Umdlali

К двум ночи Рамос извертелся в постели до полного изнеможения. Хорошо, что от постоянных переворачиваний с боку на бок нельзя взбить простыни и подушки, иначе они давно превратились бы в пену. То ему хотелось растолкать Икера и прямо заявить, что тот ошибается, то снова покаяться — прошептать, опустив голову, что Касильяс прав, во всем прав. Если бы хоть кто-то мог подсказать ему, как следует поступить. Подумать только — Рамос, в девятнадцать лет сражавшийся за честь сборной рядом c Роберто Карлосом и Зинедином Зиданом, привыкший бороться и отвоевывать право быть лучшим, Рамос, кому доставляло настоящее удовольствие соревноваться, биться до крови — и не до первой, а до последней капли... готов был передать право решать за него, что хорошо, а что нет, кому-то другому, кому угодно — лишь бы снова не пришлось погружаться в водоворот совершенно измучивших его чувств. Еще бы — он ведь не привык уступать, а уж отпускать, самостоятельно, одной силой воли разжимать руки, позволяя мечте вытечь из ладони, просочившись сквозь пальцы, будто горсть песка... Серхио знал, что когда-нибудь, может, не завтра и не через неделю, но он так или иначе должен будет освободиться от Торреса, как ради Фернандо, так и ради себя самого. Выйти на поле со сломанной ногой было и то легче... Неудивительно, что наутро Серхио проснулся с головной болью и ощущением, что последние шесть часов по нему энергично топтался разъяренный бык. Несмотря на вялую усталость, поселившуюся в теле, Рамос чувствовал себя лучше и уверенней. Странное свойство человеческой психики — восстанавливаться нечеловеческими темпами, каждый раз, будто неваляшка, возвращаясь в прежнее равновесие после ударов судьбы. Да и ударов-то — сильно сказано. Конечно, каждый склонен воспринимать свою боль как настоящую трагедию, искренне веря, что никто на целой планете не может понять твое состояние, но это всего лишь проявление эгоизма: даже страдание должно быть самым-самым, уникальным, не как у всех, а несчастная любовь — уж наверняка самой сильной и самой несчастной. Серхио не семнадцать лет, чтобы ему хотелось картинно мучиться и упиваться невозможностью быть вместе с Торресом, выдумывая непреодолимые препятствия и разнообразные моральные принципы. Там, где переступить через себя невозможно, нужно развернуться и поискать другой путь. Всё просто, очень просто — но только в голове и на бумажках, в умных книгах по саморазвитию, в лаконичных цитатах великих, в подбадривающих окриках тренера. В жизни же... неваляшка с надеждой, присущей всем жертвам стокгольмского синдрома, ждала, когда её опрокинут снова. Серхио знал, что не застанет Фернандо за завтраком — тот либо уже наскоро выпил чашку кофе, либо еще не успел, в это время у него по расписанию утренний сеанс массажа, — но все равно огляделся. Торреса, разумеется, не было. Да и Рамос не чувствовал, что хочет его видеть, точнее, что хочет видеть его реакцию. Внутренне он решил для себя, если Торрес справедливо обидится на него после вчерашних выкрутасов, он отступится. Осталось-то выдержать максимум четыре игры, да и то лишь в случае, если они смогут пройти Португалию. Как и все профессиональные игроки, Рамос настраивал себя на победу, но в глубине души понимал, что с такими соперниками, как Германия, Бразилия или Нидерланды, придется бороться не только за первое место, но и за второе, и за четвертое. У Серхио есть все шансы уже послезавтра сидеть на чемоданах в аэропорту, возвращаясь домой под разочарованное улюлюканье болельщиков. И посмотреть на спину удаляющегося Торреса в последний раз, не за всю жизнь, конечно же, это никому не нужный пафос... будут еще чемпионаты, матчи в сборной, но... Рамос силой заставил себя больше не думать об этом, боль была слишком острой и жгучей, чтобы он мог спокойно собираться на тренировку или болтать с окружающими не меняясь в лице. Торрес улыбнулся ему. По-хорошему, он должен был возмутиться, выразить недовольство, хотя бы недоумение, ну просто поворчать для приличия... Нет, Фернандо улыбался, и в этой улыбке было столько молчаливого понимания и участия, а ещё — столько само-ирониии и Рамосо-иронии тоже, что Серхио невольно расплылся в ответной улыбке, по-детски лукавой и заговорщицкой. Внутри звенел тихий, с придыханием, смех — так хохочут над собственной глупостью, досадной неудачей или над нелепой ситуацией, весело и заливисто, чтобы наружу не прорвалась горечь. Каждый взгляд Серхио, каждый поворот головы Фернандо были отчаянной, невесомой в своей нежности лаской. Теперь Рамос знал, как поступить правильно — просто подойти к Торресу и поцеловать его, при всех прижаться к его рту губами, притянуть к себе, вцепиться пальцами в плечи до остающихся белых, затем медленно краснеющих отпечатков на коже, заставляя выгибаться себе навстречу... Поэтому Рамос покорно опускал глаза на газон, стараясь лишний раз не отвлекать Торреса. Ни для кого не было секретом, что в личных записях Винсенте имя Фернандо в планируемом списке стартового состава опять стояло под знаком вопроса. Серхио мог испытывать к Эль-Ниньо какие угодно чувства, но это не мешало ему, как футболисту, видеть, что тот еще действительно не оправился после травмы. Движения Торреса были все такими же техничными и четкими, но им не хватало легкости, остроты, будто он находился не на футбольном поле, а на прибрежном пляже по щиколотку в воде — песок уходил из-под ног, жидкость с трудом расходилась в стороны, заставляя преодолевать её сопротивление. Рамос мог ненавидеть себя за эти мысли, но Торрес играл плохо. Вот и все. И от этого еще сильнее хотелось сорвать с груди одного из тренеров висящий на изящном красном шнурке свисток, дунуть в него, разогнав всех профессиональных оценщиков, советчиков и врачей, решающих судьбу Нандо, будто какой-нибудь лошади перед скачками... и просто лечь на траву, закинув руки за голову и смотря на проплывающие облака. Рядом, вместе. Икер прав, Серхио ни за что себе не простит, если то, что происходит между ним и Торресом, как-то скажется на спортивной карьере Эль-Ниньо. К концу тренировки Фернандо был мрачнее тучи, и Рамос знал, что ничем не сможет его утешить. Серхио же предстояло выдержать ещё одну пытку — ему, Дель Боске и Пуйолю через несколько часов необходимо появиться на предматчевой пресс-конференции. Икер, хоть и порывался расставить все точки над «i», по решению тренера на этот раз не должен присутствовать, не хватало еще ему выслушивать очередные намеки на пагубно сказывающиеся на нем отношения с Сарой. Собственно, Рамос давно перестал ждать хорошего от подобных мероприятий. Он терпеть не мог все эти вопросы с подвохом, специально составленные так, чтобы ты ляпнул что-нибудь двусмысленное: «А кого вы считаете лучшим форвардом — Роналду или Торреса?», «Как вы оцениваете шансы на победу Испании в этом матче?» «Сеньор Винсенте, правда ли, что из-за Сары Карбонеро в сборной произошел конфликт между вами и Икером Касильясом?», «Не считаете ли вы, что приняли неправильное решение, вызвав на чемпионат травмированного Фернандо Торреса?», «Не влияет ли на сыгранность в команде скрытое противостояние игроков Реала и Барсы?»... Рамос пригладил волосы и заставил себя сделать глоток минералки, чтобы успокоиться. Голос очередной журналистки, обратившейся на этот раз лично к нему, был писклявым, самоуверенным и очень раздражающим: — Серхио, как вы думаете, не скажется ли ваша репутация как защитника, временами играющего довольно жестко, на мнении судьи матча Эктора Бальдасси? Рамос повернулся к ней, невольно скользнув взглядом по двум верхним расстегнутым пуговицам белой блузки, ткань которой была натянута столь туго, что он мог разглядеть каждый узор кружева на её белье. Журналистка так явно упивалась коротким мигом своего триумфа, что Серхио с трудом сдержал снисходительную усмешку. Живая девушка, изо всех сил пытающаяся выглядеть как товар, — нелепо, смешно и очень трагично, если ей и в самом деле попадется мужчина, умеющий играть жестко. Впрочем, это уже не его дело, его дело — ненароком не сболтнуть лишнего. Каждый раз, когда Рамос начинал спокойно и уверенно отвечать заученными фразами, внутри что-то сжималось, постоянно напоминая — Осторожней, Серхио! Осторожней, осторожней: «Я нисколько не сомневаюсь в его компетентности», «Моя единственная цель — показать лучшее, на что я способен на поле, и не подвести команду», «Португалия — серьезный противник, но мы тоже находимся в хорошей форме», бла-бла-бла. Ещё глоток воды. Ещё каверзный вопрос — одновременно прыжок в неизвестность. Даже самой буйной фантазии иногда не под силу предугадать, как извратят произнесенные слова вечерние таблоиды. Несколько опрометчивых высказываний и излишне эмоциональных возражений, сделанных Рамосом в начале карьеры, так дорого обошлись ему, что он навсегда запомнил, насколько аккуратным нужно быть с журналистами. Когда прозвучал последний ответ, Серхио поднялся с места, чуть ли не покачиваясь от усталости. Одно хорошо — после прессы никакой Роналду был ему не страшен, с Криштиану он хотя бы может решить поединок на равных — газон и мяч. В зале раздались традиционные аплодисменты и с удвоенной частотой замелькали вспышки фотокамер. Рамос заставил себя улыбнуться и отточенным движением провести взглядом по объективам, ровно с секунду задерживаясь на каждом. Икер ждал его в номере. Кажется, Касильяс чувствовал себя виноватым, что Серхио пришлось отдуваться за него. Кто как не капитан должен отвечать за сборную? Рамос похлопал его по плечу. Хорошо, когда у тебя есть такие друзья и когда ты можешь что-то сделать для них. Серхио еще не догадывался, сколько на самом деле значит эта фраза, когда Касильяс, осторожно прокашлявшись и явно стесняясь, принялся рыться по карманам и наконец протянул непонимающему Рамосу связку ключей. — Пока тебя не было, я поговорил с управляющим. Пожаловался, что ты храпишь как стадо слонов, из-за чего я не могу спать. Конечно, комнаты в главных зданиях пансионата с самого начала расписаны все до единой, но за корпусом, где живет персонал, есть несколько свободных гостевых домиков. Ключ от одного из них, разумеется, самого дальнего, мне любезно предоставил управляющий на случай, если ты станешь совсем невыносим. — Икер... — только и смог сказать Серхио. — Ты просто не представляешь... — Представляю. Я не слепой и видел, как вы таращились друг на друга на тренировке. — Спасибо, — сообразил пробормотать Рамос, хотя его мысли были уже далеко-далеко отсюда. — В бильярдной. — Что? — несколько опешил Серхио, перекатывая в пальцах холодный металл ключей и пластмассовую бирку с номером на брелоке. Признаться, он в какой-то степени уже и забыл о существовании Икера. Тот вздохнул и будто ребенку, спросившему, почему трава зеленая, ответил, спокойно и медленно: — Торрес твой в бильярдной. Рамос почти бежал, но перешел на осторожный шаг, когда стук бьющих в бортики шаров стал ясно слышен. Подкравшись к двери, он украдкой заглянул в комнату, где, склонившись над зеленым сукном в крайне двусмысленной позе, Торрес, повернувшись к нему спиной, плавно покачивая кий, примерялся к удару, рассчитывая силу. — Не думал, что ты умеешь играть в пул. От неожиданности Фернандо вздрогнул и повернулся на звук его голоса. — Снукер, — поправил Торрес. — Пул — американская версия. Заразился от Джеррарда. Вот пытаюсь отработать винт в желтую лузу с середины стола, со стороны крайне эффектно выглядит. Пока что-то не очень, Джон Хиггинс из меня никакущий. Серхио едва сдержался, чтобы не поинтересоваться, часто ли тот в своей Англии коротает вечера с Джеррардом за партией в бильярд. Он готов был ревновать Торреса ко всему — хоть к телеграфному столбу, и это было глупо, стыдно, но невозможно не. Сейчас Рамос видел только, как соблазнительно вспыхивает на губах Нандо улыбка, как с развратнейшей кротостью подрагивают его ресницы, когда тот опускает взгляд на собственные руки, как, словно эхом, отражаются лукавым покалыванием где-то внутри искорки в его глазах, когда он наконец поднимает голову и смотрит прямо на Серхио. — Ты не сердишься на меня? — Рамос должен был спросить, даже зная ответ. — Я наоборот благодарен, — смешно хмыкнул Фернандо. — Теперь я знаю, что тебе так же страшно, как и мне, — смутившись собственной откровенности, он повернулся к столу и снова взялся за кий. — Это довольно сложная игра, нужно просчитывать варианты на несколько ходов вперед. А еще там столько терминов. Крученый удар, кажется, называется «эффе». Рамос мягко накрыл его руку с зажатым в ней кием своей ладонью, заставляя расслабиться. — Нандо, ты мне лучше скажи, как называется этот удар... — прошептал он, прежде чем поцеловать. — Пенальти, — успел пробормотать Торрес ему в приоткрытые губы.