Отблески

- Профессор. Отдаётся горечью на языке, противно-знакомое, то, во что в своё время вкладывался совершенно другой смысл. - А ты далеко все-таки убежала, - Зола снимает очки и протирает стёкла полой халата. - Я старалась, - голос подводит не вовремя, хрип съедает конец слова. - Признаться, я не ожидал, - проницательный взгляд сверху вниз приковывает к жёстким носилкам хлеще ремней. - Признаться, я тоже, - шепчу. На этом откровения заканчиваются, или у Золы кончается желание их продолжать. Он отдаёт приказ, и солдаты толкают две каталки прочь из ангара, в лифт. И снова по позвоночнику прокатываются мурашки, потому что толща промёрзшей земли надо мной нависает, грозит раздавить. Барнс в сознании, от меня в несчастных считанных дюймах, казалось бы, протяни руку - коснёшься бионических пальцев. Но руку не протянуть, да и любая попытка шевельнуться будет пресечена. Конвой во главе с Голдом вооружён, и я почти уверена, что был дан приказ стрелять на поражение. Становится почти смешно. Болезнь и эта непрекращающаяся погоня настолько меня вымотала, что сейчас я бы и на ногах не устояла. Тем более, что Голд не поскупился на силу ударов, и по ощущениям у меня сломаны пара рёбер. Если не сломаны, то трещины точно есть. Периодически вырубаюсь от боли, потом сознание резко включается обратно. Вокруг меняются декорации - обжигающе-холодные лампы, люди, хриплый кашель. Серые стены. До боли знакомые, чертовы серые стены, пол, помещения в целом. Где-то на восьмом уровне под землёй конвой разделяется. Изо всех сил вытягиваю шею, пытаюсь понять, куда отвозят напрягшегося всем телом Барнса. Его везут дальше вниз, в тюремные камеры. Меня же выталкивают в медотсеке. Фоном хочется рассмеяться - вот она, моя вотчина, мое стерильное королевство с гербом из окровавленной марли. Сейчас я, грязная, ободранная, в копоти, в него не вписываюсь, но раньше мне доводилось здесь властвовать, давно, в былые времена, пока не разбились идеалы, и я верила во все, что происходит. В вену грубо втыкается игла. Успеваю подумать, что больно, а потом все дружелюбно накрывает темнота. *** Пульсация в голове. Навязчивая, противная, что аж тошнит. Вывернуло бы, да нечем, поэтому ком из горла перекочевывает обратно в желудок. Сфокусировавшийся взгляд разбивается об толщу льда. Барнс напротив, на расстоянии не более метра, прикован к тому же креслу, где я лично превращала его в Зимнего Солдата. На долю секунды накрывает облегчение - он жив, а затем понимание того, что сейчас случится, прошивает позвоночник насквозь. Нет. Не надо. Кажется, я говорю это вслух. - Нора, таковы последствия, ты же понимаешь, - в голосе Золы звучит почти отеческий укор. Мотаю головой, разбрасывая по щекам волосы. Меня не заботит, как я выгляжу в глазах тех, что собрались вокруг безмолвным трибуналом приговорить нас к смертной казни, меня заботит только человек в пыточном аппарате напротив, человек, до которого отчаянно пытаюсь дотянуться, заставляя ремни, которыми пристёгнута сама, впиться в тело. Круглые стекла очков теряют интерес, оборачиваются к приборной панели. Их владелец задумчиво потирает переносицу. - Я понял свою ошибку с уровнем напряжения в прошлый раз. Ты не удосужилась мне о ней сообщить, но, к счастью, выяснить это мне не составило труда. Регулятор прокручивается со страшным треском. С таким же треском у меня все рушится внутри. Барнс не хуже моего, а намного, намного лучше понимает, что сейчас будет. В его глазах лёд трескается, верно, в последний раз, когда он смотрит на меня и приподнимает уголки губ. Ободряет. «Все будет хорошо», говорит без слов. Не будет. Уже не будет. Но нахожу в себе силы улыбнуться ему в ответ. В последний раз. Зола с досадой цокает языком и без явных усилий нажимает на кнопку, запуская адский механизм. Барнс выдерживает. Не кричит, хотя его дугой выгибает на кресле, словно распятого. Не кричит, хотя его сейчас поджаривает заживо током. Не кричит. Ремень, которым перетянута шея, перекрывает те жалкие крупицы кислорода, что ещё оставались. Надо отдать профессору должное - он подобрал единственную пытку, что пугает по-настоящему. Все заканчивается. Барнс роняет голову на грудь, завесой из волос не позволяя взглянуть ему в лицо. - Я бы сказал, что для закрепления результата следует повторить процедуру обнуления. Что скажете, доктор Найтингейл? - Зола разыгрывает дешёвый спектакль, что не нужен никому, кроме него. Селена выступает вперёд. - Полностью согласна, профессор. Надо же, уже «доктор Найтингейл». Дослужилась, подруга, молодец. Получив подтверждение, подкреплённое лестью, Зола жмёт на кнопку снова. И снова. И снова. В какой-то момент крик Барнса сливается в один с моим. В какой-то момент крик перерастает в животный хрип. В какой-то момент исступленно бьюсь в оковах, рыдая уже в голос. В какой-то момент его глаза стекленеют окончательно. Джеймс Бьюкенен Барнс умирает, и Северный Ледовитый океан превращается в холодное равнодушное стекло. *** Что происходит дальше, не знаю. Не слежу. Не понимаю, да и не хочу понимать. Зола, удовлетворив жажду мести, отправляет меня в качестве материала в лабораторию, а Зимнего Солдата, что без сознания обмякает на носилках, в его камеру. Можно было бы посмеяться над иронией происходящего - докторша, под каблуком которой ходил весь персонал, теперь полуживая доставлена подопытным кроликом. Развлекайтесь, ребята, вот вам новая игрушка. Можно было бы, да нет смысла. Ни в чем уже нет смысла. Мне все равно. Все сливается в одно сплошное месиво из серого цвета и боли, что выжигает остатки любых эмоций. *** - Доброе утро, - профессор замирает в проходе в мою камеру. Слабо киваю. Сил говорить уже не осталось, впрочем, голоса тоже. Из горла еле вырывается слабый хрип, больше похожий на скрип двери, чем на человеческую речь. Пока Зола доходит до колченогой табуретки, скручиваюсь в очередном приступе кашля. За последние месяцы они участились, стали абсолютно неконтролируемыми, стали причинять ужасную боль. Болело и раньше, но сейчас каждый раз я просто молюсь, чтобы оно поскорее закончилось, и я сдохла уже наконец. Кашель выдирает легкие из груди, изламывает в прогибе позвоночник, заставляет задирать голову и беззвучно орать в пустоту. Зола достаёт из кармана халата ампулу и шприц. - Думаю, тебе пригодится. Мотаю головой. - Есть... кому... нужнее, - вдох-выдох, Ридли, умница, договорила. - Ты все такая же самоотверженная, - усмехается Зола, но с толикой удивления. - Ты же понимаешь цель моего визита? Она яснее ясного. Время пришло. Киваю. - Молодец. Значит, завтра. - Расстрел? - ещё выдох. Слово царапает глотку. - Да, - сухой блеск в круглых очках затмевает глаза Золы, и я не могу разглядеть выражение. Снова киваю. Ничего неожиданного, у меня в запасе ещё целый день. Опускаю голову и ковыряю корочку на губе. Она рассечена ровно посередине, и это самое неудобное место, куда могли бить. Идиоты. - Ещё кое что, - голос профессора заставляет опустить руку. - В память о стольких годах, что мы проработали бок о бок, и вспоминая старое правило о последнем желании приговорённого, хочу спросить тебя, Нора. Чего ты хочешь в качестве последнего желания? Предложение настолько неожиданное, что на секунду забываю, как дышать. Первая мысль - Барнс, увидеть его, прикоснуться хоть на секунду, вторая - ну и дура ты, раз думаешь, что тебе позволят. На всякий случай уточняю: - Барнс? - Нет, это исключено, - качает головой профессор. Третья мысль приходит четко и ясно, простая, как дважды два. - Тогда... можно ауди...енцию, - выдох-вдох и дальше, - с вами. На час... просто погово...рить, - заканчиваю слово и без сил сгибаюсь на кушетке. Зола поднимает брови. Мне удалось его удивить, странно. - Ты хочешь побеседовать со мной в течение часа, я правильно понял? И снова кивок. - Конечно. - А Барнс? - я должна задать этот вопрос. - Солдат жив, - профессор ненавязчиво подчеркивает, что Барнса больше нет. Действительно, после всего, что с ним делали на моих глазах, если Баки и остался, то только где-то далеко, в подкорке слабым проблеском сознания. Зато он жив. Жив. - Спасибо, - тихий шелест вместо слова. Завтра надо будет согласиться на инъекцию, иначе не поговорить мне с Золой. - До завтра, Нора, - профессор оправляет халат и исчезает. Завтра. Мысли ходят какими-то отрывками, нечеткими словами одна за другой, ни о чем. Почему я захотела именно разговора? Потому что мне этого не хватает. Поднимаю себя на ноги и даже отодвигаю кровать немного в сторону, чтобы черенком чайной ложки перечеркнуть шесть почти параллельных линий на штукатурке. Неделя. Завтра понедельник и почти два года, как я сделала первую зарубку. Мне погано. Задвигаю кровать обратно и опускаюсь на пол. Сил подняться и лечь на матрас не остаётся, я просто закрываю глаза и отключаюсь прямо возле кровати. Надо было попросить у Золы сиделку на последний день, мне бы хоть помогли прийти в подобие человеческого вида. А не все ли равно, по факту. В последние часы меня даже не трогают. Только в окошко на двери заглядывают внимательные глаза, чьи, я не знаю - окошко сразу захлопывается. После сна я смогла перебраться на кровать и прижать гудящую голову к стене. И почему в этой келье нет часов? ...Кажется, я о чём-то думала. Зола появляется будто посреди комнаты, сам по себе, как привидение. Момент, когда он заходит, почему-то пропускаю, и картинка перед глазами обретает четкость, только когда в вену на руке втыкается игла. За время всех тех опытов, что надо мной бесцеремонно ставили, этот укол чувствуется будто легкое дружеское прикосновение. В голове проясняется почти сразу, грудь отпускает железное кольцо, легкие словно бы наполняются воздухом. - Спасибо, - совершенно искренне выдыхаю, и на этот раз мой голос не звучит как шорох подошвы об пол. - Так о чем ты хотела поговорить? - Зола снимает очки и складывает их на столе. - Честно сказать, мне просто не хватало наших бесед, - признаюсь. - Все-таки почти два года прошло уже, а вы так и не заходили ко мне поговорить. Зола приподнимает брови. - Действительно. Я даже не спросил у тебя, почему. «Почему» не требует объяснений, но я все же морщу лоб. - Я много думала об этом, профессор. И, наверное, нашла логическое пояснение, - Зола наклоняет голову, призывая продолжать, и я выдаю собственную теорию. - Людям свойственно хотеть изменений. Конечно, есть такие, которых все устраивает, но в большинстве мы хотим что-то поменять, найти что-то новое. Мне опостылела эта рутина, я устала быть запертой в четырёх стенах, - усмехаюсь, потому что давно уже не видела ничего, кроме четырёх стен, - или я просто хотела что-то изменить. Может, это было эго, может, нечто иное. Но я уверена только в одном. Я ни о чем не жалею. - Это видно, - Зола улыбается углами рта. - И знаешь, мне безумно жаль, что пропадёт такой блестящий ум, как у тебя. - Все ещё не жалею, - улыбаюсь ему в ответ. - В любом случае, я уже одной ногой в могиле, эти легкие меня доконали. - Понимаю тебя. Час пролетает незаметно, его как будто бы и не было, когда Зола смотрит на бляшку карманных часов и вежливо сообщает мне, что время вышло. Встаю, чтобы его проводить - вежливость и одновременно безумная благодарность за короткий и бесконечный час живого общения. Мне не страшно. - Вы будете со мной? - спрашиваю, когда дверь уже почти закрывается. Встречаю внимательный взгляд водянисто-голубых глаз. - Да. Я приду. Большего мне и не надо. Лекарство все ещё действует, так что выхожу из камеры с поднятой головой - бессмысленный вызов, брошенный самой себе, попытка показать, что это изломанное тело несет в себе трезвый рассудок. Волосы рассыпаются немытыми патлами по вискам - их отрезали совсем недавно, стоило им отрасти ниже ушей - и вьются привычно, как вились всегда. На казнь приговорённые идут гордо. Или нет. Комната пустая, совсем пустая, только солдат в чёрной форме да Зола со сложенными за спиной руками. У солдата в ладони пистолет. Накатывает облегчение: меня убьёт не Барнс. - Пора, - бросает Зола солдату. Тот кивает, взводит курок и вдруг уходит, передав пистолет профессору. Смотрю на него в недоумении - зачем он ушёл? Куда? - Ещё немного, Нора, совсем чуть-чуть, - профессор улыбается, и от этого оскала мне становится не по себе даже с притупленным лекарством восприятием. Жмусь к стене, по которой должны были разлететься мои мозги, под пристальным вниманием Золы, и хватаю ртом воздух. Понемногу начинает доходить, что случится. У него глаза все такие же серые-стальные, с ледовой толщей над океаном. Только взгляд совсем другой - тяжелый, холодный, пробивает как стилетом - насквозь. И волосы отросли ещё длиннее, чем когда я видела его в последний раз. В груди пронзительно жмёт. Полтора года назад. - Держи, Солдат, - Зола вкладывает ему в руку пистолет, и мне резко хочется одновременно расхохотаться и завыть. Профессор исполнил мое последнее желание, своеобразно, но исполнил. Барнс поднимает оружие, направляя его мне в лоб, и я подхожу на расстояние вытянутой руки, кожей ощущая холодный металл. - Ты меня и не вспомнишь, - говорю тихо, но так, чтобы он слышал, - но это неважно. Неважно и то, что ты не понимаешь, о чем я сейчас говорю. Я тебе верю. И всегда верила. Давай. Барнс хмурится, и обеспокоено хмурится Зола на фоне, но мне уже слишком спокойно и наплевать. Делаю ещё один шажок вперёд. Взгляд Барнса мечется по комнатке, но пистолет не дрогнет, я знаю. Барнс смотрит прямо мне в глаза, и за секунду до я четко вижу. Он меня узнал.