Наверное, большинство людей тешит себя надеждой, что если ты уже так безжалостно сокрушен, то само страдание во всей своей полноте окружает тебя безопасным коконом. «Цена нелюбви» Лайонел Шрайвер ©.
Гладко прилизанные волосы (лишь одна вьющаяся прядь непослушно выбилась на лоб), ясный доброжелательный взгляд, лёгкая улыбка на губах, костюмчик с иголки, красивый галстук и белоснежная рубашка — вот точечная характеристика нового Чеса, что спокойно сидел перед ним и как ни в чём ни бывало слушал его смутный, изредка прерывающийся рассказ. Джон таки осмелился посмотреть в глаза — они, как и всегда, затягивали невозможно, но всё же долго смотреть в них было опасно; опасно, потому что мужчина чувствовал, что в те моменты его собственный взгляд становился странным, даже будто вопрошающим, когда вопросы здесь были совсем не в тему. Какая-то постыдная дрожь или слабость прошли полностью — это была первая неудачная реакция его души на происходящее. Но теперь, хотя ещё и верилось с трудом и часто пересыхало в горле, но Джон свыкся полностью с такой реальностью. Поначалу он немного сбивался и спотыкался, но потом его речь выровнялась и стала абсолютно беспристрастной. Константин и сам не помнил, что говорил, но, кажется, рассказал всё точно и подробно; правда, мысли во время этого разговора были заняты совсем другим. Только тогда Джон впервые ощутил, что значит говорить об одном, но быть занятым совсем другими мыслями, причём настолько, что не знать о своих словах. Спокойствие внешнее пришло не сразу, а внутреннее вообще опаздывало; повелителю тьмы было до ужаса стыдно осознавать это, но тревога росла в строго геометрической прогрессии — каждая минута присутствия здесь, с этим знакомым незнакомым человеком, давала плюс пять к волнению и так дальше, прибавляясь со следующим разом всё больше и больше. Когда его рассказ подошёл к концу, Джону вообще показалось, что в его сердце сейчас нет ничего более этой непонятной мути и нескончаемого беспокойства. Чес, точнее, Кристиан, как его теперь звали по бейджику (оказывается, это о нём говорила Джессика, хотя это ему было отчего-то понятно ещё с самого начала — ведь эта история и правда не могла быть другой, верно?) пристально на него глянул, а после обеспокоенно спросил: — Да, хорошо, я всё понял… с вами всё в порядке, мистер… Джон Константин? — нахмурившись, Форстер прочитал имя на экране своего компьютера и вновь обернулся к мужчине. — Вы больно бледно выглядите… — Ах да, всё в порядке, совершенно… — Джон потрогал своё лицо, оправил ворот рубашки и, прокашлявшись, постарался улыбнуться парню. — Надеюсь, я ничего не упустил в рассказе. — Даже если упустили, оно потом откроется. Не переживайте, по крайней мере — всякое дело решаемо. Особенно такое, когда клиент явно невиновен. Нужно просто найти зацепку… Вероятно, вы хорошо повздорили с хозяином отеля? — улыбнувшись, спросил Чес и достал какую-то бумагу из общей папки. — Ну… немного. Разорвал чек на эмоциях и выбросил ему в лицо, — Джон усмехнулся, вспоминая ошарашенное выражение лица Хэнка. — Впрочем, я не думаю, что это что-нибудь страшное… — Наоборот, это было малость опрометчиво… но, в общем, нет ничего нерешаемого. Просто обыкновенно мои клиенты слишком эмоционально прощаются со своими оппонентами, и… оттуда начинают проистекать многие их проблемы. Но разорвать чек и выбросить не так уж и криминально. Ничего, разберёмся. Надеюсь, вы сделали подробные фотографии развороченной комнаты? — Эм, нет, — Константин покачал головой, вспомнив о своём промахе. — Даже, как мне помнится, и комиссия не сделала этого. — Это промах как с их, так и с вашей стороны, Джон, — Форстер наклонился вперёд и заговорщически посмотрел ему в глаза; мужчина едва заметно вздрогнул и ощутил, как ёкнуло сердце от этого взгляда — от этого знакомого, но такого далёкого взгляда. Да и вообще на душе создался какой-то диссонанс: вроде человек до боли знакомый, но вместе с тем исключительно чуждый ему теперь. Странное, противное чувство; повелитель тьмы в данный момент понял Миднайта как никогда, хотя уже давненько предполагал такое. Это оказалось не новостью, даже пока не разочарованием, а лишь каким-то нейтральным изумлением. — Хорошо, Джон, я готов вам помочь. Вот ваш чек, можете оплатить позже. Теперь же мы отправимся к вам в отель для того чтобы сделать снимки комнаты. Это обязательное условие. Также мне понадобится чек с подробным перечислением поломанных предметов — ну, тот, который вы успешно порвали. Возможно, я найду что-нибудь в этом… Это и правда очень странная история, вы должны сами понять. Здесь самое явное то, что вам недавно высказал хозяин отеля. Но, сами понимаете, дело адвоката — верить в невиновность своего подзащитного и, соответственно, защищать его, отыскивая всевозможные пути для этого. Я верю, что такой человек, как вы, навряд ли бы сделали что-то подобное, а потом бы обращались за помощью. — Кристиан собрал какие-то бумаги в свою папку, листок со счётом придвинул к Джону и кинул на него пристальный, изучающий взгляд, каким доселе не оглядывал ни разу. Константин, сощурив глаза, заинтересованно спросил: — Откуда вы можете это знать, что я такой человек? — вопрос прозвучал как-то слишком подозрительно и странно, и это Джон признал и сам, но адвокат ответил беззаботно, даже не задумываясь. — О, в этом не беспокойтесь: нас тоже учат психологии. И что-то я да понимаю в людях… к тому же, опыт был, — он дружелюбно улыбнулся и встал с места. — Что ж, ведите. Это ведь недалеко? Случаем не на улице Марка-Антония Пети? — Да-да, всё правильно! — воскликнул он и поспешил встать. — Мои окна выходят ровно туда. — Вот как! А я живу просто недалеко… почти на той же улице, — Джон понял, что оказался вполне прав в своих мыслях. Они оба встали и пошли на выход; по пути Константин глянул на сумму в конце договора и понял, что адвокатская помощь здесь относительно недорогая. В холле «Чес» сказал пару слов Джессике о том, куда они идут, и вместе они вышли через стеклянную дверь на шумящую главную улицу этого района. Солнце светило даже как-то жарко для октября, а всё дышало будто бы весенней свежестью. Джон шёл рядом с тем, о ком он думал целых два месяца, и не понимал, почему же всё неслось с такой космической скоростью и так гладко… Нет, обычно, когда нет возможности остановиться и подумать, стоит ли действовать дальше (как и предполагал повелитель тьмы), какая-нибудь ошибка и происходит, точнее, вскрывается, но намного позже. Впрочем, мог ли знать Константин, что его адвокатом будет Чес? И вообще мог ли себе вообразить, что попадёт в такую историю?.. Отчасти Джон понимал, что, как только вошёл в эту контору, сразу почувствовал неладное — он не был глупым или недогадливым человеком, а вполне себе предполагал план с тем, что его защитником мог оказаться Чес. Просто эта мысль казалась запредельной, абсурдной, имеющей вероятность ноль целых плюс куча нулей и лишь слабенькая единичка в конце какого-нибудь их десятка. Но кто ж знал, что самое невозможное есть самое возможное, вполне обыденное и даже банальное?.. Но мужчина устал смертельно от всех этих мыслей и окончательно запутался в себе: чего он хотел на самом деле? Но теперь, как ни крути, нужно идти до конца; к тому же, с Кристианом их объединило одно дело, и это можно считать за манну небесную, что ему не пришлось вляпываться в такую же унизительную ситуацию, как и Миднайту. Но чувства от разговора, от увиденного, услышанного были смешанные; Джон был рад и не рад одновременно. Чес ни капельки не переменился, может, стал чуточку вежливее и обходительнее, но это наверняка потому, что профессия другого не позволяла. А вообще Константин теперь был спокоен, потому что его бывший водитель хоть в новой жизни мог позволить себе жить счастливо и в достатке. Ибо в прошлой жизни у него это отнюдь не получилось… и повелитель тьмы знал причину. — Наверное, попортило вам это происшествие отдых, — чтобы заполнить возникшую паузу, сказал Форстер. Джон усмехнулся, пожал плечами. — Да ничего. Просто когда сразу начинают обвинять — неприятно, знаете ли… Но, надеюсь, дело долго времени не займёт, — он многозначительно уставился на парня; тот мигом всё понял и замотал головой. — Нет-нет, что вы!.. Я постараюсь уложиться в кратчайшие сроки. Но вы должны сами понимать, что ваше дело только кажется простым… Однако не будем забегать вперёд. А я бы вот что хотел выяснить: вы точно ничего не слышали, когда спали? Пускай и в берушах, но, может быть, хоть какой-нибудь скрип или грохот? — Не, ничегошеньки. Спал крепко. Обычно я крепко сплю, так что… там могли хоть на голову вставать, а я бы не услыхал, — Джону теперь почему-то это стало казаться странным — наверное, развилась паранойя. Ну да, когда столько неожиданностей в один день!.. Он порой удивлялся, как он ещё сохранил здравый рассудок. Между тем «Чес» задумчиво покачал головой и ответил: — Жаль… Всё это усложняет дело. Но, я думаю, как только мы придём на место происшествия, в моей голове соберётся цельная картинка происходящего. Константин в ответ лишь сдержанно усмехнулся, а про себя подумал, передразнив в мыслях интонацию парня: «Цельная картинка происходящего! Господи, это невозможно слушать! Нет-нет, он теперь дальше, чем можно было предполагать… Ну что, Джон, где же твоя уникальность, где же та исключительность положения? Должен вспомнить… боже, неужели я так и правда думал?» Мысли у мужчины были до ужаса запутаны и скомканы, как бумажки в мусорной корзине офиса; всё, что ни делалось раньше, казалось смешным, а все теперешние и даже будущие действия представлялись какими-то тяжёлыми, безуспешными, пустыми. Повелитель тьмы начал жалеть о содеянном, о своём плане уже до его осуществления, но теперь понял всё как нельзя ярко: никакого хорошего предчувствия на душе не было и подавно, соответственно, ожидать чего-либо хорошего от этого будущего, в коем был тот самый Кристиан, не стоит. Будет тяжело, если уже не стало; от жутчайшего диссонанса на душе мысли рвались на клочки. И про какие тогда разбирательства вообще могла идти речь?.. Тут бы с ума не свихнуться. Джону было мало сказать странно видеть такого нового Чеса — ему было скорее дико лицезреть эту новую, приятную, более достойную парня жизнь; в их отношениях нынче не могло быть ничего, кроме тупого скрупулёзного официоза, а оказалось весьма неудобно (пока неудобно) общаться с ним именно так, а не как обычно. Сразу возникало ощущение то ли предательства, то ли обмана, то ли подмены… Константина в который раз передёрнуло. Между тем незаметно они подошли к отелю; «Чес» (повелитель тьмы хотел называть его в своих мыслях именно так) взял какой-то буклетик в холле и последовал за ним. Когда Джон открыл свою комнату, Кристиан вошёл и принялся пристально оглядывать номер. Для того чтобы сделать хорошие фотографии, он приоткрыл шторы; стало светлее, и парень достал телефон и приступил тщательно фоткать помещение: и вид со входа, и с балкона, и каждый закуток по отдельности. Константину пришлось часто перемещаться, что отчего-то вызвало в нём раздражение, приправленное каким-то личным недовольством возникнувшей ситуации. Наконец Форстер закончил и, направившись к выходу, поманил его за собой. — Теперь нам нужна опись пострадавшего имущества. Но взять её можете только вы… А на вид всё выглядит так, как обычный разгром — ни больше, ни меньше. Но ведь не может же быть всё так банально? — Крис улыбнулся; Джон лишь тяжко вздохнул и последовал за ним. Администраторша со снисходительной улыбке по просьбе «Чеса» распечатала ещё один экземпляр, хотя перед хотела возмутиться таким ненадлежащим поведением клиента. Форстер смог уладить это, мягко договорившись с девушкой; та подала нужную бумажку. Парень мельком пробежал глазами по документу и попросил сделать копию, перед этим спросив разрешения Джона. Тот, кажется, вообще не участвовал и едва реагировал на вопросы, а соглашался почти что на всё. Один экземпляр Кристиан отдал своему клиенту, а второй забрал себе; потом говорил что-то ещё, а в конце добавил: — Именно поэтому вам придётся, к сожалению, ещё раз прогуляться до конторы. Приношу свои извинения за то, что не смог сразу дать вам эту бумагу. Но вы и правда обязаны подписать её… — Нет-нет, без проблем! Расстояния здесь маленькие… — слегка хриплым голосом ответил Константин и поправил ворот — ему было душно, хотя погоду нельзя было назвать жаркой. Форстер, кажется, пристально на него посмотрел и обеспокоенно спросил: — С вами точно всё в порядке? Вы очень бледно выглядите… Если вы о деле, то не переживайте, — парень, проходя мимо него, доверительно похлопал его по плечу. — Всё решаемо. Ну же, пойдёмте. Константин, пока Крис не видел, тихо усмехнулся: умение вселять доверие у парнишки никуда не делось. Впрочем, как никуда не делся и его характер в общем; но нечто действительно важное — воспоминания — сыграли не последнюю роль. Всё же Чес теперь совсем другой человек; и да, глупо называть его Чесом теперь. Очень глупо.***
Джон не заметил, как быстро они вернулись — впрочем, какие-то триста метров были ерундой в сравнении с длиннейшим путём его мыслей. В конторе он вновь подписал какую-то бумажку, впоследствии оказавшуюся доверенностью на действия адвоката в суде от его имени; в общем, мужчина совсем оторвался от внешнего мира — тревога переросла в лихорадочное, предвещающее какую-то беду спокойствие. И спокойствие это был тем страннее, чем глубже в него он окунался; ну, какое умиротворённое состояние состоит из раздражения, усталости, разочарования и странного чувства несоответствия и диссонанса? Вот и Джону это было впервой; в это время Кристиан что-то активно ему вещал, и он сам лишь изредка кивал, показывая тем самым, что что-то понимает. Но парень вероятно заметил это, потому и Константин начал замечать на себе обеспокоенные, странные взгляды. Скорее всего, он показался своему адвокату подозрительным; это повелитель тьмы признавал и относился к этому даже с равнодушием — он редко кому нравился с первого взгляда. Точнее, не вызывал отрицательных эмоций, а казался именно странным, чуждым этому миру. Впрочем, это было для него нормально… Его раздражало то, что он предстал перед бывшим водителем в таком свете; но вместе с тем Джон не мог выйти из того отвратительного состояния ипохондрии души, и порочный круг с успехом продолжался. Теперь Форстер иногда косился на него взглядом; Константин для приличия решил послушать хоть часть того, что говорил его адвокат: —…таким образом я планирую наше сотрудничество. Всё понятно, мистер Константин? — Кристиан дружелюбно улыбнулся — он так умел, и в этой жизни даже лучше, чем в прошлой. — Да-да, всё понятно, — кивал головой Джон и, прокашлявшись, хотел было встать со стула и наконец уйти — такой «Чес» давил на него, выматывал его, заставлял испытывать двоякие чувства, к тому же, оказалось очень сложно перестроиться с одной формы общения на другую, будто они друг друга и не знали. Да и вообще было сложно… оказалось сложно. Но он и думал, что будет так. — Хорошо. Тогда встретимся завтра. Я позвоню вам. И ещё… — Крис понизил голос и слегка наклонился вперёд, непонятно зачем. — Советую вам всё-таки забронировать другой номер. Этот они на некоторое время выведут из пользования. К тому же, заплатить вы должны не позднее чем через две недели — это достаточный срок для нас, чтобы уладить дело. — Ладно… — устало выдохнул Джон, вставая с места. — Деньги на указанный счёт конторы придут сегодня вечером. До свидания… Константин почти выбежал из офиса, уже у порога услышав ответное «До свидания». Ни черта ему не нужно было это до свидания! И это дело!.. Вообще, стало абсолютно фиолетово на всё в принципе. Хотелось одного — убежать как можно быстрее отсюда, от этих разрывающих, разъедающих мозг мыслей! Джон устал и был измотан, как будто всё это время не прекращая таскал тяжёлые мешки. Но оно, может, и было правдой, только в переносном смысле: таскал он мешки выдуманные, состоящие из его всклокоченных, депрессивных мыслей, и пытался выбросить их куда-нибудь из своей головы — этакий груз в голове держать уже было невозможно. Контора была уже в метрах пятидесяти от него, но продолжала неистово душить; повелитель тьмы расстегнул полностью первые пуговицы своей рубашки и шёл быстрым скорым шагом, но не в направлении дома, а к станции. Он был почти у самого входа туда, прежде чем задался вопросом: а зачем оно ему? Зачем он вообще сорвался и бежит сам не зная куда? Мысли, как быстро ни бегай и чем себя ни занимай, всё рано быстрее, точнее, они в твоей голове и убежать или отвлечься более чем бесполезно — в любом случае они нагонят и нападут с двойной силой. Джон постоял пару минут около входа, задумавшись и опустив голову; на него стали странно поглядывать. Однако после он сразу сорвался и поплёлся в переход на другую сторону станции; та часть города была живописнее. Но то ли было его главным стремлением? Да мужчина и сам не знал… однако что-то тянуло его туда не прекращая, будто что-то позабытое, но недавно виденное им. Будто какая безвозмездная помощь, о которой он позабыл, но которая всегда так близко… Бог знает, сколько он шатался по узким разукрашенным и широким людным улицам, в какое количество кафе заходил, сколько парков повидал, какие достопримечательности просмотрел; но в итоге Джон очнулся лишь тогда, когда его глаза натолкнулись на название улицы — Президент Карно, а потом нервно отыскали виднеющийся жёлтый фасад с левой стороны. Тогда Константин остановился, усмехнулся и подумал, что и правда «пути Господни неисповедимы»; он как чувствовал, что когда-нибудь дорога, неосознанная им самим, приведёт его к этому месту. Но почему именно это место стало избранным, мужчина не понимал — вокруг было множество подобных церквей. Почему именно эта?.. Джон не стал лишний раз задаваться вопросом, подумав, что это лишь могучая сила рандома, не более. Можно не говорить, что повелитель тьмы решил сделать; ноги как-то сами затопали в ту сторону. Впрочем, осознанности или хоть какой-нибудь доли разумности в этой истории уже и быть не могло; всё напрочь скатилось в безумие. Ах да, во весь свой путь Джона не покидало тяжёлое чувство, какое было у него в конторе вместе с Чесом — его не могли так запросто испарить легкомысленные прогулки. Между тем шёл восьмой час, город погружался в предночное, ещё приличное развлекалово; стало прохладнее, но вместе с тем лучше, солнце почти скрылось за горизонтом. Ночи здесь обещали быть тихими и ясными, хотя близость моря, капризный характер французской погоды да ужасное время года могли способствовать весьма и весьма другому… Джон обогнул церковь Святого Бонавентуры и остановился около фасада. Какая-то борьба ясно виделась в его лице… «Нас ничто не связывало и не свяжет никогда…» Как больным уколом без новокаина Джону в голову вонзилась именно первая мысль — не свя-зы-ва-ло. Всё просто, не связывало; соответственно, и связать не могло. Это до ужаса просто и логично, но… Константин жалел о своём выборе, хоть всё это и знал до поездки — жутчайшее разочарование, раздражение, неудовлетворение напали на него. Это выедало душу до основания; и время здесь определённо лечить не могло. Нужно уезжать и чем скорее, тем лучше! Но как быть с заведённым делом?.. Теперь Джон стал ругать выбор судьбы, решившей таким хитрым образом свести их с Чесом, хотя раньше этот выбор ему нравился, пускай и скрытно. Но терпеть такое ещё минимум несколько дней!.. Мужчина судорожно вздохнул и таки сделал пару шагов вперёд. «Нет, я точно сойду с ума с этим парнем!». Свод церкви Святого Бонавентуры мягко накрыл его, пуская под своё «крыло». Почему-то здесь повелитель тьмы смог выдохнуть спокойно… Именно здесь, уже прямо со входа, на душе появлялась надежда; Джон относился ко всему этому, т.е. к религии малость скептично, но не верить в какую-то силу, могущую вселять в людей силы и желание жить дальше, просто не мог. Ибо нередко это место не то чтобы спасало, но немного помогало ему… Народа было очень мало — к вечеру всегда такого рода места пустовали; вечерняя шестичасовая служба была давно отмолена, поэтому на скамейках впереди виднелись человек шесть или семь. Константин оглядывал, слегка разинув рот, внутреннее убранство, так и не сойдя с порога. Внутри церковь была более праздничной и красивой, чем снаружи, но строгость, сдержанность, органичность остались неизменными в её отделке. Перед самым входом начинался длинный зал, уставленный скамейками со специальными выемками для молитв; где-то впереди виднелся весьма скромный алтарь, состоящий из небольшой площадки с позолоченной подставкой для священных книг и мощами какого-то святого чуть поодаль. Здесь не было ни богатых скульптур, ни сделанных для них закрытых площадок с великолепными вьющимися орнаментами, ни обилия золота или даже серебра; всё дышало сдержанностью и холодной красотой. Такое не вычурное убранство, не кичащееся своей роскошью, больше нравилось Джону. Притом, в таком свободном большом пространстве и дышалось легче, и вся тяжести жизни мигом спадали; что-то всё-таки витало в этом воздухе, какой-то едва различимый атом спасения. Уже на пороге мужчина ощутил прилив сил, постепенно отходящее безумие и вовремя пребывающий светлый разум; как раз таки последнего очень сильно не хватало все эти дни. Лихорадка души мигом ушла, все пятна смылись, все камни упали; короче — легче стало, вот какое слово здесь необходимо. Просто-напросто легче без всяких прикрас. Сразу появлялось ощущение уединённости (несмотря на присутствие людей), причём оно сильно отличалось от того, с каким он бы остался у себя в номере; здесь уединённость была особенной, успокаивающей… Джон вновь вдохнул этого воздуха, посмотрел на серый сводчатый потолок и направился вперёд; в канделябрах, тоже серых, блистали огоньки; витражи играли разноцветными блёстками на полу. Всё это собиралось в одно единое целое, переливающееся, но не рябящее в глазах. Константин прошёл ровно до алтаря и остановился там, прислушиваясь к себе; ощущение какого-то постороннего человека было ярко даже здесь и отнюдь не пропало. То и казалось странным, но Джон об этом забыл вскоре, как только решил для себя одну важную вещь. «Такое спокойствие ведь только здесь и только временно… Я точно хочу, чтобы оно продлилось хотя бы до вечера следующего дня». Об этом думал Константин, подойдя зачем-то к свечкам и внимательно на них посматривая. Ему нужно очиститься, успокоиться, излить душу… «Да, я был прав, когда говорил, что вернусь сюда другим. Вот и вернулся… но уйду вообще с другими ощущениями. И это будет не сегодня, о, я это даже гарантирую!..» Ладан нельзя сказать, что успокаивал, но как-то органично сочетался с его внутренними чувствами; вообще мужчина не любил этот запах — он был слишком чистым и божественным для него, чтобы так просто вдыхать его в свою грешную душонку. А то, что душонка грешная, — так вообще сомнений нет; и навряд ли у кого они возникнут. Константин присел на первую скамейку и, поставив локти на колени, нагнулся вперёд, взглядом сверля узорчатый пол; здесь было тихо, так тихо, что даже шёпот чьей-то жаркой молитвы позади едва доходил до него. Будто именно в церкви тебя обволакивает особый вакуум, не дающий внешним факторам потревожить твои мысли… И Джон решил отдаться им полностью: теперь они частью охладели, стали менее лихорадочными и взволнованными; теперь это было по крайней мере безопасно. Он точно не хотел этого, но разобрать всё по полочкам, как говорится, нужно было, иначе в этом бардаке завтра он точно потонет. Но что разбирать: свои действия, нового Креймера, дальнейшие планы? Что?.. Вроде всё и так до ужаса понятно, до банального просто, но… вместе с тем лично ему не было понятно почти ничего. Он совершенно не знал, что делать дальше, чем окончить эту катавасию; к тому же, в итоге, в конце концов, он был прав, думая в самом начале, что закончиться это может только одним: огромным, беспросветным, не раздирающим на клочья, но бесконечно ноющим в груди разочарованием. Повелитель тьмы ничегошеньки здесь не добьётся; точнее, основная цель его, уже можно сказать, что выполнена — Чес в новой жизни живёт в достатке, тепле, добре; наверняка есть девушка, а может, он уже и женат. Но он точно счастлив, и это было глупо не видеть или додумывать другое. И уж точно душа этого самого парня не посылает тревожные, ничем не обоснованные возгласы, требуя чего-то такого, схожего с его прошлой жизнью. И Джон даже знал почему, прекрасно знал! Потому что Чесу жутко не нравилась прошлая жизнь, и его душенька сейчас была ой как довольна настоящим расположением дел: и этой смертью, и новой жизнью, и т.д. Только вот среди всего этого Джон чувствовал себя до ужаса чужим и недовольным; радости за чьё-то счастье он никогда не мог испытывать, это факт, но на этот раз всё оказалось гораздо хуже… Он завидовал, ненавидел и хотел повернуть время вспять; точнее, нет… он просто хотел быть хоть на минуточку не похожим на себя. Хотя куда уж больше?.. Но Константин зарёкся в ту самую минуту, что здесь он точно будет другим, будет снимать прилипшую, пропотевшую к лицу маску лицемерия, циничности и холодности, будет открывать тот самый замок на сердце, чтобы дать за день накопившимся эмоциям выхлестнуться наружу. Именно здесь. Только здесь. Никому и никогда не позволит узнать ту скопившуюся гарь на дне его закипаемой души. Джон посидел ещё немного, пытался что-то вспомнить о Чесе, что-то понять, а заурядно — разложить по полочкам; однако ничего из этого не вышло — мысли были пусты и чисты, как выдраенная машина после мойки. Нет, ничего у повелителя тьмы не нашлось по поэтичнее для описания своих мыслей; всё равно там были сплошь и рядом избитости и шаблоны. И копаться в них отнюдь не было желания. Мужчина встал, немного походил перед алтарём и осторожно развернулся; в какой-то боковой галерее что-то негромко хлопнуло — наверное, закрылась дверь. Джон, кстати, ещё не успел оглядеть капеллы — они обещали быть красивыми. Он медленно поплёлся по главному проходу между скамьями, бросая взгляд то направо, то налево; отсюда почему-то был какой-то более захватывающий сердце вид: были видны и лёгкость арок, и огромное переливающееся окно-розетка, и амво́н, и боковые галереи с их приглушённым светом. Константин шёл, смотря на всё, но почти что ни одна из капелл не привлекла его внимания и не запомнилась; в каждой были какие-то статуи, иконы, исповедальни, золото, серебро, красивые канделябры, священные рисунки и свечи. Повелитель тьмы дошёл до середины зала и, словно бы по какому велению, повернул голову направо. Он, кажется, выбрал. Джон принял не совсем лёгкое решение для своей сложной натуры, но таки выбрал, ибо выхода больше не было: временное пребывание в этом отрезвляющем месте не могло полностью сбросить с его души груз накопленного отстоя. Ему нужно начать хоть понемногу очищать свою душу; ибо в ином случае его могло ожидать только безумие, которое сейчас вовсе некстати. Он стоял посреди перекрёстка дорог минуты две или четыре, смотря вправо, на эту капеллу; потом сделал первый неуверенный шаг и последующие десять, пока не оказался в этой небольшой часовне. Здесь мужчина остановился и посмотрел наверх. Прямо перед ним было огромное витражное окно с каким-то святым, толпой вокруг него; только много после он прочёл, кому была посвящена эта капелла — Святому Антонию. По правую руку находились, вероятно, его мощи, красивый ажурный высокий алтарь из белого камня, с небольшими фигурками в свободных одеждах по бокам и картиной, изображающей женщину-ангела, что выела за собой ребёнка, в центре. А совсем рядом была выдолблена из того же камня фигура самого Антония — сухого низкого старичка с благородными чертами лица и длинной одеждой. Около него стояла подставка со свечками; сейчас там горели всего две. По левую сторону находилась большая и просторная исповедальня из тёмного дерева с резными шпилями, над ней — картина с явно религиозным характером, а рядом — статуя девушки с опущенным грустным лицом и волнистыми волосами; у её ног кто-то поставил красивую вазочку с пышными цветами. Это разноцветье шло вразрез с молочно-белым камнем, из которого и вырезали фигуры; Джон хмыкнул и остановился ровно перед дверью исповедальни. Пока он не вошёл, ещё можно убежать… «Но… Господи, хватит уже бегать! И ставить условия! У меня это всё уже посреди горла стоит», — Константин был недоволен и по большей части собой. Его просто задолбало это «пока (действие №1), можно ещё (действие №2)»; оно проскальзывало в его жизни уже не раз и подходило к кругленькому числу. Поэтому — хватит! Джон грузно вздохнул и приоткрыл дверцу исповедальни; около решётчатой перегородки, за которой находился священник, виднелась ступенька; было темно, лишь слабая лампочка где-то сзади легко освещала, но только часть исповедальни, будто именно здесь сумрак — обязательная часть обряда. Мужчина ощутил то приятное одиночество, то задумчивое состояние, словно он был тут и правда один. Он прикрыл дверь как можно громче, чтобы дать понять, что он уже здесь, но наверняка священник его увидел, если, конечно, был тут. Константин только сейчас вспомнил, что исповеди уже могли и не принимать, но надеялся на хороший исход; действительно, когда он опустил колени на ступеньки, тяжело присев, то услышал за перегородкой прерывистое, частое дыхание. Значит, священник здесь был; и то хорошо. Повелитель тьмы подумал, что никто в жизни не должен был узнать о том, где он сейчас и в каком состоянии; потому что те, кто хоть сколько-нибудь знал его в прошлом, на такое заявление бы изумлённо помотали головой и сказали бы: «Что? Джон Константин? На исповеди? Нет, не смешите меня!» и всё равно бы рассмеялись. Но Джону было не до смеха; выбор оказался нелёгким и, к тому же, спонтанным; в мыслях, стоя на коленях, в темноте, он прокручивал будущие свои слова; как на зло все молитвы и нужные фразы выпали из головы. А вообще вопрос состоял в другом: в чём каяться?.. Что именно «плохого» он совершил? Или до этого ещё копать и копать? — Святой отец, я хотел бы исповедаться… — не зная, как начать, решил с банального Константин и прислонился лбом к решётке; на той стороне послышалось шуршание. — Да, сын мой… — ответил шёпот. — Назовись. — Джон… моё имя Джон. У меня нет второго католического имени. И я вообще не крещён и знаю, что вы можете отказать в исповеди, но… — Каждый имеет право высказаться в своих грехах — в этом вся сострадательная сила исповеди. — Хорошо… — Константин судорожно выдохнул и, опираясь лбом о решётку, прикрыл глаза. — Но я даже не знаю, что… — Начни со слов «Благослови меня, Святой отец, ибо я согрешил». Потом, сын мой, расскажи об этом, поведай, не тая и не ограждая себя, не оправдывая свои действия. Говори так, будто говоришь с Господом Богом; посредник между вами я, но меня будто и нет. Будь честен; исповедь будет действительна только тогда, когда ты признаешься в своих грехах полностью, ничего не скрыв. Повелитель тьмы понял, что освободить душу не так-то легко, как показалось с первого взгляда; чтобы стать полностью свободным, нужно дотащить груз бремени в два раза тяжелее, чем он был, до конца. Он также шёпотом начал: — Благослови меня… святой отец… ибо я… согрешил… — речь прерывалась по неизвестным причинам; резко стало не хватать воздуха. «Почему же? Я ведь даже не сделал ничего серьёзного… Неужели это из раздела того, чего я не знаю?» По телу пробежал холодок; вот уж чего-чего, а не таких новостей он хотел услышать от себя. Вдохнув поглубже, Джон продолжил… — Святой отец, я чувствую, что внутри меня прочно засело что-то… что-то, может, грех, я не совсем знаю. И, наверное, проблема как раз таки в том, что я не знаю… не знаю себя и то, что происходит со мной. И я понимаю, что с такой проблемой нужно идти скорее к психологу, чем к вам, но чувствую, что найду спокойствие именно здесь… — Джон помолчал, сглотнул, сильнее прижался лбом к решётке и с силой зажмурил глаза. Тело била лихорадочная дрожь, а понимание того, что он говорит бред, было теперь ярким до невозможности. — Продолжай, сын мой, — также шёпотом отвечал священник; Константин в это время пытался сгенерировать в своей голове более или менее связную речь. — Я часто… очень часто начал замечать, что-то и дело в моей голове возникают слишком странные мысли, то и дело в моей жизни проскальзывают слишком нетипичные для меня поступки и действия… Я не могу их прогнозировать, соответственно, отнюдь не знаю себя, хотя всю жизнь думал наоборот. В этом мой грех, святой отец. Ведь не знать себя — хуже всего, верно? Священник помолчал пару секунд, думая, что будет продолжение; но Джон был выжат как лимон уже даже после этих общих слов. После из-за решётки послышался размеренный шёпот: — Это не совсем грех, Джон, но… пойми: даже если ты, божье создание, захочешь покаяться в чём-либо, ты можешь сделать это только после того, как скажешь прямо о своём грехе. Расскажи всё, полностью: что ты делал, что показалось тебе странным, какие мысли были у тебя в голове… Тогда, сын мой, исповедь пойдёт на пользу. Бог привык слышать конкретные слова, а не общие. Константин ощутил, как со лба медленно скатилась струйка пота; да, никогда ему в жизни не приходилось вот так вот выворачивать душу наизнанку, никогда… И не любил он такое. Даже на секунду в его голове зародилась мысль, что исповедь была плохой идеей, но потом он всё-таки решил попробовать — может, и станет легче. В его случае хуже быть уже точно не могло, да и терять уже ему было просто нечего. — Всегда, всю жизнь, я был тем самым человеком, которого без зазрения совести можно было назвать жестоким, циничным, эгоистичным, да просто отвратительным! И, знаете, святой отец, мне это нравилось. Я был в восторге от своего статуса, от того, какой у меня характер, от того, что мне абсолютно по барабану общечеловеческие ценности. Да и профессия моя только способствовала углублению этого процесса… — повелитель тьмы прокашлялся и положил руки на раму решётчатого окна. — Да что я вру: мне моё положение нравится и сегодня, и жил бы я так дальше, ни о чём не задумываясь, если бы не одно событие. Наверное, благодаря ему я сейчас и нахожусь здесь, в этом городе, и с вами. Для меня решиться поехать в другую страну через океан за сомнительным успехом — дело настолько странное и нетипичное, что я, честно говоря, едва помню себя в момент принятия этого решения. Но ведь я как-то решился… Да и мысли, Господи!.. Такого бреда в моей голове не было никогда — я будто сошёл с ума, святой отец, представляете? — Джон вцепился пальцами в решётку и постарался спокойно выдохнуть — создавалось ощущение, что его душу, как прилипшую к телу кровавую тряпочку, потихоньку сдирали щипцами. И ладно бы быстро содрали, так нет, медленно, мучительно… — Да и недавние события всё только подогревают. Я встретил одного человека и… с тех пор понял, что в душе моей бардак. И что с этим делать, я не знаю. Но считаю это грехом. Ужасным. Потому что неизведанное во мне тихонько клокочет и бурлит и в самые ненужные моменты берёт и выскакивает! — Константин остановился, судорожно вдохнул и едва слышно добавил: — Это грех. Грех… и я хочу, независимо от всего, покаяться в нём. — Сын мой, никто до конца так и не узнает себя, свою сущность. Внутри тебя просто буря, которую нужно успокоить или молитвой, или нужным словом, или ритуалом, или частыми походами в церковь… Тогда твоя душа должна обрести спокойствие, внутренне равновесие. Как часто ты молишься? Джон усмехнулся, даже не зная, что отвечать на этот вопрос. — В вынужденных мерах и совсем не в том смысле, в котором молятся другие… — Тебе следует молиться чаще, больше времени проводить в священных разговорах с Богом, ибо только он, сын мой, может даровать тебе спокойствие. Попробуй отвлечься от своей обыденной жизни — и наверняка почувствуешь, что станет легче. Ибо молитвы, Джон, не следует стыдиться, потому что это обращение падшего и кающегося человека к Богу. Каждый найдёт своё прощение, обретёт спокойную совесть; Бог простит тебя, ведь наверняка твои душевные терзания основаны не на пустом месте; возможно, это из-за твоего прошлого образа жизни. — И что же делать, святой отец? Только молиться? — Мужчина поднял голову и посмотрел в темноту решётки. — Да, сын мой, ибо в молитве обретёшь гармонию с собой. Так говорилось в Писании: «Господи! услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих. Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, — Господи! кто устоит? Но у Тебя прощение, да благоговеют пред Тобою. Надеюсь на Господа…» — «…надеется душа моя; на слово Его уповаю», — докончил Джон и усмехнулся — оказывается, позабыл ещё не всё. — Пока не поздно, Джон, есть ещё возможность обрести равновесие… — шептал священник. — Главное — обрести веру, твёрдую опору, которая станет тебе помощником. — Я постараюсь, святой отец, — Константин выпрямился, но с колен не встал. — Можно ли мне будет приходить ещё на исповеди? — Это даже необходимо, Джон; регулярная исповедь очищает душу. — Мне уже стало отчасти легче… — Константин опустил голову и ухмыльнулся. Священник помолчал, а потом добавил: — Я освобождаю тебя от твоих грехов во имя Господа, и Сына, и Святого Духа. — Почему-то повелитель тьмы знал, что нужно говорить в конце исповеди, хотя ничего не знал об её начале и остальных правилах. — Благодарение Богу, — зачем-то улыбнулся, хотя его кривой улыбки всё равно не было видно, а потом добавил наверняка лишнее: — Аминь. — Иди с миром, сын мой, помни о моих советах. И не забывай, что Бог никогда тебя не оставит. Джон встал на слегка подкашивающиеся ноги, сказал что-то смутное напомнившее «Спасибо» и, шатаясь, опираясь рукой о стены, дошёл до выхода. Глаза сразу пришлось прищурить — неяркий полусумрак в храме теперь казался резким, непривычным после тёмной исповедальни. Константин оглянулся на деревянную кабинку, хмыкнул и направился к выходу. Стало ли легче? Возможно. Но всё равно относительно… По крайней мере, тот тревожный, казавшийся бесконечным цикл мыслей в голове поутих, стал двигаться медленнее; но надолго ли?.. Константин и сам не знал, но чувствовал, что придёт сюда ещё не раз… Снаружи уже изрядно стемнело, но улочки становились только ярче, зажигаясь всеми огнями и иллюминациями. Джон вышел из церкви и непонимающе уставился перед собой, на этот оживлённый проспект, кишащий людьми; потом медленно перевёл взгляд в небо — такое тёмное, такое контрастное с землёй… «И зачем здесь так светло, раз солнце уже давно ушло?». Огни стали его раздражать, и он порешил скорее уйти отсюда, убежать в свой тихий спальный район, где наверняка было темно и спокойно. Мысли его были в каком-то меланхолическом состоянии; душа требовала соответствующего. Повелитель тьмы хотел доехать на автобусе, но и сам не заметил, как ноги унесли его далеко за остановку; где-то через полчаса он уже был в отеле. Там пришлось повозиться с не очень приятными делами: заказать новый номер, всё это оформить, зарегистрироваться по-новому и наконец заехать. Только теперь мужчина наперво осмотрел комнату, а уж потом стал раскладывать свои вещи, которые перевёз из своей прошлой. Забылся он, как всегда, беспокойным и плохим сном. Но всё-таки в эту ночь спалось чуточку лучше, чем во все остальные.