Рисуя свободу

Ори, никогда не злоупотреблявший алкоголем, захмелел быстро. Его взгляд становился то рассерженным и гневным, то плаксивым – смотря о чём он думал в тот или иной момент. Двалин, сидя напротив, не пресекал попыток любовника напиться, но внимательно следил за каждой поднесённой ко рту стопкой, вероятно, отсчитывая для парня в уме определённую меру. - Думаю, тебе уже хватит на сегодня… Он сказал это всего лишь единожды, смяв в пепельнице фильтр сигареты и взявшись за кружку тёмного пива. Стеклянные стенки, покрытые выпуклым узором, причудливо искажали содержимое, добавляя ему глубокий янтарный оттенок. Адам пьяно нахмурился и нервно сжал в пальцах небольшой узкий стакан, выпил резко залпом и надменно оскалился, с размаху поставив его на столешницу пустым. - Ещё? Грэм спросил спокойным тихим голосом, ни один мускул не дрогнул, выдавая иронию, но лицо Ори тут же стало мрачным, а сам он притих. Адам знал мужчину достаточно хорошо и давно, чтобы мгновенно распознать её в интонации и в выражении глаз. - Буду пить столько, сколько захочу, – прошипел с угрозой, которая выглядела, в общем-то, довольно забавно на пьяной мордахе. - Пей, – всё тем же тоном согласился Двалин, отхлебнув из своей кружки и облизав пену с губ. Какое-то время Ори молчал, пристально наблюдая за неспешно потягивающим пиво любовником. Всё невысказанное другу бурлило в крови вместе с алкоголем, кипело под кожей на щеках и горело на шее алыми пятнами. В пабе было жарко, но из-за количества опрокинутых в себя стопок Адаму казалось, что он не где-нибудь, а в самом Пекле. - Считаешь, что я неправ? – злобно процедил вдруг Ори, с подозрением сузив глаза. – Ведь так? - Я вообще молчу, если ты не заметил. И тогда молчал. - Но ты так считаешь, верно? – с нервным упрямством повторил парень, начиная мелко подрагивать в предвкушении ссоры. Большие и прежде добрые глаза на тонком неправильном лице вспыхнули опасным огнём, а губы сжались в полоску – Адам даже подался вперёд, склоняясь над столешницей и заглядывая Грэму в лицо. От этого пьяного резкого движения, почему-то мало напоминающего человеческое, многих пробрало бы до мурашек. Многих, но только не Двалина. - А как считаешь ты? – спросил в ответ мужчина, не питая иллюзий насчёт того, что любовник в состоянии осмысливать происходящее здраво. – Сам что скажешь? - Иди в жопу! Ори истерично вскрикнул и пнул ногой соседний стул, на котором до этого сидел Фили. В словах Грэма ему вновь почудились ирония и насмешка, непомерно раздутые в спутавшихся мыслях из-за крепкого алкоголя, хотя на самом деле тот спрашивал совершенно серьёзно. Пошатываясь, парень встал из-за стола и упёрся в него руками, пока мужчина, сложа на широкой груди руки, невозмутимо смотрел на любовника снизу вверх. - Иди в жопу или на хуй – как тебе больше нравится! – взбеленился Адам, красный от гнева и духоты в помещении. – Вместе с Фили! И этим… как его… Кили! – парень дрожал и трясся уже всем телом, словно пёс, рвущийся с цепи, которому ошейник пережимает горло до захлёбывающегося хрипа. – С этим сраным…! Грэм резко отодвинул стул и, дёрнувшись вперёд, зажал ладонью влажные от слюны губы Ори. Выразительно выдвинувшемуся из-за стойки бармену он подал знак рукой, мол, всё в порядке, и вновь перевёл взгляд на парня, отчаянно вырывающегося и что-то неразборчиво мычащего. - Адам, – мужчина не убирал ладони, пальцами чувствуя, как напрягаются желваки под кожей и мышцы челюсти, – послушай меня. Слушай же! – злые карие глаза впились в его лицо, наполняясь пьяными слезами, Ори шумно дышал через нос. – Не глупи. Не здесь. Адам сморгнул, и первые влажные дорожки расчертили щёки. Он забарахтался ещё сильнее, оттолкнул любовника от себя и тяжело глотнул воздух. Злость одолевала изнутри, но к ней примешивалось и иное чувство, от которого хотелось плакать и не стыдиться слёз. Чужие взгляды беззастенчиво касались кожи – это было почти больно, словно каждый, кто сидел в насквозь прокуренном пабе, тушил сигарету об его тело. Озираясь и запинаясь о собственные ноги, Адам бросился в сторону, натыкаясь на свободные стулья у себя на пути. Грэм, расплатившись с барменом и извинившись, направился следом, молча задвигая их обратно или же поднимая с пола. Любовника он обнаружил в туалете, застыл на несколько мгновений у порога, а потом шагнул ближе и опустился рядом, положив ладонь на плечо. Ори скосил на него взгляд, после чего худое тело поломало очередным рвотным спазмом, и парень перегнулся через ободок, вцепившись в него руками. - Уйди! – прохрипел он в секундную передышку. Адама мутило от одного лишь запаха и содержимого желудка на своих губах. – П-шёл на… Его вывернуло наизнанку, и слова потонули в целом каскаде звуков, прежде чем вновь удалось открыть рот для глотка воздуха. Но Грэм не обиделся, он сидел рядом и оглаживал трясущиеся плечи и взмокшую напряжённую спину, ласково обводя проступающие под кожей позвонки, когда Ори горбился. Он не затыкал любовника, не морщил неприязненно нос, а заглядывал сбоку в лицо и даже вытер ему перепачканные губы бумагой, нежно убрав с них остатки еды. И Адам не выдержал, расплакался прямо там, не поднимаясь с пола, едва только приступы позволили вновь спокойно дышать: как ребёнок, от обиды и несправедливости, отчаянно не желая верить в то, что может быть неправ. - Как себя чувствуешь? Адам? Не дождавшись ответа, Грэм трогает любовника за плечо, и место прикосновения обжигает огнём от тепла грубых пальцев. Парень вздрагивает, натягивает выше одеяло и по-прежнему не переворачивается на другой бок, лицом к лицу, потому что так будет слишком стыдно за вчерашнее. Утром он просыпается переодетым в чистое и полностью умытым, волосы – и те мягкими короткими прядками ложатся на кожу, бережно расчёсанные перед сном. После срыва в туалетной кабине Ори больше ничего не помнит, зато прекрасно знает, что был не чист, зарёван и вообще отвратителен… Учитывая это, почему-то сейчас от заботы Двалина становится только в сто крат хуже. - Адам, поговори со мной. Грэм просит. Его голос спокоен и тих, но он просит. Быть может, не так настойчиво, и всё же. Ори сжимается под тонким одеялом ещё сильней, когда чувствует руку, обвившую за талию и поглаживающую впалый тёплый живот. В распахнутом на ночь окне виднеется кусочек яркого неба и слышно чириканье птиц. - Не бойся говорить обо всём, о чём думаешь. Тем более мне. Двалин шепчет в затылок, заставляя всего покрыться мурашками: Ори осторожно скашивает глаза себе за плечо, но лица любовника не видит. Тот лежит вплотную позади и тревожит своим мерным дыханием кожу на шее. - Адам… Адам зажмуривается и накрывает ладонью ладонь на животе, позволяя чужим пальцам переплестись со своими. Это движение – оно немного успокаивает, но не забирает всех тревог и сомнений. Вернее, оно не забирает совершенно ничего из того, о чём так не хочется говорить. К чему так не хочется возвращаться. Быть может, Грэм чувствует, как быстрее забилось сердце, потому что тянет за собой ладонь Адама к его груди и приподнимается, подпирая рукой голову. Теперь лицо мужчины находится в зоне видимости, даже если смотреть ему в глаза нет никакого желания. - Извини. За вчерашнее, – слова не те, но начать хоть как-то, да надо. – Вёл себя по-скотски. Двалин молчит, задумчиво продолжая вырисовывать пальцами узоры на коже любовника. Он даёт тому время, чтобы собраться с мыслями, чтобы набраться смелости для откровенного разговора. Ведь она для многого нужна, эта смелость, даже для признания собственных ошибок. Даже для того, чтобы повернуться в объятии любимого человека лицом к лицу. - Я не знаю, что задело меня больше всего, – Адам качает головой и тихо морщится от тупой боли, стрельнувшей в висках после вчерашнего безобразия. – Недоверие лучшего друга или то, что он привёл с собой этого киборга. Или же… Нет, – резко одёргивает сам себя, пожевав губу. – Меня раздражало всё. Абсолютно всё. А ведь я даже не знаю, с какого момента началась моя неприязнь. Парень нервно усмехается и, вывернувшись из рук Двалина, вдруг откатывается к краю кровати. Тонкое одеяло плавно сползает с худых острых плеч, словно шёлк с гладкого мрамора, обнажая нескладную сухощавую фигуру. Пунктир позвонков вновь проступает под кожей, трогательно спускаясь к соблазнительной ямке над копчиком, и мужчине всё же стоит некоторых усилий сосредоточить внимание на другом. - Чёрт возьми, Грэм, я ничего не понимаю, – потерянное обращение в пустоту тонко вибрирует как напряжённая струна, едва задетая пальцем. – Я совершенно ничего не понимаю. Адам повторяет это, делая упор на каждое слово, и оглядывается через плечо. В карих глазах больше нет слёз, зато есть место злости, похожей на тонкую пелену сырого утреннего тумана, прибитого к земле. Он едва различим в серости красок занимающегося дня, но это не значит, что его нету вовсе. - Как он мог? – дрогнувшим от волнения голосом спрашивает Ори. – Как ему не противно? Как?! Подобравшись ближе и откинув одеяло, Грэм садится рядом, скрестив ноги. Колено случайно касается обнажённого бедра, в ответ на что Адам отодвигается – почти незаметно, но всё же становится немного обидно. Однако мужчина этого не показывает, специально поёрзав и устроившись так, чтобы не нарушать тончайшие границы личного пространства своего любовника, поставленные им в качестве защитного барьера на время разговора. - Что тебя расстроило больше всего? Взгляд парня не отрывается от окна. Он смотрит куда-то вдаль, словно не расслышав вопроса, и кажется, будто свет истончает его ресницы ближе к их кончикам – они похожи на острые растворяющиеся в воздухе иголочки. - Не знаю, – честно отвечает Адам. Из голоса исчезает даже злость, остаётся лишь растерянность. – Я правда не знаю… - Нельзя обижаться или злиться на кого-то просто так, – мягко возражает Грэм. – Что-то всегда задевает нас сильнее всего. - Чёрт, как же голова раскалывается… Прикладывая к виску ладонь, Ори рассчитывает уйти тем самым от ответа. Он сжимает зубы и с коротким тихим стоном закрывает глаза, покачнувшись немного вперёд – мужчина на всякий случай хватает любовника за плечо, нарушая границы личного пространства, но руки не убирает и после. Внимательный взгляд Адам ощущает всем телом, всей кожей, отчаянно не желая размыкать ресницы навстречу солнечному свету: в кромешной тьме сейчас его спасение. Однако Грэм думает иначе. Пальцы невесомо принимаются скользить по нескладной застывшей фигуре, забираясь в нежные укромные местечки, и, фыркнув, парню приходится открыть глаза, чтобы посмотреть, куда можно увернуться от щекотки. Двалин мягко улыбается в ответ, обнажив зубы, обхватывает любовника поперёк и, прижав к себе, падает на постель. Словно удав, оборачивающийся кольцами вокруг беззащитного кролика, мужчина сжимает Адама так, что у того на мгновение останавливается дыхание, а потом внезапно расслабляется, позволяя Ори с удобством расположиться на своей могучей груди. - Маленький притворщик, – шепчет Грэм, ласково обводя припухшее после ночной истерики и дерзкого непослушания лицо любовника. - Правда болит, – тихо бубнит Адам, спиной чувствуя глухие удары сильного сердца мужчины, лежащего под ним. - Ещё бы не болело, – уже серьёзно отзывается тот, шире раздвигая ноги, чтобы хрупкое тело разместилось между бёдер с повышенным комфортом. – У тебя алкоголь чуть ли не из ушей готов был литься. Хорошо, что вся эта дрянь вышла естественным путём. Ори, сморщившись, с мученическим выражением поднимает взгляд на любовника. В глазах отчётлива видна просьба не упоминать об алкоголе даже вслух, и Двалин послушно замолкает, пряча смешинку в уголках губ. Они некоторое время не произносят ни слова, лёжа в объятиях друг друга и довольно вздыхая, когда летний ветерок принимается ласкаться к обнажённым телам. Крематории прекратили свою работу, перестали пугать жителей Дублина запахом смерти и облаками пепла из печей – за окном ясное небо, золотистая пыль с пустошей вокруг города оседает на асфальте, не забивая лёгкие. Скоро лето подойдёт к концу, но пока есть возможность, эти двое наслаждаются постигшим их умиротворением и теплом, запасаясь ими до следующего года. - Мы выросли, и наши игры тоже перестали быть детскими,– к тихому голосу Адама мужчина прислушивается очень внимательно. То, что любовник заговорил неожиданно и так серьёзно, заставляет обратиться его целиком и полностью в слух. – Единственное, что осталось прежним – это азарт. Тот, с которым мы так увлечённо дурачились, будучи детьми, и с которым до сих пор продолжаем делать глупости гораздо страшнее детских. - Значит, это раздражает тебя больше всего? Затылок Ори мягко перекатывается по груди – парень то ли отрицательно качает головой, то ли всего лишь устраивается удобней. Но, так или иначе, он продолжает: - Когда ты мал или слишком юн, чтобы осознать смысл игры, она кажется тебе причудливой шалостью, приносящей радость. Ребёнок слишком занят собственным счастьем, получаемым им в процессе, ему некогда следить за тонкой логической нитью. А с возрастом мы вдруг нащупываем её и, ухватившись, делаем удивительные открытия. Мы замечаем других участников игры и начинаем понимать их роли… Однако чем старше становимся мы, тем быстрее так называемые участники превращаются в соперников, а соперники – в заклятых врагов или же тех, кого потом используют в угоду собственным целям… Сейчас, говоря это, я волнуюсь не о киборге, хоть мне и жаль его где-то очень, очень глубоко. А жаль мне его потому, что с ним играется Фили, мой лучший друг, от которого я не ожидал ничего подобного. Вот скажи, Грэм, ты бы мог доверять такому человеку? – Адам неловко выворачивает шею, оглядываясь назад. – Вдруг когда-нибудь и я стану частью игры, жестокой и грязной, игры на чужих чувствах, игры с чьей-то жизнью? Что может быть отвратительней?! Парень возмущённо выдыхает в пространство и напрягается, чуть приподнимаясь над телом любовника, словно вот-вот подскочит и бросится прочь при малейшем шорохе. Двалин как можно более ласково тянет его обратно, поглаживая худую грудь. - Именно поэтому он и молчит, Адам. Дин не хочет втягивать тебя во всё это. А так поступают друзья, желая защитить родных и близких, быть может, не вполне осознавая, какую боль причиняют своим решением. Но поверь, – мужчина касается рукой чужого подбородка и приподнимает голову Ори, заставляя заглянуть себе в глаза, – ему оно тоже даётся нелегко. Всего одно плавное движение, и пальцы соскальзывают: парень сторонится сейчас принужденных касаний, однако сам же первым ластится обратно, потянувшись и обвив Грэма за шею. Его нескладное тело прогибается, можно даже увидеть, как под кожей проступают дуги рёбер, живот становится совсем плоским, когда он глубоко вздыхает, прижавшись щекой к груди любовника. Нельзя не удержаться и не провести ладонями по этому лежащему на нём соблазну, не очертить тонкие изгибы – Двалин сжимает расслабленные узкие бёдра Адама и, дотронувшись выше, обнимает парня поперёк тёплого живота. Ни единым касанием они не намекают на утренний секс, они даже не возбуждены – им просто хорошо вжиматься так друг в друга, дышать в унисон и чувствовать, как при каждом вздохе кожа липнет к коже, повторяя жёсткую линию чужого тела. В обоюдном молчании – и в том каждый из них находит нечто прекрасное: ведь не всегда же в пустоте должны витать одни лишь сложные ответы на такие же трудные, казалось бы, неразрешимые вопросы. Впервые уютная скромная гостиная напоминает Дину клетку, закрытое четырьмя стенами пространство, которое он меряет нервными быстрыми шагами. Тихая гавань киборга, его место покоя и умиротворения за считанные часы тревожного одиночества превращается в адское пекло: Фили от волнения трудно дышать, ему кажется, что воздух наполнен влагой и духотой, сворачиваясь туманом прямо внутри лёгких и забивая их. Холодный пот проступает на лбу и на спине, пряди липнут к мокрым вискам, пока сердце в груди, даже не думая успокаиваться спустя столько времени, с каждым ударом распространяет по телу новую волну противного страха и паники. От косого взгляда на часы становится только хуже – уже глубоко за полночь, глубоко настолько, что скоро солнце вновь будет подниматься из-за горизонта. А Кили всё нет. Больше не в силах выносить дикое напряжение, Дин с размаху опускается на диван – лежбище ирландца. Откидывается в подушку и, повернувшись набок, сгребает её руками. Мягкий ком, набитый пухом, пахнет лимоном и сигаретным дымом – тем, чему в последнее время отдавал предпочтение киборг на ночь глядя. Вдохнув грудью этот запах, осевший на ткани, парень в отчаянии стискивает зубы и издаёт полузадушенный тихий стон… Когда Эйдан поднял голову, когда взглянул на него единственным уцелевшим глазом, полным слёз боли, Фили не выдержал. Испачканное кровью и жидкостью из уже пустой глазницы лицо хотелось заключить в ладони, попытаться унять хотя бы часть той муки, которая грызла тело киборга. Лохмотья спандекса вокруг продырявленного пулей плеча окрасило красным – даже чёрный цвет не мог этого скрыть. Но больше всего Дина ужаснула улыбка, отрешённая страдальческая улыбка как у смертельно больного человека, смирившегося с фактом своей неизбежной кончины. Фили честно хотел остаться рядом. Хотел помочь. Не столько из-за чувства сострадания и собственной вины в случившемся, сколько из-за того, что невыносимо было видеть именно Эйдана в такой позе и в таком положении. Но киборг не позволил, мягко оттолкнув прочь парочкой фраз и активировав, видимо, средство обнаружения на своей груди. Он убедил Дина сбежать с места событий, не подозревая даже, что парень не один раз спотыкался в тёмных подворотнях, порываясь броситься обратно. По инерции Фили примчался к старой квартире, впечатался в дверь и только потом понял, что не имеет какой-либо возможности попасть домой: новые ключи так и остались у друга. Дин медленно осел на пол и стиснул виски руками. После всего случившегося он уже успел позабыть их стычку в пабе, но воспоминаниям ничего не стоило нахлынуть с новой силой. Ярость Адама, в общем-то, была вполне оправдана. Ори рос слишком правильным ребёнком: он чаще остальных получал тычки и затрещины от старших товарищей за свою простоту и бесхитростность, за чрезмерную мягкость характера, доставшегося от матери, которую мальчишка чуть ли не боготворил. Они, собственно, и познакомились, когда Дин, задиристый не по годам, вступился за него перед обидчиками. Адам всегда был совестью Фили – той, что молчала внутри, предпочитая уступать место безумству и гордости. Но и Ори многому научился у своего друга, став более раскрепощённым и свободным в изъявлении желаний: он не набрасывался с кулаками на наглецов, зато мог осадить их несколькими дерзкими фразами, почерпнутыми из словесного арсенала Дина. Эффект был потрясающим… Ухмыльнувшись ходу собственных мыслей, Фили всё же прогнал улыбку со своего лица, потерев пальцами уставшие глаза. В конце концов, они оба уже давным-давно выросли из мальчишек в молодых мужчин: глупо думать, что и проблемы должны оставаться детскими. Однако к случившемуся в пабе Дин всё равно был не готов. Благоразумие, к которому взывал друг, никогда не являлось его отличительной чертой, и сильно раздражало – равно как и попытки Адама влезть в то, в чём Фили сам толком и не разобрался. Мучительное ожидание, кажется, растягивается в бесконечность. Солнце уже стоит в зените, а покрасневшие от усталого волнения и с недосыпу глаза зачаровывают взглядом дверную ручку. Дин сидит на полу в коридоре и умоляет высшие силы, в которые не верит, вернуть ему Эйдана. Не потому, что любит – скорее, из-за страха потерять человека, ставшего в какой-то степени родным… Фили никогда не понимал такого определения как секс по дружбе. Он вполне различал эти два понятия по отдельности, но никак не вместе, считая словосочетание исключительным бредом и выкидышем человеческой фантазии, не знающей границ. Первые сомнения закрались тогда, когда вошло в привычку позволять киборгу целовать себя, ласкать и оказывать мелкие знаки внимания. Да, он не был влюблён в Эйдана, однако потребность в его присутствии, в его заботе сбивала гордыню и спесь, доказывая обратное: переспи они друг с другом, то по-другому описать их отношения будет невозможно. Кили обладал удивительной способностью нравиться. Он подкупал тем, что за бронёй собранности и за твёрдым взглядом карих глаз прятался парень с романтичной натурой, обделённый вниманием и общением, настолько изголодавшийся по чужому теплу, что Дин мог поспорить – даже из обоюдного молчания Эйдан извлекал его крупицы, довольствуясь малым и мечтая о большем. Металл ключа царапает замок. Холодные от страха руки Фили греет друг о дружку, поспешно поднимаясь и делая пару шагов навстречу приоткрывшейся входной двери. - Эйдан? Он окликает киборга, как только тот осторожно перешагивает через порог, но, услышав своё имя, Кили останавливается словно в нерешительности. Бионические пальцы скрючиваются сильней, вцепившись в дверной косяк. - Эйд? Дин повторяет с жалостью, тихо и нежно, изо всех сил стараясь не спугнуть и успокоить ирландца, прячущегося за деревянной прямоугольной рамой. Он касается металлической руки холодными пальцами и медленно затягивает киборга внутрь – Кили намеренно прячет лицо, косясь на него уцелевшим тогда глазом. - Ты дома… Эйдан ощутимо вздрагивает и застывает, неловко выворачивая широкие плечи, чтобы Фили было удобней обхватить руками затянутую в новую чёрную форму фигуру. Парень обнимает его крепко и аккуратно, молча прижавшись к груди, и Кили едва сдерживается, чтобы не застонать от обманчивого счастья. - Эйдан… А вот и предательство: киборг отшатывается от потянувшейся к лицу ладони и отталкивает Фили, развернувшись к нему спиной. Дыхание перехватывает из-за подкатившихся к горлу злости и страха, хотя пластина реагирует на это более лениво, нежели обычно: новая сложная деталь в живом теле убавляет её кровожадный аппетит. - Эйдан, – в который раз повторяет Дин, остановившись за его спиной, – пожалуйста, не прячься. Позволь взглянуть. - Нет, – упрямится Кили, нервно тряхнув стянутыми в хвост волосами. - Нет? А ведь придётся. Фили обходит киборга сбоку, специально начиная с непострадавшей половины лица, шаг за шагом двигаясь вокруг застывшего ирландца. Поначалу тот упрямо поворачивает голову, но когда подбородок касается плеча – деваться больше некуда. И Эйдан смиренно закрывает глаза, доверившись одному лишь слуху и ощущениям. Холодная рука касается лба. Пальцы повторяют контур вживлённого в плоть металла – металлического шрама, вертикальным росчерком пересекающего правую половину лица от брови и почти до уголка губ. Всей пластины, спрятанной под кожей, конечно же, не видно: только ту часть, по которой парень сейчас ведёт ладонью. - Не бойся. Посмотри на меня. Когда Кили открывает лишь левый глаз, Дин ободряюще улыбается, стараясь показать, что ничуть не напуган его новым лицом. Он пальцем продолжает поглаживать стык между живой кожей и металлом, поочерёдно вглядываясь то в чёрный пульсирующий зрачок, то в механические плотно сомкнутые веки. И Эйдан, не выдержав, сдаётся под мягким напором ласкающих рук, уставившись в пол позади парня и рассматривая узор на нём. - Ха, – тихо выдыхает Фили, из-за чего киборг поджимает губы, инстинктивно приготовившись к какой-нибудь насмешке, – теперь у тебя тоже глаза разноцветные, слышишь, Эйд? Тлеющий красным уголёк, на секунду скрывшись за сомкнувшимися металлическими веками, опасливо подбирает к его лицу: Дин мягко улыбается в ответ на недоверчивый взгляд и вдруг краснеет, отнимая обратно руку. - Я боялся, что… Твою мать, Эйд! Теперь уже он поворачивается к киборгу спиной, скрывая слабину и пылающие щёки. Отойдя на пару шагов вглубь, Фили жалеет, что поддался сиюминутному страху и почти проболтался о своём диком волнении, как вдруг руки бережно обвивают за талию: Кили оказывается рядом бесшумно, склоняя к нему голову. - Всё в порядке. Теперь я дома. Ладони, двинувшись вдоль рёбер, замирают на его животе, прижимая крепче. Дин чувствует приближающееся к своей шее тёплое дыхание и совершенно бездумно откидывается затылком к чужому плечу, разрешая губам прикоснуться к коже. На мгновение киборг задерживается, вероятно, смущённый столь явным приглашением, и поцелуй от этого выходит более глубоким и жадным: ирландец затягивает кожу ртом и ласкает её языком, будто бы заранее извиняясь за оставленный синяк. Глупое тело желает большего. Ловко извернувшись в кольце рук, Фили привстаёт на носки, чтобы дотянуться до нахмуренного лица киборга, решившего, что парень попросту хочет прекратить всё это. Недоумённые чёрточки в выражении Кили разглаживаются, когда Дин целует его в губы, развенчивая самые худшие из мыслей – он отвечает на чужую ласку, склоняясь ниже и прижимая ещё крепче. Видит бог, он так долго ждал… Подталкивая Фили к дивану в гостиной, киборг мягко заваливает на него парня, накрывая сверху своим телом. Вдвоём они помещаются на нём с трудом, но ни один не жалуется: вслух, конечно, не произносит никто, однако им обоим нравится это узкое пространство и запах сигарет и лимона, оставшийся на подушке. Пока киборг методично избавляет его от одежды, настороженно замирая каждый раз перед тем, как потянуть за ту или иную вещь, Дин сражается с молнией чёрной формы, сумев расстегнуть её только до пояса – дальше уже не дотягивается. Кили решает проблему самостоятельно, вызволив из спандекса руки и спустив его до бёдер. Они не прекращают целоваться, и всё же ирландец отстраняется, больше не в силах держать в себе один вопрос. - Почему? - Потому что хочу, – Фили жадно ловит ртом его дыхание и затыкает на пару мгновений, раскалённый и горячий словно уголёк. Ему действительно хочется этого, вдруг так сильно, что самому становится страшно. - А уверен? – киборг отстраняется вновь, приподнявшись на руках над распластанным под собой телом. - Заткнись! Злобно прошипев, Дин резким рывком тянет его за шею обратно. Замешательство Кили неожиданно бьёт в одно из самых больных мест – по самолюбию, хотя волнение ирландца ему понятно. Однако честно не хочется, чтобы сейчас с ним возились как с фарфоровой куклой и постоянно спрашивали словно девственницу – хорошо ли? А быть может, не очень? Такой первый опыт, совершённый по обоюдному желанию, Дина бы расстроил. Больше всего он боится, что Эйдан обойдётся с ним как с женщиной. А чувствовать себя в такой роли… Этого Фили точно не стерпит. Но киборг, кажется, понимает. Он будто видит все сомнения в залившемся краской лице и делает то, что удивляет Дина: обхватив его руками, устраивается вместе с ним на боку, лицом к лицу. А в ответ на внимательный взгляд шепчет: - Я тяжёлый. Так удобней будет. Съязвить про галантность джентльмена у Фили не поворачивается язык. Они окончательно избавляются одежды и, не сбавляя темпа, вжимаются друг в друга, притираясь бёдрами и кожей. Их накрывает коконом жара, кажется, будто сам воздух плавится вокруг, обтекая переплетённые тела. Порывающегося оторваться от него и встать за смазкой киборга Дин удерживает на месте, отрицательно мотнув головой. - Без неё. - Но… - Мне не впервой. Эйдан не выдерживает нанесённого в спину удара, толкнувшись в Фили последний раз и закаменев. Карий глаз и неоновый окуляр, расчерченный красными линиями микросхем, широко распахиваются – различим даже еле слышный звук дёрнувшихся металлических век. Дин не сразу соображает, что сморозил глупость, но понимает это, буквально напоровшись на болезненный разноцветный взгляд. - Я не имел в виду, что… Фили затыкается сам, осознав тщетность оправдания, и, желая загладить вину, нежно целует киборга в уголок губы. Кили не оттаивает, пытаясь отдёрнуться от потянувшегося к нему парня. - Эйд, – Дин берёт его за шею, удерживая на месте и заглядывая в глаза. – Прости. Я не хотел. Внимательно всмотревшись в лицо напротив, он вновь целует его, на этот раз так, чтобы нельзя было не ответить. Но всё равно что-то неуловимо меняется между ними, потому что исчезает жадная лихорадочная страсть, с которой они начали, и уступает место болезненной нежности. Фили чувствует, как проигрывает киборгу, как позволяет окутать себя заботливыми извиняющимися касаниями, однако после сорвавшейся с губ фразы он стойко терпит то, на что сам напросился. Ударив ею Эйдана, Дин лично сорвал с цепи ту нежность, от которой не смог убежать. И сейчас она в отместку терзала его горло, вырывая из груди тихие стоны. Это почти не больно. По крайней мере не сильнее той боли, что внутри меня. Фили повторяет про себя слова раз за разом, не замечая прикасающихся к перекошенному лицу рук. Ткнувшись лбом куда-то в шею киборга, чтобы избавиться от странного чувства беззащитности и ласковых пальцев, он прячется у него на груди, изредка всхлипывая вздохами и стонами. Эйдан безусловно сейчас сдерживает себя, и за это Дин ему, как ни странно, благодарен. - Позволишь? Кили, словно какой-нибудь возбуждённый мальчишка, не выдерживает слишком быстро и теперь умоляет Фили, рвано зашептав на ухо. Парню плохо не столько физически, сколько морально, что он даёт разрешение коротким кивком головы и, растопырив пальцы, цепляется ими за разъёмы на груди киборга: от одного этого прикосновения, прострелившего тело раскалённым электрическим разрядом, Эйдан кончает со стоном, крупно задрожав. Ломающееся под ладонями тело, гудящее изнутри, будто твёрдая земля, сотрясаемая подземными толчками, засасывает Дина в разверзнувшуюся под ногами пустоту: он приходит в себя лишь от тяжёлого дыхания, распирающего вздымающуюся грудь, на которой так удобно лежит его щека. Киборг, первым очнувшись от усталого оцепенения, чуть приподнимается и нашаривает в их ногах развороченный плед, раскрывает его и накидывает вначале на парня, а потом на себя. В самый последний момент, когда Эйдан уже хочет было спрятать под мягкую ткань руку, Дин перехватывает её, поднося к своему лицу. - Так как это случилось? Раскрасневшийся и безумно горячий, он лежит совсем рядом, очерчивая пальцами контуры серебристой бионической руки. У него влажные бёдра – киборг чувствует их под пледом, вынужденный прижиматься как можно ближе, чтобы не скатиться с края дивана. - Ты действительно хочешь это услышать? Горечь в голосе заставляет Дина поднять взгляд и, немного подумав, всё же кивнуть головой. - Мне было восемнадцать, – тихо начинает Эйдан, стараясь не смотреть на Фили и предпочитая разглядывать их переплетённые между собой руки. – Я только поступил в дублинский Тринити-колледж, хотел изучать информатику и технологии, надеясь, быть может, что найду какой-нибудь способ облегчить жизнь, которой жил… Которой все жили и живут, – поправляется киборг, вдруг печально улыбнувшись. – Увлечение плаванием тянулось ещё со школы. Я обожал воду и мелким мог барахтаться в ней, казалось бы, часами. Родители заметили это и отдали меня в секцию по плаванию. Поэтому, думаю, не нужно пояснять, что в колледже я продолжил заниматься своим любимым делом. Молчание длится недолго, но Дин не торопит ирландца, чувствуя, с каким трудом тот заставляет себя пересказывать события вновь. - Его звали Меллан, но все друзья обращались к нему как к Мэлу, – Эйдан хмурится и, когда делает паузы, покусывает губу. – Он был капитаном нашей команды. Самый высокий и самый сильный среди пловцов. Самый привлекательный для девчонок. И не только для них, – тут киборг всё же решается бросить взгляд на притихшего рядом Фили и вновь вернуться к созерцанию переплетённых рук. – Конечно, я не мог не обратить внимание на такого парня, и совсем скоро каждый мой поход в бассейн стал оборачиваться пыткой. Пару раз мне даже приходилось сбегать в душевую, чтобы подрочить и снять болезненное напряжение, – раздражённо бросает Кили, тяжело вздохнув. – Я влюбился в него. Он был первым, с кем привычное для такого состояния души чувство вдруг показалось мне каким-то особенным. Дин прекрасно понимает, кто тот самый второй, и ощущает, как кровь приливает к щекам. Чтобы отвлечь взгляд Эйдана, застывший на своей горячей коже, Фили облизывает пересохшие губы и спрашивает: - А дальше? - В кампусе организовали вечеринку, – голос киборга опускается почти до шёпота. – Все были пьяны, а я не многим был лучше. И получилось так, что в какой-то момент в отдалении на скамейке, скрытой ото всех разросшимися кустами, оказались вместе Мэл, я и бутылка пива. Мы по очереди отхлёбывали из горла и передавали её друг другу. Кажется, из моего рта лилась какая-то пьяная чепуха, потому что он со смехом в один прекрасный момент шлёпнул меня по губам ладонью, призывая замолчать, и дружески навалился на плечо… У меня снесло крышу. Я поцеловал его так, словно хотел выпить досуха. Закрыл глаза и не увидел отвращения на лице, а потом – и кулака, прилетевшего прямиком в скулу. Нашу пьяную потасовку услышали ещё несколько ребят из команды, оттащили нас с Мэлом в какой-то закуток кампуса – драки по-пьяни иногда бывали очень забавными, и они не хотели, чтобы кто-то вызвал охрану и лишил их зрелища… Меллан, конечно, быстро вывел ребят из заблуждения. В мою сторону понеслись насмешки, а потом и оскорбления в духе «с пидором да в одном бассейне», «вдруг он спускал прямо в воду, и это заразно?» и тому подобное. Они подначивали этим друг друга, злились ещё больше и злили меня. Их было четверо против одного… Сердце в груди Дина колотится словно бешеное. Широко распахнутыми от ужаса глазами он смотрит на побледневшего киборга, отчаянно не желая верить в пронзившую его догадку. Она слишком ужасна и отдаёт нечеловеческой жестокостью. Но Эйдан не оставляет ему выбора, заканчивая рассказ. - Я впервые слышал, как могут хрустеть собственные кости. Один раз упав на колени и будучи пьяным, сил на то, чтобы подняться, не было. Они били меня ногами, иногда наклонялись, чтобы ударить рукой, а очнувшись, просто бросили лежать там же и истекать кровью. Скорую вызвал какой-то парень, заблудший в кустах в поисках места, чтобы сходить по нужде. Врачи могли лишь спасти меня, оставив беспомощным инвалидом на всю оставшуюся жизнь… Киборги же, узнав об этом случае, связались с моими родителями и предложили восстановить тело полностью в обмен сам знаешь на что. Вот, собственно, весь мой рассказ. - А эти ублюдки? – тихо спрашивает Дин, такой же бледный, как и киборг, от поднимающейся в груди волны гнева. – Что с ними? - Исключили из колледжа без права на восстановление где-либо. Это последнее, что я слышал про них. Мягко высвобождая свою руку из будто бы занемевших чужих пальцев, Эйдан извиняется и под предлогом похода в душевую принимается выбираться из-под пледа. Он кладёт руку на спинку дивана, случайно надавливает кистью на валяющийся там пульт от музыкального центра и тихо раздражённо вздыхает, едва услышав первые звуки мелодии, напоминающей далёкий грохот и взрывы разрывающихся снарядов. - Нет, оставь, пожалуйста! Дин останавливает киборга, потянувшегося к пульту, и Кили, замешкавшись, протягивает его Фили, поднимается и скрывается в ванной. А между тем чей-то мужской, как будто усталый голос сменяет дрожание гитарных струн, мягко переплетаясь с ним… Туманом покрыта цепь горных хребтов, Что домом солдату прослыл. Но дом настоящий лежит средь равнин – Всегда для меня он там был. В деревни и к фермам, отбросив ружьё, Вернутся однажды извне Все те, кто отложат обязанность быть Собратьями в страшной войне. Когда разгорелось сражение вновь И пули кусались огнём, Когда наши крики глотала земля, Умывшись свинцовым дождём, Когда мы от боли сходили с ума, Забывшись от страха во сне – Я не был оставлен в тревоге один Собратьями в страшной войне. Наш мир окружает так много миров – До них не достанешь рукой. Но есть толк мечтать, если не сохранить Нам и в собственном доме покой? Светило низвергнуто в огненный ад, Сейчас час луны пламенеть. Прощанья слова застывают во рту. Готов был бы я умереть? Но в звёздном свету нам начертан ответ, В ладони поведан он мне: Ужасней всего – это жизни лишать Собратьев по страшной войне.*