы не сильно измотанной. Радостная новость о Владимире оказалась более не новостью - не далее как неделю назад из Петербурга явился посыльный с вестью, что барон жив и ныне снова служит в крепости N. Спустя несколько дней упорного молчания, Аня, наконец, смогла выплакаться на плече Вари, рассказав о своих злоключениях в чеченском плену, о ранении Владимира и о его жизни с Аминой. Явившийся в гости Петр Михайлович, как мог пытался отвлечь новообретенную дочь от мыслей о несносном мальчишке и уговорил составить компанию ему и Сонечке на нескольких балах в Петербурге. Публика на удивление терпимо отнеслась к бывшей актрисе, а ныне княжне Долгорукой. Уже на втором балу до Анны донеслись обрывки разговора двух дам средних лет, что якобы князь Воронцов в беседе с Меньшиковыми и Голицыными как-то во всеуслышание заявил, что девица Платонова, ныне Долгорукая, была девушкой весьма пристойного поведения и его покровительство в свете было ничем иным, как возможностью оградить благовоспитанную девушку от домогательств неугомонных и не всегда вежливых ухажеров. Весть, очевидно, распространилась в свете повсеместно, а потому Анна встречала минимум недоброжелательных взглядов почтенных дам, а кавалеры окружали очаровательную княжну вниманием сразу же при появлении в бальной зале. Среди них ярче всех оказывал знаки внимания тридцатилетний ротмистр, граф Шестаков. Ане было приятно внимание высокого и статного графа, но сердце упорно молчало, и девушка, приветливо улыбаясь, старалась отбыть с бала как можно скорее. Спустя две недели Петр Михайлович неожиданно объявил, что собирается отвезти Сонечку в Италию к его кузине и настоял, чтобы Аня тоже сменила обстановку. К тому времени Аня с горечью восприняла пришедшие вовремя женские проблемы, с болью осознав, что то, на что она тайно надеялась, не произошло, и теперь нет ни единой ниточки, связывающей ее с мятежным штабс-капитаном Nской крепости, а потому в надежде немного воспрять духом, согласилась и вскоре девушки уже тряслись в карете навстречу солнечному Апеннинскому полуострову, прочь от надвигающихся холодов, тоски и одиночества. Два месяца в Европе вдохнули жизнь в молодых барышень –столько красоты и света принесла им Италия. Аня и Сонечка посетили колыбель европейской цивилизации – Рим, подолгу бродили по улочкам Флоренции, где с восторгом изучали произведения искусства, а большей частью тихо проводили время на вилле кузины папеньки, наслаждаясь по-летнему теплым солнцем, лазурного цвета Лигурийским морем и искренним гостеприимством родственницы. Домой они прибыли румяные и светящиеся, чем несказанно обрадовали встречавшего папеньку, скучающего в одиночестве в поместье – Марья Алексеевна, очередной раз повздорив с князем, отбыла в петербургский особняк Долгоруких на постоянное место жительства. С аппетитом отужинав в компании Сонечки и отца, Аня обратила взгляд на Петра Михайловича. -Мне пора, папенька. Варя и тетушка уже, наверно, заждались. Петр Михайлович потупил взор, отчего у Ани вдруг в страхе подкосились колени. -Что-то с Варей, с тетушкой? С Владимиром? Отвечайте же, папенька! -Дочка… Возможно, это принесет тебе боль, я ведь знаю, как ты относишься к этому сумасбродному мальчишке. -Да говорите же! –в слезах вскрикнула Аня, вскочив с места. -В общем… он в Двугорском и… не один, а с черноволосой девицей. -Амина…-прошептала Аня, не замечая, как заботливо взяла ее за руку участливая Сонечка. -И это еще не все… Сегодня Степан около полудня проезжал мимо церкви... барон был там в парадном мундире под руку с невестой. ***