***
Я пришел преподавать в школу просто оттого, что нужны были деньги. Я не мог и не хотел больше заниматься медицинскими исследованиями. Я делал это ради одного человека, и этот человек умер. Все бы и шло так по накатанной колее: дом-работа, работа-дом, случайные связи на одну ночь, если бы не появилась она. Камилла не из тех, кто сразу бросается в глаза. В толпе ребят из класса я ее и не заметил сначала. Самая обычная школьница, миловидная девочка. Селезнева с ее женственными формами, или даже Давыдова были более яркими, чем она. Камилла выделялась только оценками в журнале. Отличница, идущая на золотую медаль. Посмотрев, на длинный список «пятерок» я невольно подумал, что в моем классе будет этакая Гермиона, любимица учителей с вечно поднятой рукой и ответами у доски каждый урок, и не дай Бог поставишь ей оценку ниже ожидаемой, но я ошибся. Камилла оказалась тихоней, не стремилась отвечать у доски, не строила из себя самую умную, я облегченно выдохнул. В первый год работы в школе у меня и так оказалось много забот, чтобы следить за удовлетворением самолюбия юного гения: я, как новый, молодой преподаватель, оказался в центре внимания женского педагогического состава, еще не вышедшего из детородного возраста, и даже некоторые старшеклассницы в открытую кокетничали со мной. Сначала я пытался не замечать их явного интереса, потом в ход пошли вежливые ответы, но когда и это не помогло, перешел к довольно грубым отказам и вызовом в школу родителей, наиболее «заигравшихся в любовь» учениц. Тут же получив славу невыносимого учителя. Большую часть поклонниц, как ветром сдуло, но были и более стойкие, как Марина Сергеевна — преподавательница истории и Селезнева Ксения — дочка богатых родителей, которая парней младше двадцати лет просто не воспринимала, а все замечания учителей пропускала мимо ушей. Кажется, до сих пор не теряла надежду. Так или иначе, первый учебный год был закончен. Я надеялся, что за каникулы все успокоится, а в следующем учебном году найдут новые темы для обсуждения. Так и случилось… Пропажа родителей Самойловой Камиллы стала бомбой, новостью первой полосы. И именно тогда я впервые ее по-настоящему увидел. Тогда в коридоре, когда она задыхалась от слез, боли и очередного приступа астмы. Я видел в ее глазах решимость, готовность умереть, прямо сейчас. За миг до того, как она взяла баллончик из моих рук, я даже подумал, что мне придется насильно всовывать ингалятор ей в рот. Я понимал ее больше всех, но именно мне по иронии судьбы приходилось быть тем нежеланным вестником, который приносит дурные вести. Она меня ненавидела, это ясно читалось в ее глазах, когда я проводил к ней Людмилу Кирилловну. Она ненавидела меня и тогда, когда чуть не попала под машину, и я привез ее к себе домой. Хотя в тот момент она ненавидела весь мир. Я прекрасно понимал, что она сбежит еще раз и еще и еще раз, пока это не закончится либо чем-то ужасным для нее, либо пока Камилле не найдут опекуна. Ждать трагического исхода я не собирался. Разговор с Людмилой Кирилловной и Бестревой Семеновной был настолько абсурдным и невероятным, что поверить в его реальность мне сложно даже сейчас. Я пытался убедить двух женщин, чтобы они дали мне опеку над девочкой-подростком, чьим родственником даже отдаленно не являюсь. — И с чего Вы взяли, что сможете позаботиться о девочке? — с уже привычной язвительностью в мой адрес спросила Людмила Кирилловна. — Я работаю, у меня есть просторная квартира и я учитель. Если Вы сомневаетесь в моих моральных качествах, то я уверен, что Бестрева Семеновна готова поручиться за меня. — Ну, хорошо, — кивнула блондинка. — Если уважаемая Бестрева Семеновна за Вас поручится, я не буду препятствовать. Директриса удивленно изогнула бровь, но промолчала. Я и соцработник посмотрели на женщину, ожидая ее решения. Прожигая меня взглядом, начальница ясно давала понять, что не простит мне того, что я втянул ее в эту авантюру. — Андрей Владимирович не только отличный педагог, но и честный, высокоморальный человек, — вздохнув, проговорила женщина. — Поверьте, я знаю его не один год, и могу Вас уверить, что девочка с ним будет в большей безопасности, чем в приюте, из которого она уже один раз сбежала. Упоминание о побеге опекаемой заставила Людмилу Кирилловну поморщиться: видимо, ее начальству тоже пришелся не по нраву этот инцидент. — Ну, хорошо. Я поговорю с директором приюта и попытаюсь объяснить всю ситуацию, но ничего не обещаю, — фыркнула женщина. — До свидания, Бестрева Семеновна, Андрей Владимирович. Она еще раз смерила меня холодным взглядом, от которого по моей спине поползли мурашки, и твердым, чуть ли не марширующим шагом вышла из кабинета. И как такая может работать с детьми? Я бы ее даже к котенку не подпустил. Я выдохнул и устало сел в кресло напротив стола. — Андрей, ты хорошо подумал? — голос директрисы немного смягчился. — Это все-таки большая ответственность. Девочка потеряла родителей и вряд ли встретит на ура новость о твоем опекунстве. — Пожалуй, — пожал я плечами. — Но я единственный, кто ее сейчас понимает, и не ожидаю, что она примет меня с распростертыми объятьями, и что с ней будет легко. Сам таким же был. — О, да, — улыбнулась каким-то своим мыслям женщина. — Уж прости меня, но я отговаривала Ольгу и Владимира брать тебя из приюта. Я понимающе кивнул. Конечно, двенадцатилетний мальчишка, год проживший где-то на улице, начавший пить, курить и баловаться наркотиками, не лучший кандидат на усыновление. Когда мои родители погибли, мне было только десять, но, попав в приют, я быстро понял, что там не приживусь: более старшие ребята гоняли младших, а воспитатели смотрели на все это сквозь пальцы. Дедовщина в армии ничто по сравнению с тем, что происходит в детских домах. От некоторых воспоминаний, связанных с годом, проведенным в приюте, мурашки бежали по телу и сейчас. Поэтому многие дети сбегали и соглашались на жизнь беспризорников, чем призрение нашего государства. — Несмотря на мои протесты, Ольга была непреклонна, словно на тебе свет клином сошелся, и должна признать, я рада, что они меня не послушали. Ты вырос отличным человеком, но думаю, то, что собираешься сделать ты, не совсем верно, — продолжила она. — Если Вы беспокоитесь о том, что между нами могут завязаться какие-то более тесные отношения… — Ну, что ты, — отмахнулась женщина. — Я знаю, что ты не так давно потерял жену. Еще раз сочувствую. И тебе не до любовных утех, особенно со школьницами. Вон какими табунами они за тобой прошлый год носились. Я даже немного жалела, что тебя на работу взяла. Камилла хоть и отличница, но девочка непростая. Ей сейчас тяжело, и чужой человек рядом, боюсь, не облегчит, а лишь усугубит эту ситуацию, — с сомнением в голосе сказала директор. Я встал и прошел от стола до книжного шкафа. Слова директрисы заставили меня засомневаться в своих силах. Ведь действительно, что я знаю о Самойловой Камилле Сергеевне? Единственный ребенок в семье, родители журналисты, учится на отлично, идет на золотую медаль, лучшая подруга — Давыдова Ирина — вот, пожалуй, и все. — Но, к сожалению, никого из близких у нее не осталось, — настаивал я на своем. — Разве? — подняла брови Бестрева Семеновна. — А я слышала, что в Челябинске у нее живет сестра отца. — Да, — подтвердил я. — Но у женщины трое детей, один из которых болен. Вряд ли она согласится переехать сюда или взять под опеку племянницу. Есть еще одни кандидаты на опеку, — все еще сомневаясь, стоит ли об этом говорить женщине, или нет. — Да, и кто же? — спросила Бестрева Семеновна с неподдельным интересом. — Архиповы Галина Борисовна и Владислав Николаевич — друзья родителей Камиллы. Она еще встречается с их сыном Романом, и это первая причина, по которой я бы не хотел, чтобы они взяли опеку над девочкой, — ответил я, вспоминая, как однажды видел этого Романа возле ворот школы. Типичный мажор, избалованный родительскими деньгами. — А во-вторых? — Во-вторых, это то, что они уехали и приедут через месяц—полтора, а если учесть то, что Камилла уже сейчас решилась на побег, мне страшно подумать, что может случиться за это время. Я стоял возле книжного шкафа. Аргументы, чтобы взять Камиллу под опеку, кончились, и я просто ждал решения Бестревой Семеновны. Директриса с двадцатипятилетним стажем, одной из самых лучших школ города, имела хорошие связи в сфере социальных и образовательных систем, и могла помочь с оформлением всех документов. Женщина вдумчиво разглядывала документы на письменном столе. Пару раз переложила несколько листков в одну стопку, потом вернула их обратно. Я отвернулся от стола и стал перебирать пальцами корешки книг, стоящих на полках. — Ну, хорошо, Андрей. Если ты так хочешь попытаться спасти эту девочку и считаешь, что сможешь ей помочь. Я сделаю пару звонков, и уже завтра документы будут готовы, — медленно, словно все еще раздумывая над правильностью своего решения. — Спасибо, — я улыбнулся женщине. — Я обещала Оле с Владимиром за тобой следить, — проговорила она с теплотой, - но пообещай мне, что если что-то пойдет не так и ты почувствуешь, что не справляешься с ролью опекуна, то мне расскажешь. Мне бы не хотелось узнать об этом от кого-то другого. — Хорошо, — кивнул я. — Ладно, пора и работой заняться, — голос женщины стал строже, показывая, что разговор окончен. — До свидания, Бестрева Семеновна, — попрощался я. Как и обещала Бестрева Семеновна, она поговорила с кем нужно, и уже на следующий день я стоял в кабинете директора приюта и оформлял последние документы на опеку. Когда привели Камиллу, она была бледной, а бессонную ночь выдавали темные круги под глазами. Мне, показалось, что она даже не поняла, что случилось, лишь покорно пошла собирать вещи. Все вопросы начались позже. Я сказал ей правду, ту правду, в которую сам тогда верил. Мне просто не хотелось, чтобы с ней что-то случилось. Я совершенно не собирался влюбляться в пятнадцатилетнюю девчонку. Да я вообще не собирался влюбляться. Это не накатывало, как волна, это чувство подбиралось незаметно, опутывая. Первым звоночком был вечер, когда Камилла с подругой проникли в мой кабинет. Я был ошарашен и жутко зол на них обеих, но еще больше я был зол на себя. В тот момент, когда я увидел Камиллу стоящей с фотографией Светы в руках, мне показалось это самым большим предательством. Словно раскрыли постыдную тайну. Копались в моем прошлом. Прошлом, к которому я запретил себе возвращаться. И почему меня должно было волновать, что обо мне подумает школьница, пусть и опекаемая мной, но это меня волновало. Тогда я впервые за долгое время напился. Напился так, как давно уже себе не позволял. Найдя бутылку виски, я сидел в кабинете, пил. Это притупляло боль от вновь разбереженной раны, от воспоминаний. Выпивка закончилась довольно быстро, и кое-как вспомнив, что я слышал звук, захлопывающейся входной двери и тихие шаги по коридору, значит, Камилла вернулась в квартиру. Взял ключи от машины и поехал. Куда, было не важно, главное, чтобы там наливали. Проснулся утром, в квартире одной знакомой. Она работала администратором в кафе, куда я иногда заходил пообедать, и давно намекала мне, что не против пригласить меня на чашечку вечернего кофе, а может чего покрепче. Мучаясь головной болью, я по-быстрому собрался, чтобы не разбудить женщину и не выслушивать утренние неловкие диалоги с предложениями позавтракать и встретиться еще раз. В конце концов, я даже толком не помнил, как оказался у нее в постели. Вернулся домой. Камиллы уже не было. Наскоро приведя себя в порядок и понимая, что опаздываю на работу, мысленно застонал: два урока биологии, и еще заменять преподавателя химии, заболевшую в выходные. Хороший день для похмелья. Зайдя в класс, сразу нашел глазами Камиллу. Она сидела, буквально вжавшись в стул, и нервно теребила край учебника. — Простите за опоздание, — прохрипел я. Все зашуршали сумками, доставая учебники. — Можете убрать их назад, — продолжил я, немного откашлявшись. — У нас контрольная по последним темам. Класс тут же застонал. Я вытащил из портфеля стопку листков, хорошо, что успел распечатать их раньше вчерашнего вечера. Поднял голову и встретился с кокетливым взглядом серых глаз. — Селезнева, раздайте, пожалуйста, — обратился к ученице. Она поднялась из-за парты и без ложной скромности, покачивая бедрами, направилась ко мне. У меня эта очередная показательная сцена флирта вызвала лишь приступ головной боли. Я, кивнув всем чтобы начинали, сел за стол и откинулся на спинку стула в надежде, что таблетка обезболивающего скоро подействует. К концу урока боль стала утихать, но появилось желание спать. Я, отпустив класс на перемену, решил проверить работы. Камилла сдала тест одной из последних, что меня удивило. Раньше она хоть и не строила из себя всезнайку, но спокойно сдавала в числе первых. А тут видно, что ответы на вопросы хоть и были по большей части верными, но неуверенными, словно она отвечала наугад. Конечно, я понимал, что на девочку много свалилось в последнее время, но такая ситуация меня не устраивала. Надо было придумать, как ее растормошить. Через урок класс Камиллы снова вернулся в аудиторию. Я не спеша прошелся среди рядов, вручая каждому его проверенную работу. Когда очередь дошла до Камиллы, я с любопытством наблюдал ее реакцию на красную цифру три в углу листа. Как я и думал, она была удивлена и очень расстроена. Ну, что ж, посмотрим, что будет дальше. — Надеюсь, всем ясны ваши оценки? — спросил я с вызовом. — Мне не ясны, — прозвучал голос Камиллы. О, да она была не просто расстроена, она была зла. Я внутренне улыбнулся. Хоть какие-то эмоции вместо флегматичного спокойствия. Уж я знаю, насколько оно опасно, тихое спокойствие, словно ничего не произошло. Лучше уж злость и крики, чем мертвая тишина и апатия. — Я слушаю Вас, Самойлова, — обратился я к ней, напуская на себя грозный вид. Не испугается? Выстоит? Она, на миг опустив взгляд на листок с тестом, глубоко вздохнула и, подняв голову, скороговоркой выпалила: — Я считаю, что моя работа достойна более высокой оценки. Отлично. Как я и думал, Камилла храбрее, чем, кажется. Я сдержал улыбку, сохраняя спокойное выражение лица. — Хорошо, — бросал я ей очередной вызов, — вы готовы пройти тест еще раз? — Ага, у него в постели, — решил сострить кто-то в классе, и тут же получил от меня предупреждающий взгляд. Камилла вздрогнула, но глубоко вздохнув, кивнула: — Согласна. Я вытащил еще один листок с заданием и отдал ей. — Если ошибок будет больше, чем в первый раз, ты получишь оценку на два балла ниже, эта же оценка пойдет в полугодие, — решил подстегнуть я ее еще больше. Сам повернулся к классу объяснять новую тему. Девушка склонилась над листком, временами покусывая кончик простого карандаша. Я старался не смотреть в ее сторону. Я поставил жесткие условия, но верил, что она может справиться, если захочет. Мне нужно было задеть ее гордость, самолюбие, заставить ее снова показать себя лучшей, а самое главное бороться. Урок промелькнул за две минуты. — Записывайте домашнее задание, — стал диктовать я классу. Камилла, отложив листок с тестом, записывала вместе со всеми. Выглядела она несколько уставшей, но довольной собой. Как только класс опустел, я взял тест, навскидку было видно, что она справилась намного лучше. Мои уроки на сегодня закончились, но оставалась еще замена урока химии, как раз в классе Камиллы. — Ну что, не успели попрощаться, снова видимся, — проговорил я, войдя в кабинет химии. — Что там у вас по плану? — осведомился я, открывая журнал. — Лабораторная работа. Лабораторная работа номер шесть. Рассмотрение образцов металлов. Разбейтесь, пожалуйста, на пары. Ученики без особого энтузиазма, разделились на пары. Я был очень удивлен, когда в пару с Камиллой встала Селезнева. Ни для кого не было секретом, что Селезнева не водит дружбы с одноклассницами. — Будьте осторожны с кислотами, — предупреждал я их, обходя класс и наблюдая за выполнением лабораторной. Несколько секунд наблюдал за Камиллой, она выглядела уставшей, но сосредоточилась на задании. Стоило мне отойти, как женский крик и звон разбитого стекла прозвучали за спиной. — Селезнева, в чем дело? — спросил я, развернувшись к школьницам, и тут же мой взгляд с перепуганной ученицы перешел на разбитую колбу, а потом и на расплывающуюся по белой блузке желтое пятно, кое-где уже разъеденной кислотой тканью. — Это она сама, — лепетала Селезнева. Но мне не было до этого никакого дела. Увидев, что Камилла не двигается с места, я схватил девушку за руку и буквально потащил за собой в подсобку. Уже на пороге вспомнив об остальных учениках, не оглядываясь, сказал: — Урок окончен. Класс может быть свободен. Втолкнул ее в подсобку и указав на табуретку. — Снимай блузку! — приказал я, обследуя полки в поисках раствора соды. — Что? — переспросила она. Видимо от испуга и боли даже у самых умных мозг выключается. — Снимай быстро! — рявкнул я. — Да где же это? Нужная мне банка стояла в самой глубине полки, за рядом пробирок. Черт, кто же так далеко ставит самые нужные вещи? Аккуратничать было некогда, одна из пробирок не выдержала и, сорвавшись с полки, разбилась. Я, мысленно махнув рукой, поспешил к девушке. Она все еще возилась с пуговицами на блузке. «Черт!» — выругался я про себя. И, не теряя времени, просто взяв за концы блузки, рванул ее в разные стороны. Камилла вздрогнула, то ли от резкого движения, то ли от звука падающих пуговиц. Смочив бинт в растворе соды, приложил его к покрасневшему месту. Девушка опять вздрогнула. — Это уменьшит ожог, — попытался я ее отвлечь. Она кивнула, избегая смотреть мне в глаза, опустила голову. Я увидел, как ее шею и лицо заливает румянец, и тоже почувствовал себя неловко. — Тебе повезло, что это была азотная кислота. Как же ты так неосторожно? — задал я вопрос. Камилла подняла на меня взгляд, но промолчала. Ну, хорошо. Не хочешь говорить - не надо, но думаю, без Селезневой тут не обошлось. Надо следить за ней повнимательней, и никаких больше кислот, к черту. Я посмотрел на ожог, он стал желтоватого цвета: — Все будет хорошо, ожог несильный. Через пару дней все пройдет. Она снова кивнула, и промолчала, растерянно смотрела на пол. Я проследил за ее взглядом. Да, от блузки мало что осталось, нужно будет купить ей новую. Я снял с себя пиджак и накинул ей на плечи. — Думаю, так ты сможешь дойти до машины? Камилла кивнула, продевая руки в рукава и застегивая пуговицы. Подобрав то, что осталось от блузки, она с высоко поднятой головой вышла из класса. Я, собрав свои вещи и закрыв класс, поспешил за ней. В автомобиле, оставшись снова наедине, мы замолчали. Я смотрел на дорогу, и ждал. Ждал ее реакции. — Андрей Владимирович? — прозвучал почти шепот. — Да? — отозвался я. — Я хотела извиниться за вчерашнее. Я правда не хотела, — нотки вины в ее голосе были искренними. Я невольно поморщился, вспоминая вчерашнюю некрасивую сцену и последовавшую за ней пьяную ночь. Головная боль, отпустившая за время работы, напомнила о себе легким эхом: — Забыли, — ответил я, показывая, что тема закрыта. Камилла, исподлобья посмотрев на меня, сильнее вжалась в кресло и отвернулась к окну. Грубо получилось. — Мир? — спросил я, протягивая ей руку. Так мы часто делали с родителями в детстве, да и позже. Она ошарашено посмотрела на меня, но потом несмело вложила свою ладонь в мою. — Мир. Я улыбнулся: — Кстати, Самойлова, ты справилась с контрольной. Пять. После этого все вроде бы наладилось: Камилла вышла из ступора, даже начала встречаться с этим Романом, что мне не очень нравилось. Не доверял я ему и, как показали последние события, не зря. Подозреваю, что я еще не знаю всего, например, из-за чего они расстались. Хотя в тот момент мне и самому было нелегко. Камилла все больше начинала напоминать мне Светлану. Нет, не внешностью, хотя они и были чем-то схожи, но поведением: привычками, манерой разговора. Я старался избегать ее, уезжал, снова вышел на связь со старыми друзьями, нашими со Светой друзьями. Сергей и Татьяна были рады меня увидеть, и после нескольких вечеров дружеских посиделок предложили поехать с ними отпраздновать Новый год. Я ухватился за эту идею, как за возможность сбежать от Камиллы, и от своих непонятных чувств к ней, но все получилось иначе. Я не мог оставить ее одну на праздники. Не мог после той истории с девочками-сиротками. Не мог после ее разрыва с Романом. Просто не мог. И не потому что не доверял и боялся, что она натворит глупостей, а просто потому что это был первый ее Новый год без родителей. Я помнил свой первый праздник без Светланы. Праздник, смешно сказать, в тот момент все дни смешались в один больной грязно-серый комок, но именно в такие дни, когда все вокруг веселятся и радуются собственное одиночество и потеря чувствуется вдвойне острее. Поэтому буквально за день до поездки я предложил ей поехать со мной. Сказать, что Камилла была удивлена ничего не сказать. Мне показалось на какой-то миг, что она даже испугалась. «Сергей, Татьяна, ее подруга. Ну, что страшного может произойти?!» — думал я, садясь в автомобиль. Но опасно и жестоко ошибся. Я до конца и не понял, что тогда сыграло роковую роль: атмосфера праздника, выпитое шампанское, или то, что Камилла выглядела старше своих лет в вечернем платье, но я совершил то, что совсем не собирался: дал ей и себе ложную надежду. В тот вечер у меня не было никакого настроения идти на эту вечеринку, бал-маскарад. Толкаться среди пьяных людей, кричащих тебе в ухо: «С новым годом!» — лично для меня удовольствие ниже среднего. — Собирайся, — вручил мне фрак Серега, как только я успел открыть ему дверь. Я скривился при виде белой рубашки, пиджака и бабочки, пингвин, да и только. — Это же маскарад, могли придумать что-то и поинтереснее, чем наряжаться официантом. — Ага, например принцем, — ухмыльнулся друг. — Давай не привередничай, одевайся, а то сейчас Танюху к тебе пришлю. — О, нет, спасибо, — покачал головой я. Жена Сергея обладает лидерским, можно сказать даже диктаторским характером. Мне иногда кажется, что только такой простой и отходчивый человек как Серега, мог с ней ужиться. Мы же, оставаясь с Татьяной наедине в одном помещении дольше часа, обязательно поругаемся. Так было раньше, так, уверен, будет и сейчас. Недаром, она уже все решив за меня, притащила сюда свою подругу свататься. Мне было неприятно обижать Марину, но эта серая мышка меня ничем не привлекала, и даже больше я ее почти не замечал. Так или иначе, я пошел на бал. В дверях украшенного к вечеринке зала стояла Камилла. Я даже не узнал ее сразу в темно-синем платье, на высоких каблуках она меньше всего походила на ученицу. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь пройти дальше. — Вашу руку, миледи, — улыбнулся я, взяв ее под руку. Камилла вздрогнула, но увидев меня, улыбнулась в ответ. Мы прошли к столику, где нас ждали остальные. — Ну, что давайте провожать старый год? — Сергей уже наливал в бокалы шампанское. — Камилла, а знаешь, как Андрей встречал Новый год в институте? Помню, мы как-то напились и… — Эй! Эй! — остановил я больно разговорившегося друга. — Ты же не хочешь, чтобы мой учительский авторитет упал ниже плинтуса? — полушутя спросил я его. — Да ладно тебе, Камилла свой человек, — отмахнулся он, но рассказывать перестал. — Ну, что с работой у тебя все в порядке, — улыбнулась мне Татьяна. — А как на личном фронте? — Без изменений, — коротко ответил я. — Вот и Марина тоже, такой трудоголик, никакой личной жизни, — подтолкнула в плечо подругу Таня. — Все время говорю ей, что надо отдыхать. Может вам вместе этому поучиться. Марина густо покраснела. Было видно, что ей неловко от слов подруги, но что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. — Прости, — извинился я скорей перед коллегой Татьяны, чем перед самой Таней, — но боюсь, что не получится. — Ага, ты же теперь специализируешься по малолеткам, — с сарказмом фыркнула жена Сергея, обиженная моим отказом. За столом повисла напряженная тишина. Я сжал кулак под столом, чтобы не послать женщину, куда подальше, и этим окончательно не испортить вечер. Посмотрел на Камиллу, она сидела, опустив взгляд в тарелку, щеки покраснели. Ну, все хватит. Медленно встав из-за стола, я обошел его вокруг. — Можно пригласить Вас на танец? — протянул я ладонь Камилле. Она посмотрела на меня удивленно-испуганным взглядом, но подала руку. Мы прошли на танцпол. — Не обращай внимания на Татьяну с Мариной, — шепнул я ей. — Мне кажется, я им не нравлюсь, — ответила девушка. — И это все из-за Марины. — Почему? — решил полюбопытствовать я, а заодно проверить насколько Камилла понимает щекотливость ситуации. — Вы нравитесь Марине, — фыркнула она, не сумев скрыть своего раздражения. Неужели ревнует? — Знаешь, мне абсолютно все равно, — пожал я плечами. — Это в стиле Татьяны — попытаться мне кого—нибудь сосватать. Она считает, что мужчина не должен жить один. Камилла хотела что-то ответить, но усиленный микрофоном в зале раздался голос ведущего: — До наступления Нового года осталось десять секунд, девять, восемь, семь… Хор голосов стал отчитывать секунды вместе с ним. — С Новым годом! С новым Счастьем! — зазвучали со всех сторон поздравления. С потолка посыпались конфетти, слышался звон бокалов, крики радости и испуга от взрывов хлопушек. — А теперь предлагаем всем полюбоваться фейерверком! — объявил ведущий. Все гости поспешили к большим французским окнам, самые смелые выбегали на улицу. В погруженном в полумрак зале вспыхивали отблески разноцветных искр. А я стоял и смотрел на девушку. — С Новым годом, Андрей Владимирович, — прошептала она. — С Новым годом, Камилла. Игра света и тени шутила со мной, и чем больше я вглядывался в ее лицо, тем сильнее узнавались в нем знакомые черты, врезающиеся в душу. Я и сам не понял, как притянул девушку к себе и накрыл ее губы своими. Она замерла на секунду, но потом сама придвинулась ближе, ее пальцы сжали мои плечи. Поцелуй из нежного превращался в страстный. Дыхание, как и ритм сердца сбились. Желание загорелось и побежало по крови. Я хотел ее, хотел до одури. Стой! — забил тревогу проснувшейся разум. — Это не Света! Я отстранился, быстро, резко. Черт! Что же я наделал?! Как теперь ей все это объяснить? Такое невозможно объяснить! — Камилла, я… — Простите, — перебила она меня и, резко развернувшись, побежала в толпу. Я не успел ни схватить ее за руку, ни окликнуть. Никогда еще территория базы не казалась мне такой огромной. За все то время, пока я искал Камиллу, я придумал сотни речей на тему, как объяснить ей этот поцелуй, но когда увидел ее сидящей на лестнице второго этаже домика, все они выветрились у меня из головы. Только к одному я был точно готов: к тому, что она уйдет навсегда, даже не повернувшись, но к тому, как все повернулось на самом деле, я готов не был. Она на удивление стойко восприняла наш разговор. По приезде домой она снова отстранилась, но я и сам не искал с ней большего общения, чем опекун—опекаемая. Я не хотел повторения, ни сделать ей больно, да и себе тоже. И это вроде получалось. До того вечера. Найдя ее практически обмороженную, я не знал, что случилось, я просто не думал об этом в тот момент. Все мои действия и мысли были направленны на то, чтобы помочь ей согреться, но даже когда она оказалась в постели, укутанная ворохом одеял, я почувствовал, что в ней что-то надломилось, сломалось, и это что—то намного страшнее возможной простуды и гриппа. Замершая кукла со стеклянными глазами. Страшно было на нее смотреть, еще страшнее понимать, что ничем не можешь помочь. И вдруг это тихое: «Останься со мной, пожалуйста». Она заплакала. Заплакала, как плачут только дети. Маленькие, одинокие, беззащитные дети. Я прижал ее к себе, чтобы успокоить. Не понимая, что могло довести ее до такого состояния. Всхлипы стали реже, и когда я уже решился спросить, как она поцеловала меня. Все, что было дальше, выходило за грань реальности, за грань допустимого, за грань нормального. Все во мне кричало, чтобы я остановился, что девочка не в себе, и наутро и я, и она горько пожалеем об этом. Но так же я знал, что оттолкни ее сейчас, она навсегда останется этой замершей куклой. Она нуждалась во мне, а я нуждался в ней. Единственное, что я мог, это отогреть ее, отогреть то, что замерзло внутри. Неловкими движениями она пытается снять с меня рубашку. Помогая ей, я замираю, позволяя ей изучать свое тело. Она доходит до пояса джинс и останавливается. — Одно твое слово, и я уйду, — собственный голос подводит, скатываясь на хрип. Камилла запаниковала, хватаясь за меня, словно я — это единственное, что ее держит в этом мире. — Хорошо, если ты этого хочешь, — успокаиваю я ее. Огоньки паники гаснут в ее глазах, уступая место волнению. — У тебя это будет в первый раз? — скорей утверждаю, чем спрашиваю. Она лишь кивает. Я закрываю глаза. Разум, совесть, чувство вины, готовое завтра спустить на меня всех собак, приказывают остановиться, но руки уже скользят по ее плечам. Под ладонью чувствую, как бешено стучит ее сердечко. Мой собственный пульс зашкаливает. Я не знаю, почему эта девчонка так действует на меня. Почему я так хочу ее? Я набрасываюсь на нее, словно голодный зверь. В поцелуе нет нежности, только страсть, безумная, животная страсть. Она вздрагивает под таким напором, а пальцы впиваются в мои плечи — это отрезвляет. Я больше не спешу, осторожно прикасаясь к ее обнаженному телу. Изучая его, заставляя ее почувствовать свое тело заново. Руками, поцелуями заставляю ее довериться, подчиниться, и вот она уже ерзает подо мной в нетерпении. Собственное тело изнывает от боли, подгоняя, но нет, еще рано. Мои пальцы нежно касаются ее живота, скользят вниз, небольшим усилием заставляя ее раздвинуть ноги. Камилла выгибается навстречу, действуя инстинктивно. — Камилла, открой глаза, — прошу я ее. Она смотрит на меня. В ее взгляде не осталось страха. Он больше не напоминает взгляд куклы. Это взгляд женщины, затуманенный желанием. Мои пальцы продолжают ласкать ее, заставляя желание разгораться все сильнее. Первый стон срывается с ее губ, разрешая действовать дальше. Чувствую, как ее ноги обхватывают мою талию. Собственное тело требует разрядки, и я резким движением подаюсь вперед. Камилла сжимается от боли. — Тише. Скоро все пройдет, — целую я ее лицо. Она расслабляется, слегка подается вперед. Я продолжаю целовать, ее медленные движения, подчиняясь ритму сердца, становятся быстрее. Меня самого уносит волнами дальше от этой жестокой реальности. Когда все заканчивается, я просто держу ее в объятьях, стараясь не думать, каким будет завтра. Она тоже молчит, я лишь чувствую, как на грудь капают слезы. Мы оба бежим от себя, от своего прошлого, но отказываемся смотреть в будущее. Это неправильно и опасно. Мы бежали от него тогда, бежим и сейчас.***
— Доброе утро, — голос Камиллы выводит меня из воспоминаний. Кофе уже давно остыл и почти не тронутым стоит на столе. — Привет, — смотрю я на нее, сравнивая сегодняшнюю Камиллу и ту из воспоминаний. — Что—то случилось? — спрашивает она. С небрежным пучком на голове, в мужской футболке и босиком она выглядит на удивление взрослой. Может, дело во взгляде? Из него почти исчезла та детская наивность, что часто просматривается у ее ровесниц. «Нет», — хочу сказать я, но тут раздается мелодия телефонного звонка. — Да, — поднимаю я трубку с чувством чего-то нехорошего. Утренние звонки всегда не к добру. — Здравствуй, Андрей, — строгий голос Бестревы Семеновны, кажется, заполняет всю кухню. — Здравствуйте, — напряженно отвечаю я. — У меня к тебе дело — это насчет Самойловой Камиллы, — переходит к сути директриса. — Срочно. — Хорошо, я скоро буду, — отвечаю я как можно спокойнее. В трубке раздаются гудки. Камилла замирает с чашкой в руках, а ложка просыпает сахар на стол. Она тоже все слышала, и в ее глазах читается тот же страх, что ползет по моей спине. Возможно, Ромка все же успел что-то сохранить или кому-то рассказать. Чем это закончится, уже сложно сказать, но ловлю себя на мысли, что что бы ни оказалось, я должен уберечь ее — мою взрослую девочку.