Отблески

Можно почувствовать, как люди на тебя смотрят. Это несложно, потому что чужие взгляды будто бы липнут к твоей спине, остаются на ней и разъедают, будто кислота, проникая сквозь кожу, плоть и кости прямо в душу. Я часто пыталась понять, что со мной не так, глядя в зеркало. Рассматривала свое лицо, тело, волосы. Не было ничего такого - ни россыпи красных прыщей, ни сутулости с выпирающим позвоночником, ни кривых ног или зубов. Ответа на мой вопрос не было. Я была обычным человеком с обычной внешностью. Человеком, который безуспешно пытался понять, почему? Почему в столовке, если кого-то толкнут, то обязательно тебя? Почему, если чей-то чай прольется на одежду, это будет именно твой чай? Почему на уроках пристают именно к тебе? Почему именно в твоих волосах застрял комочек обслюнявленной мокрой бумаги, хотя ты сидишь, сжавшись, и молишься, чтобы никто тебя не заметил? Почему из тысячи учеников школы выбрали именно тебя? Почему, почему, почему. На протяжении шести лет я пыталась это понять. Мечтала слиться с массой, стать невидимой, провалиться под пол. Мечтала понять, каково это - иметь свое место в этой иерархии, почувствовать, что на тебя смотрят не с презрением, а с уважением. Мечты улетали в пустоту. Их никто не слышал, да и дела никому не было. Самым болезненным оказалось понимание. Понимание того, что я никогда здесь не буду своей. И даже когда откровенные издевательства прекратились, насмешки все так же сыпались отовсюду. Тупые, непонятные вопросы, на которые любой, даже самый простой ответ вроде "да" или "нет" вызывал взрыв хохота вокруг. Тогда я начала отгораживаться. Вопросы пропускала мимо ушей, на подначивающие реплики не отвечала. Не реагировала, сделавшись куклой, которая слышит, но не отвечает. Я не понимала, на что смотрят эти люди. Но однажды, стоя перед зеркалом, я поняла. Я смотрела в собственные глаза и ненавидела себя, возможно, так же сильно, как и все они. В тот день я поняла, что они, наверное, правы. Самоуничтожение стало частью моей жизни вместе с чертями, которые вносили в этот персональный ад легкий, почти неуловимый привкус безумия. И сейчас треклятые черти бьются в груди, задевая кожистыми крыльями легкие, и воют так, что вой эхом отдается в голове. Воспоминания приходят так некстати. Зажмуриваюсь на долю секунды, после чего поднимаю очки на лоб и пытаюсь выдержать этот тяжелый, вопросительных взгляд. Но Солдат ждет ответа, поэтому, пока Кэт и профессор, все еще погруженный в собственные мысли, не поняли, в чем дело, быстро приподнимаю и опускаю подбородок. Движение почти неуловимое, но меня понимают. Мужчина отворачивается и переходит ко второй мишени, затем к третьей. Оба манекена лишаются своих тряпичных мозгов буквально за несколько секунд, а Солдат машинально перезаряжает винтовку и будто бы удивляется своим действиям. Эти инстинкты - удивительная штука. Размышления прерываются неожиданным хлопком - профессор доволен навыками своего оружия. Ласково улыбаясь, как будто обращаясь к полоумному ребенку, Зола показывает на сектор рукопашной борьбы и говорит: - Почему бы тебе не попробовать себя здесь? - Профессор, не стоит, прошу вас, - резко вмешиваюсь. - Это может оказаться опасным, он может повредить протез. - Не волнуйся, Нора. Мы не будем слишком сильно нагружать его. Это мне решительно не нравится, но спорить с профессором в мои планы не входит. Сжимаю губы в ниточку и стараюсь не замечать торжествующий взгляд Кэт, брошенный как камень мне в спину. Противником Солдата оказывается местная машина для убийств - двухметровый солдафон по имени Дрейк Борн. На моего подопечного он смотрит со смесью удивления и презрения. Зола дает знак начать, и Дрейк с рыком бросается вперед. Накинув на лицо маску безразличия, хоть внутри все и клокочет от злости, просчитываю варианты. Борн шире Солдата в плечах и выше почти на полторы головы, но в силу своих габаритов он неповоротлив, как медведь. На его стороне преимущество в весе, силе, и, в принципе, во всем, однако... Солдата укладывают на лопатки быстрей, чем успеваю додумать. Дрейк хмыкает и отходит - приказа добить не было. Пока профессор и Кэт понимают, в чем дело, успеваю подбежать к лежащему мужчине и выругаться под нос, увидев начавшую пропитывать белую майку кровь. - Что, никто не удосужился сказать этому уроду, что левую руку трогать нельзя вообще? - в сердцах вскидываю голову на Борна. Тот хмыкает и отводит взгляд. В голове мелькает мысль, что гипотеза о том, что некоторые на базе меня побаиваются, верна. - Ты в порядке? - спрашиваю у мужчины, который моргает, фокусируя взгляд на мне. - Вроде бы, - отвечает. - Плечо... - Знаю. Вставай, - тяну его за правую руку и поднимаю на ноги. - Профессор, я же предупреждала,- добавляю в голос укоризны вместо яда. Зола задумчиво глядит на кровавое пятно на плече у Солдата и сжимает губы с досадой. - Тогда пока что никакой рукопашной, - произносит он. - А пока в лазарет его, Нора. Киваю и подставляю плечо пошатнувшемуся Солдату. - Идти ты сможешь, так что вперед и с песней, - сообщаю ему. - Каталка не нужна? - спрашивает вдогонку Кэт. - Доберется, не волнуйся, - все-так перебарщиваю с ядом. Не придумав лучшей альтернативы, тащу мужчину в ту же седьмую палату. - Дурацкие цифры, - шиплю себе под нос, набирая ненавистный код. Усаживаю мужчину на кровать и беру аптечку и перевязь. - Только-только заживать начало, только-только нейроны прижились нормально, только-только перевязь сняли, и тут на тебе - в рукопашную секцию! Стрельба это еще нормально, с моторикой помогает, но рукопашная!.. Черт подери, доиспытались - теперь опять заживать будет, по новой... - не сознаю, что бормочу все это вслух, пока Солдат перебивает: - Все нормально, доктор. - Да ничерта не нормально! Ты посмотри, вся майка кровью залита! И причем вчера все выглядело вполне пристойно, - раздраженно отрезаю, промакивая пропитанной спиртом ваткой место стыка металла и кожи. - Это я виновата, нужно было заранее предупредить их, что левую руку трогать нельзя в принципе. Снова накладываю мужчине повязку на плечо и только тогда немного успокаиваюсь. Потираю переносицу, откидываюсь на жесткую и неудобную спинку стула. Впрочем, сижу так недолго, потому что почти сразу же начинает болеть позвоночник. Как же курить хочется, просто умираю. А сигареты в комнате. Встаю с дурацкого стула и разворачиваюсь, собираясь уйти. Но его слова останавливают на полдороге: - Спасибо, док. "Док". Режет как ножом по сердцу. - Не за что, - не оборачиваясь, набираю код и почти выбегаю из палаты. Не останавливаясь, иду в свою комнату, падаю на кровать и понимаю, что сценарий повторяется. Точно так же я упала на постель вчера, точно так же потянувшись за сигаретами. Хмыкаю. Жизнь превращается в сплошное чувство дежавю. Курить довольно больно из-за саднящего горла, но попросту плюю на этот факт, затягиваясь все глубже. На столе нахожу брошенную вчера папку с досье на Джеймса Барнса, открываю на первой странице и смотрю на фотографию, с которой мне улыбаются Барнс и Роджерс. Фото датировано тысяча девятьсот сорок вторым годом. В том году мне поручили мой первый проект. Еще не хватало предаться ностальгии. Некоторое время бездумно листаю папку, пробегаюсь глазами по информации, среди которой нет самого важного - деталей. Там не написано, что он морщит лоб, когда задумывается, не написано, что ухмылка у него по-мальчишески веселая и широкая, не написано, что эти серые глаза цветом напоминают о Северном Ледовитом океане. Закрываю папку и запускаю пальцы в волосы. Что со мной не так?.. Динамик возле двери пищит настолько внезапно, что я подскакиваю и роняю окурок. - Слушаю, - сообщаю в микрофон. - Нора, зайди ко мне в кабинет, - выдает динамик голосом Золы. - Это довольно срочно. - Хорошо, профессор, дайте две минуты. Подниматься на лестнице ленюсь и вызываю лифт, несмотря на всю мою неприязнь к нему. В кабине приглаживаю волосы и пытаюсь придать себе более-менее приличный вид. Профессор сидит за столом, напряженно вглядываясь в какие-то документы. При виде меня откладывает бумагу и показывает на кресло. - У меня неутешительные новости, Нора. В голове галопом проносятся всевозможные мысли, одна другой хуже. И когда Зола размыкает губы, замираю в ожидании худшего, но слышу: - Я просчитался. С Зимним Солдатом. - Что вы, профессор, - подаюсь вперед, - с ним все в порядке, просто нужно было ограничиться стрельбой, вот и все. - Ты была права, Нора, - вздыхает он. - А теперь сколько времени уйдет на то, чтобы его рана затянулась... - Нисколько, профессор, - усмехаюсь, - если хотите, приступайте к его тренировкам хоть завтра. Только не подпускайте его к сектору рукопашной борьбы. Лицо Золы светлеет, разглаживаются морщины на лбу. Почти радуюсь этому, как-никак, он все еще мой учитель. Профессор водружает очки на нос и с облегчением благодарит меня за хорошие новости. Выслушав, спрашиваю, могу ли идти, получаю утвердительный ответ и покидаю Золу. Конечно, все не так радужно, как могло бы казаться, но ухудшений в состоянии Зимнего Солдата я не вижу, поэтому и успокоила профессора. Возвращаюсь в комнату, ложусь обратно на кровать, снова курю. Эти промежутки времени между работой и делами медленно убивают меня, все это бездействие наваливается как тяжелое одеяло, точно так же душит в своих объятиях. Тянусь за очередной сигаретой, но неожиданно натыкаюсь на папку с разработками. Странно, она же вроде лежала на столе, на кровати я, уходя, оставила только сигареты. - Ты права, - слышу звонкий голос и, резко сев в кровати, вижу Кэт, которая, закинув ногу на ногу, сидит за столом и листает одну из множества книг, раскиданных по столешнице. - Что ты здесь делаешь? - злость, поутихшая было, возвращается с новой силой. Сужаю глаза и отбираю у нее книгу. Кэт весело отвечает: - Пришла поговорить. - Мне с тобой не о чем разговаривать, ты уже все сказала, - отрезаю. Девушка откидывается на спинку стула и щебечет: - Помнишь, профессор говорил нам, что незаменимых людей нет? - дождавшись отрывистого кивка с моей стороны, она продолжает. - Так вот, я бы хотела предупредить тебя, Нора. Ты стала слишком сентиментальной. Заменить тебя будет проще простого, и, уж поверь, я это с удовольствием сделаю. - Высказалась? - отвечаю со вздохом. Эти постоянные угрозы утомляют, а бессмысленные слова с ее стороны - тем более. - Если да, изволь покинуть мою комнату так же, как ты сюда попала. Кэт встает, демонстративно взмахнув золотистой гривой, и шествует к двери, покачивая округлыми бедрами - ходячее напоминание о том, что ни тем, ни другим я похвастаться не могу. С гудящей головой выпроваживаю ее и, когда она уже почти уходит, тихо говорю: - Знаешь, Кэти, фраза профессора про незаменимых людей относится и к тебе тоже. Она растягивает розовые губы в улыбке: - Не дождешься. Запираюсь на ключ, выгоняю из головы вопрос, каким образом девушка зашла в закрытую комнату, если ключ есть только у меня и ответственной за уборку женщины. Не обращать внимания на чертей, которые, чуть ли не впервые действуют синхронно с моей злостью - раздирают изнутри, становится все сложнее. Покопавшись в аптечке, вытаскиваю упаковку снотворного и будто завороженная смотрю на маленькие белые таблетки. Всего десять штук - и я уже никогда не проснусь. Вытряхиваю на ладонь две таблетки, залпом запиваю их стаканом воды. Не сегодня. В перспективе желательно никогда. Гудящая голова тяжелеет, веки как будто бы наливаются свинцом. Возвращаюсь в кровать с легкой полуулыбкой - люблю ощущать на себе действие снотворного. Это как если бы я лежала на облаке, между небом и землей, и плевать, что облако - это всего лишь сконденсированная вода. Проваливаюсь в сон с пониманием того, что брежу. В этот раз подсознание проявляет изобретательность в выборе кошмара. Во сне уже не передо мной лежит человек, а я сама распластана по операционному столу. Ко мне подходит Кэт и с беззаботной улыбкой разрезает мне грудину и запускает руку в грудную клетку. Отстраненно наблюдаю за ее действиями, за тем, как она шарит у меня в груди, и как кровь из раны медленно заливает белое пространство вокруг нас. Крови слишком много, руки Кэти покрыты алой жидкостью уже до локтей, но она упорно продолжает искать что-то. Наконец ее лицо принимает озадаченное выражение, и она удивленно говорит: - Я искала твое сердце. Но там его нет! Пока я пытаюсь понять, как это - нет сердца, Кэт достает из кармана халата, некогда ослепительно-белого, а теперь перепачканного кровью, какой-то маленький, не больше кулака, механизм из серебристых металлических пластин, щелкает по нему ногтем, и механизм жужжит, оживая. Девушка удовлетворенно кивает и вставляет эту штуковину мне в грудь, сопровождая действие словами: - Теперь тебе станет лучше, ведь теперь у тебя будет сердце. Маленький прибор начинает работать у меня внутри, и вдруг грудь пронзает резкая боль. Кричу, выгибаясь на операционном столе, но Кэт не обращает на это внимания, деловито зашивая рану. Закончив, девушка наклеивает на швы пластырь и отходит, удовлетворенно созерцая свою работу. От собственного крика у меня уже звенит в ушах, перед глазами темнеет; я чувствую, как механизм толчками бьется в груди, а каждый толчок отзывается дикой болью. Последним, что вижу перед собой, становится лицо Кэт, расплывшееся в довольной улыбке. Просыпаюсь резко, сев в кровати, хватаюсь за грудь, ощущая под ладонью бешеное сердцебиение. Это колотится мое собственное, настоящее сердце, мышца, одна из множества в моем теле. Прячу лицо в ладонях. Приснится же такое... Восемь минут спустя бездумно сижу за столом, глотая горький черный чай, который согревает больное горло. Периодически прижимаю руку к груди, чувствуя, как колотится сердце. Такими темпами произойдет одно из двух: либо меня в ближайшие несколько лет сразит удар, либо я останусь жить, но заработаю при этом аритмию. Ни та, ни другая перспектива не радует. Смотрю на часы и не верю своим глазам: я проспала целых девять часов. Заснуть после восьми и проснуться в полшестого все же лучше, чем не спать вообще, но чувства, что отдохнула, нет, и, считай, время потрачено впустую. Подхожу к тумбочке и выдвигаю нижний ящик. Сгребаю в сторону немногочисленные предметы гардероба, приподнимаю пласт фанеры, на которой лежит одежда, чтобы извлечь из потайного дна небольшой конверт из пожелтевшей, хрупкой от времени бумаги. Из конверта достаю тонкую стопку фотографий, с которых мне улыбаются родители, брат, друзья. Все, кто остался в прошлом. Вытаскиваю из папки с досье на Джеймса Барнса одну из фотокарточек и кладу ее в конверт, снова закрываю его и прячу на прежнее место. Кэт была права. Сентиментальность - то, что погубит меня когда-нибудь. Ну и пусть. Беру в зубы сигарету, уже седьмую за последние сутки, и затягиваюсь глубоко, так, чтобы никотин впитался в каждую клеточку тела. Черти язвительно шепчут то, что сама себе сказать я не решаюсь: "Боишься увидеть его, да?" "Боюсь". Человек - существо до крайности слабое. Он не может долго продержаться без еды и питья, у него нет средств самозащиты, которые есть у животных. Выбрось десять человек на необитаемый остров посреди океана - и вероятность того, что как минимум семеро из них погибнут, составляет более восьмидесяти процентов. Зато у людей есть стадное чувство и потребность в тактильном контакте. Именно поэтому мы цепляемся за других, придумываем такие понятия, как "друзья", "семья", "любимые". Именно поэтому человек, которому есть что терять, становится уязвимым. Хотя та же уязвимость - понятие относительное. Осознаю, что иду по коридору в медицинский отсек только тогда, когда чуть ли не носом упираюсь в дверь с кодовым звонком. Надо же, хотела побродить по базе до завтрака, а тело само решило начать работать. Прохожу по палатам, проверяя мирно спящих в этот ранний час раненых. У всех пятерых состояние стабильно, показатели приборов в норме. Двоим меняю повязки, выполняя обязанности медсестры, еще одному, которому повезло меньше всех - у него сотрясение мозга и осколочный перелом руки - ставлю капельницу. Не замечаю, как до боли знакомый запах лекарств впитывается в волосы; улавливаю его только после того, как покидаю палату. Мало кто любит этот запах, я, считай, единственная среди коллег, кто не жалуется на него. Флегматично выхожу из палаты предпоследнего пациента, прислоняюсь к стене и широко зеваю. Дурацкий кошмар, даже со снотворным не чувствую себя отдохнувшей. Осталась всего одна палата, которую необходимо проверить, но я медлю, тяну время. Убеждаю себя, что внутри всего лишь обычный человек, один из моих пациентов, которому так же надо сменить повязку и проверить состояние организма. Но черти услужливо подкидывают воспоминание о том, как бионические пальцы сжимаются у меня на горле, и спину тут же прошибает холодный пот. "Трусиха", - злорадно шепчут черти. "Знаю", - отвечаю беззвучно.