____________________
Они попались, как крысенята: спешились, чтобы убрать с пути поваленное дерево, а по сторонам и не глянули. Мол, чего там смотреть, дорога-то ведь спокойная, тихая, деревенская девка – и та пробежит, не побоится. - Ягод, может, наберем? – предложил Канна, пиная сапогом ствол березы, из-за которого пришлось им задержаться на тракте, и прищурился на солнышко. – Морошка поспела уже. Мама любит морошку. - Чего бы и не набрать? – согласился Финтаннан. Тут-то ловушка и захлопнулась. Завизжали стрелы – тоненький, спиральный звук чиркнул по лесной тишине, расколол ее внезапно и страшно. Заржали, взлетая на дыбы, лошади – и сразу же, будто бы выткавшись из теней, замелькали между деревьев фигуры в неприметных темных плащах. Минуты не прошло, а неизвестные враги уже взяли братьев в кольцо, ощетинились луками и топорами. «Простецкая ведь засада», - подумал старший эльф стремительно, на вдохе, и еще: «Отец бы не купился!» А потом позади зашуршала трава, раздалось чье-то прерывистое дыхание, и Финтаннан, сторожко пригибаясь, нутром почуял – не увернуться. Затылок его взорвался от резкой боли, красным обморочным маревом залило глаза, и эльф, захрипев, упал на колени. - Бей! Бей лисье отродье! – скомандовал откуда-то сверху незнакомый мужской голос, хриплый до надрыва. – Вали их! Испуганно вскрикнул Канна. Застрекотала в лесу сорока. Силясь подняться на ноги, Финтаннан почувствовал, как теплые струйки текут по шее, скатываются за шиворот. Кровь – понял он, и затем на него надвинулась тьма, теплая, как лошадиный бок, и кислая, как молодой щавель.***
Канна боялся - не за себя, за Финтаннана. Враги, налетевшие внезапно, церемониться со своими пленниками не стали, но ему, младшему, досталось не так крепко. Вонючий кляп во рту да скрученные за спиной руки – это ведь полбеды, полгоря. Особенно когда твой брат лежит на земле с разбитым затылком и в красной от крови рубахе, а ты сам… «Бесполезный, - клял себя Канна, захлебываясь собственной беспомощностью, - никчемный!» Дергаясь в ловушке из веревок, эльф подвывал от бессилия, но на него внимания обращали не больше, чем на дохлого таракана. Бандиты-разбойники, косматые, молчаливые, все как один смотрели на Финтаннана, и, хотя лица у них были спокойные, в глазах стыла ненависть. Расчетливая ненависть, прогоревшая жутью и страданием, холодная. - Похож, - наконец просипел один из нападавших. – Рожа та же, точь-в-точь. - Похож, - согласился другой. И они замолчали. Канну вновь захлестнуло, замотало от страха - было в их голосах что-то неумолимое, раз и навсегда решенное. Таким же тоном порой отдавал приказы белкам Йорвет - в нем звучал огонь, лязгало железо, рвались в крике рты безымянных смертей. И теперь отзвук этой кинжальной музыки кипел в словах чужих людей, взявших над ними с Финтаннаном власть. - Боишься, тварюжонок? – вдруг спросил сорванный, низкий голос. Канна дернулся, оглянулся. Над ним стоял, сложив на груди руки, настоящий великан: бородатый, курчавый, могучий. Широкие плечи бугрились мускулами, нос был страшно расплющен и свернут на сторону, а по мощной шее, под кадыком, тянулся багровый шрам. За спиной громилы, тараща глаза, переминался с ноги на ногу худенький чумазый паренек – этот, шустрый и мелкий, явно был у бандитов на подхвате, хотя кинжал в ножнах имелся и у него. Не зная, чего ждать от чужаков, эльф яростно замычал. - Боишься, - ответил сам себе громила не без довольства в голосе. – Корчишься небось – за что, мол, нас так? А? Отозваться Канна не мог, и потому вдруг, неожиданно для самого себя, кивнул. «Да, - вскрикнуло, забилось в нем что-то детское, недоумевающее, - за что?! Мы же ничего не…» - Так за родителя вашего, душегуба, усек? - пояснил великан и нахмурился с решительной и грозной уверенностью. – За евоные зверства. Верно я баю, а, Граська? Тощий паренек, по-прежнему ничего не говоря, закивал. Солнце вспыхнуло в его волосах, запуталось в кудряшках, а Канна сморщился, внезапно и разглядев, и догадавшись – Грася! девчонка! - За родителя, значит, - веско и люто повторил гигант, - мы с вас, сопляки, спрос стребуем, и за дела его подлые на суку вздернем. И, словно решив, что сказал достаточно, бородач развернулся и пролаял резкий приказ. Его люди разом заспешили – сосредоточенно потащили обмякшего Финтаннана к лошадям, подобрали из пыли оброненные эльфами сумки. Только кудрявая Грася зачем-то задержалась, постояла с секунду рядом с Канной, кусая губу и ладонью утирая перепачканный лоб. Он глянул на нее, а потом отвернулся, судорожно сглатывая поднявшуюся к горлу желчь, а вместе с ней – растерянность и отчаяние.***
В забытьи Финтаннану казалось, что к лицу его прикасаются женские пальцы, тоненькие, холодные. Сквозь туманную пелену ему виделось фарфоровое лицо в обрамлении рыжих волос, гладкий лоб, решительная усмешка. - Мама? – разлепив губы, прошептал эльф с надеждой - и скривился от неожиданности, когда разбитую щеку продрало резкой болью. Неожиданное страдание ворвалось в беспамятство, раскололо его пополам – и схлынуло, оставив после себя только гулкую, ватную тишину. Шипя, Финтаннан попытался было сесть - и тут же со стоном упал на спину. Собственное тело казалось ему тяжелым, неповоротливым, похожим на мешок, набитый горячими камнями. Руки онемели, и как-то нехорошо, неровно дергало в боку. Еще не осознавая себя, он приоткрыл глаза. Над ним нависал щербатый потолок: обугленные доски, дыры и разломы, сквозь которые сияло чернотой и холодом ночное небо. Пахло сыростью и застарелой, тяжкой гарью. С покосившихся полок, на которых каким-то чудом устояли глиняные горшки и кружки, лентами свисал мох. - Что? – проскрипел эльф, и, будто отзываясь на его голос, кто-то судорожно завозился в углу. - Брат? – приглушенным всхлипом раздалось оттуда. – Elder mo, ты жив! Ох, спасибо, спасибо, милостивая Дева, благодарю тебя, Dana Meаdbh! - Жив, - отозвался Финтаннан и коротко вздрогнул – дышать было трудно, в груди клокотало. – Что, черт побери, случи… Ох. - Да, - тоненько отозвался младший. – Тебе очень больно? От вопроса этого хотелось застонать: столько волнения и искреннего, тревожного беспокойства таилось в нем, что Финтаннан сразу начал себя жалеть. Отец, вспомнилось вдруг эльфу, говорил иногда, что раны болят сильнее, когда есть, кому на них жаловаться. Тогда мальчик его не понимал – но там, на шуточных тренировках и во время охотничьих вылазок, все было другим. Синяки и ушибы саднили не так обидно, а случайными ссадинами весело было хвастаться перед друзьями – гляньте-ка! У меня теперь шрам почти как у… - Я домой хочу, - вдруг выдохнул Канна. Прозвучало это жалко. Финтаннан сжал зубы, понимая: сейчас бы надо проявить характер, показать, что он-то уж сумеет выбраться из любой беды сам и брата в ней не оставит. Дергая окоченевшими, перемотанными тонкой бечевой пальцами, эльф попытался придумать хороший ответ… и не смог. - Я тоже, - растерянно согласился он наконец. И в этот момент на улице что-то тихонько зашелестело. Хрустнула, прогибаясь под легкой ногой, гнилая доска, мелькнул в затянутом паутиной окне тусклый огонек – и дверь в полуразвалившийся, сожженный дом со скрипом приоткрылась. Финтаннан подобрался. Сделать он ничего не мог – много ли навоюешь со связанными руками! – но сдаваться все равно не собирался. - Эй, - громким шепотом произнес неведомый гость и поднял повыше лампу, - чего, лисье семя, очнулись вы, что ль? Теплый свет неожиданно выхватил из темноты тонкое личико, копну кудрявых волос и круглый подбородок с маленькой ямочкой посередине. Dhoine, подумал Финтаннан удивленно, совсем еще девочка - и пятнадцати не будет. Чего такая может делать в подобном месте, среди разбойничающих по дорогам подонков? - Грася, - неожиданно подал голос Канна. – Тебя ведь так зовут, да? Финтаннан, морщась от боли, удивленно вскинул бровь. В другом месте и в другое время он пошутил бы, пожалуй: мол, смотрите-ка, стоило отвернуться - а у тебя, братец, уже дело и сладилось! Не промах ты девиц-то кадрить! Но сейчас… Старший эльф прищурился, упорно отгоняя от себя страх на пару со смятением. Отец ведь когда-то говорил ему и другое: если дело плохо, исход один – либо ты, либо тебя. - Гляди-ка, - хмыкнула между тем девчонка, - запомнил! Приметливый, значит. Верно, так меня и кличут. Держалась она вроде и уверенно, а только Финтаннан, по-охотничьи внимательный, заметил, как подрагивает в ее руке лампа и как опасливо поблёскивают круглые темные глаза. - Надо-то тебе чего? – ни слова не дав сказать уже открывшему рот Канне, оскалился он. – Поглумиться пришла? Девушка, вопреки его ожиданием, ничуть не разозлилась, наоборот даже – на ее грязном лице внезапно сверкнула кривая улыбка. Осторожно пристроив лампу на сундук, притулившийся у входа, ночная гостья присела на корточки, глянула на Финтаннана исподлобья, но без смущения. - А на него вот поглядеть явилась, - вдруг призналась она и махнула рукой в сторону младшего эльфа. – Красивый ведь, ну чисто картинка. Я таких раньше и не видала. Нету в наших местах таких. Батя, вестимо, сказал, что мне сюда ходу нет, но я уж ослушалась… разок-то можно. Завтра-то ведь поздно будет, так я хоть нынче поглазею, разумеешь? И кудрявая девица решительно чиркнула ладошкой по своей шее, поясняя, почему именно завтра будет поздно. Финтаннан скривил губы. - Разумею, чего тут не уразуметь, - оскалился он, взглядом приказав вскинувшемуся было брату молчать. – Зверинец, значит, у вас тут с отцом случился. А чего бы нет – любуйся, за погляд денег не берут. - Йорветовы выродки у нас тут случились, - поправила его dhoine, явно повторяя заученную с чужих слов фразу. – Сынки того нелюдя, что деревню нашу спалил. Славно горело, я думаю! Сто душ, батя грит, тут раньше было, а опосля всего семеро осталось. Это если со мной, но я тогда от мамки кормилась еще. Так она сказала - и в доме повисла тишина. Только ночной ветер, зябкий и юркий, посвистывал где-то в щелях сквозняком да копошилась за стеной мышь. Финтаннан, оторопевший было, потряс головой и искоса глянул на Канну. Тот скорчился у стены, пытаясь не разреветься – руки и ноги связаны, лицо белое. Девчонка меж тем, шмыгнув носом, уселась прямо на землю, деловито почесала коленку и вздохнула: - От же дела. Мужики наши мне сказывали, что Йорвет энтот ваш – ну чисто зверь, рожа косая, зубы наружу торчат. А вы оба лицом-то сладкие. Как так? Финтаннану и дела не было до ее бормотания. Что отец сжег какую-то деревню, то были не новости – лет с двадцать назад скоя’таэли в этих местах лютовали не на шутку. Но вот девица… девица была странная. Слишком уж... незлобивая? - А ты чего, - медленно спросил наконец он, - обрадуешься, когда мы сгинем? - Я-то? – переспросила девчонка и ковырнула ногтем землю. – Да с чего бы? Вот батя – он да. Какой год он с мужиками по трактам мотается, про вашенские эльфские дела все выспрашивает, вынюхивает. Мамку мою любил он крепко и брата старшего, вот и не уймется никак. Сейчас вон пьет на радостях, измышляет, как вас казнить будет – глаза ли, грит, выжечь? Язык вырвать? А я – я нет. Я замуж хочу. Да с таким батяней это как сладить? И, воинственно взъерошив свои короткие кудряшки, деваха вскочила на ноги, повернулась вдруг к сжавшемуся в комок Канне. - Дай напоследок поцелую, что ли? – предложила она звонко. – Такую-то красоту! Жалко ведь! Дозволишь ли?***
Канна затравленно глянул на брата. Тот сидел, опираясь на столб и откинув назад голову с прилипшими ко лбу окровавленными волосами. Всегда у них получалось так, что на бой с врагами выходил Финтаннан, а он, младший, только и делал, что жался по углам и закоулкам. Трусил. Малодушничал. Правильно Йорвет его в охотничьи отряды не брал – кто ж решится вместе с таким рохлей да на дикого зверя? Эльф мигнул, перевел взгляд на девочку… Грасю - и вдруг почувствовал, как сжимается, сжимается, сжимается у него в груди сердце, будто закрученная до предела пружина. Отец часто повторял им с Финтаннаном: в бою либо ты – либо тебя. Но от таких уроков Канна завсегда воротил нос, мямлил что-то невнятное. «Лучше книжку почитаю», и «пойду маме с травами помогу», и «как-нибудь потом»… Размазня, подумал мальчик. Теленок. Слабак. Легко быть правильным за чужой-то спиной, а? Закрученная пружина с лязгом распрямилась, лопнула. Задыхаясь, эльф глотнул воздух – и решился. - Почему нет, - произнес он медленно Грасе. – А хочешь, я прежде тебе спою? По-эльфски. Я и про любовь могу. Раз уж напоследок. Услышав такое, девчонка приоткрыла рот и осела на грязный земляной пол, прижимая ладони к груди. Лицо ее сияло, и вся она была счастливая и глупая – матушка там, дома, с присущим ей ехидством звала таких «святая простота», и лучше тут уж сказать было нельзя. Финтаннан тоже изумился, да так явно, что младший, несмотря ни на что, даже сумел улыбнуться дрожащими от волнения губами. - Спой! – зашептала между тем Грася. – Ох как я люблю, когда поют-то! И про любовь – чтобы, значит, крепко и до самой смертушки. Душевно чтоб! Канна кивнул, облизнул губы и со всхлипом затянул, не в силах узнать свой же голос: - Д-дрожит роса на рукаве, на белой нежности плеча, Каким же именем, любовь, себя позволишь величать? Откликнешься ли поутру, в ночи ли выйдешь на порог – Я если б даже захотел, любить сильней тебя не смог. И чем ты дальше от меня, тем яростней моя печаль, Каким же именем, тоска, себя позволишь величать? На последней строке голос его сорвался, скакнул вниз, но девушка, казалось, и не заметила – щеки ее пылали, грудь вздымалась, глаза блестели от слез. Лицо Финтаннана же, наоборот, заострилось, помрачнело. - Еще, - одним вздохом попросила Грася. – Еще спой! - Разлука близко, у дверей, - послушавшись, опустил ресницы эльф. – Разлукой ранен я и пьян, О, как хочу я целовать Грудей твоих святой дурман, Но впереди – лишь ночь и гнев, И снежный путь, и лунный след. Вернусь ли я домой – туда, Где есть любовь и смерти нет? Знакомые слова горечью перекатывались в горле – никогда прежде, Канна знал это, он не пел так хорошо. Девчонка, закрыв глаза ладонями, всхлипывала уже по-настоящему. - Хорошо-то как, - шумно высморкавшись, наконец сказала она. – Славно. Да разве я знала, что так бывает? И Канна понял – пора. - Отпусти меня, - попросил эльф тихо. – Пожалуйста, Грася. Она подняла на него зареванное лицо, посмотрела, смаргивая слезы – и помотала головой. - Батя, - прошептала девушка тихо, чуть ли не оправдываясь, - не оклемается он, если я его... в спину. Я б отпустила, вот те слово, отпустила. Так ты поешь – сердце заходится… и сам красивый… Финтаннан неловко пошевелился, и Грася оглянулась на него – ни следа недавней бравады, припухшие глаза, красный нос. - Пусть брат уйдет, - произнес подросток и утер вновь закровившие губы о плечо. – Я-то ведь здесь останусь. Отцу твоему и меня довольно будет – я, говорят, на Йорвета похож. - Похож, - подтвердила девушка бесхитростно, - батя сам мне сказал – мол, сразу видать, та же чертова рожа. - Вот видишь, - кивнул старший эльф. – Я останусь, а Канну ты спаси. Он мой младший, помоги ему. Пожалей. Она вся сжалась, зажмурилась, закачалась из стороны в сторону, жалостливо кривя губы – а потом вдруг распрямилась, засверкала глазами, и Канна понял – удалось. Не повезло им в ловушку угодить, а вот с любопытной девахой - повезло. И все то время, что Грася, сосредоточенно сопя, резала веревки на его руках и ногах, он глядел на брата… и боялся. Финтаннан, эльф знал это, не минуты бы не сомневался, ничуть бы не сожалел. Смелым был его брат, и решительным, и сильным, но сейчас помочь он не мог. Сейчас Канне нужно было сражаться самому. - Вот, - наконец промолвила любительница слезливых баллад. – Готово. Мальчик, чуть не вскрикивая от боли, поднес распухшие и посиневшие руки к глазам. Сумеет ли он? Осмелится ли? Тихо скрипнула дверь – Грася высунулась наружу, на улицу. - Пошли, - скомандовала она, не оборачиваясь - совсем уже решившаяся и внезапно похорошевшая. – Дядька Брыль – он сегодня у нас на стреме – храпит вон, так что… Я к лошадям тебя проведу, а дальше уж сам. Лады? Канна поднялся, чувствуя, как тяжелеет от страха в желудке, встал у нее за спиной и в последней мольбе покосился на брата. Финтаннан смотрел на него пристально и осторожно, затаившись, как охотник, выгоняющий добычу к западне. Когда взгляды их встретились, старший эльф вдруг наклонился вперед и кивнул коротко и резко. «Совсем как отец», - невольно подумал Канна, впервые сообразив, что брат и впрямь похож на Йорвета и лицом, и повадкой. А потом, сам толком не понимая, что делает, обхватил девчонку сзади за шею, сдавил отчаянно трепыхающееся тело локтем и с размаху, одним яростным движением, приложил Грасю лбом о дверной косяк. Раз, другой – а третьего не понадобилось: она обвисла в его руках, как тряпичная кукла, мягкая и покорная. - Все, - сказал из темноты Финтаннан. – Отыщи теперь ее кинжал – он нам сейчас понадобится.***
Когда-то – война с Нильфгаардом едва успела закончиться – Финтаннан спросил отца, трудно ли это – убивать. - В первый раз – трудно, - вот что услышал он в ответ. – Во второй – легче. В третий… Шесть человек в эту ночь отправили они с братом в туман. Дядьке Брылю, так некстати задремавшему у костра, хватило кинжала под ребра, а остальные… Беспечные, набравшиеся в запале ядреной сивухи, заснули они вповалку в одном из уцелевших домов, и там и нашла их смерть – огненная, яркая, жгучая. Канна плакал, когда занялось, потянуло к небу дымом пламя, когда заколотились в забаррикадированные двери осоловевшие, задыхающиеся, застигнутые врасплох люди. Плакал, когда слепой маской поплыло в узком окне лицо великана-бородача, такого же кудрявого, как и дочка его Грася. Финтаннан молчал. - То, что отец начал, - уронил он, едва стало ясно, что из горящего дома никто не выберется, - мы закончим. Иначе, раньше или поздно, но они нас снова достанут. Тебя или… или маму. - А Грася?… - только и сумел прохрипеть Канна. Голос его срывался, ресницы слиплись от слез. Старший эльф потер ладонью лоб, мучительно сморщился. Болтливая простушка, их спасительница, запрокинув лицо, лежала в полуразрушенном сарае – там, где они ее и оставили. Шишка на лбу у нее зрела славная, но сомнений не было: умирать девица и не думала. По всему выходило, что для ровного дела надо бы покончить и с ней, но… - Ее, - наконец выдавил Финтаннан, - я не смогу. Канна зарыдал еще горше – ему такое уж точно было не под силу. - Может, - сказал старший эльф и направился к лошадям, что тревожно рвались с привязи, чуя близкий огонь, - она не станет мстить. Замуж пойдет, детей родит. - Может, - хлюпнул в ответ Канна и поспешил за братом. За их спиной, протягивая алые лапы к небу, кипело, ярилось жадное пламя, а впереди иссиня-черной мутью поднимался ночной лес.____________________
Годы бегут быстро, как норовистые жеребцы. Десятилетия гаснут, словно свечи, а за ними спешит, рассыпается ворохом из печалей и радостей век. Но тот день - день, когда закончилось детство - крепко помнит, несмотря ни на что, Финтаннан, и Канна помнит тоже.