Когда бриллиант теряет оправу

Если бы Крис захотел стереть данный день из памяти, он бы не смог этого сделать. Всё началось гораздо раньше, и двадцать четыре часа ничего не решали. Они просто били сильнее всего. Концертный зал филармоний Лейпцига был помещением просторным и светлым, так мало походившим на обычные места выступлений, где всегда царил полумрак. Даже строгость его тёмных тонов казалась торжественной и яркой, а сверкающие, начищенные до блеска стальные трубы органа, выстроившиеся в ровные ряды, превращали зал в причудливое королевство, где правила особая музыка. Сегодня в королевстве собралось много народу. Свободных мест не было. Крис в очередной раз с сомнением осмотрел переполненный зал со своего места у входа, ведущего на сцену. Единицы из присутствующих знали, что перед ними будет выступать мертвец. Они готовились рукоплескать тому, кто был на распутье между жизнью и смертью. Поль перевёл взгляд на застывшую рядом Ульрике. Маленькая вокалистка была облачена в белое длинное платье. Тусклые рыжие волосы аккуратно припорошила россыпь жемчужных нитей. Её лицо, как и в прошлое выступление в Гевандхаусе, расписанное и загримированное, превратилось в изящную венецианскую маску. Только с тех пор Гольдманн стала тоньше чуть ли не вдвое. Незнание убивает медленно, но верно – знание быстро, но не всегда. В случае Ульрике карты спутались. Знание не помогло ей побороться с недугом. Оно лишь ускорило её увядание. От прежней Ули осталась пугающая тень. В её белоснежном образе Крис, не без внутреннего смятения, нашёл сходство с надгробным памятником самой себе. – Может, – неуверенно начал Поль и указал на корсет Гольдманн, – снимешь его? Будет чуть легче. – Я тебя умоляю, – обречённо махнула рукой Ульрике, не отрывая взгляда от оркестра. – Он теперь держится на честном слове. Утягивать нечего. Кто-то из музыкантов дунул в трубу, проверяя инструмент, кто-то бережно коснулся смычком струн скрипки, кто-то случайно задел арфу – неуверенная и несуразная мелодия возвещала о скором начале. – Крис, дальше этого дня я не загадывала, – с дрожью в голосе призналась вдруг Ули и повернулась к Полю. В её глазах стояли слёзы, из-за которых ему захотелось немедленно схватить Ульрике в охапку и сдать в больницу. Делать хоть что-нибудь, чтобы она пожила чуть дольше. Он не успел ей ничего сказать, спутанный собственными безумными мыслями. Крис запомнил только её полный отчаяния взгляд. Отвернувшись, Ули сделала порывистый шаг вперёд, навстречу публике, под свет прожекторов. Поль заворожённо проследовал за ней, глядя, как она давно перенятым у него движением развела руки в стороны, приветствуя аплодирующих зрителей. В горле встал горький ком. Полоса ясности и прозрачности закончилась. Они делали шаг в пустоту. Под чувственные и торжественные звуки грянувшего во всю мощь оркестра они вступили в последний совместный бой. И пусть мотив песни «Krieger» был задирист и воинственен, Крис впервые не мог ему подчиниться, съедаемый совершенно другими эмоциями. Контраст между музыкой и настроением разрывал видимую реальность: всё казалось ненастоящим. И только их голоса, перекликаясь и свободно плывя в воздухе филармонии, призывали не сдаваться в плен тоске.

Und wird die Welt auch in Flammen stehen, Wir werden wieder auferstehen. Drum hoch die Fäuste, hoch zum Licht. Unsere schwarzen Seelen bekommt ihr nicht. И если даже мир будет гореть в пламени, Мы вновь восстанем. Выше кулаки, выше, к свету. Вы не получите наших тёмных душ.

– Ули, ты не могла бы поднять руку чуть выше, – командует режиссёр, и Ульрике послушно выполняет указание. Работа над клипом на песню «Krieger» в самом разгаре. Крис преспокойно сидит на своём внушительных размеров троне и ждёт, пока отснимут кадры с Гольдманн. В подвале старенького здания светло не только из-за света электрических ламп. С добрый десяток массивных напольных подсвечников прорезают мрак тёплым мерцанием свечей. Атмосфера темноты и отчуждения летает в воздухе вместе с запахом парафина. Внезапно Ульрике испуганный вскрикивает и начинает пятиться назад. Все непонимающе смотрят на неё. Ули никого и ничего не замечает, зажмурившись. – Крис, там паук! – уныло скулит Гольдманн, съёжившись и обхватив себя руками. – Убери его, пожалуйста! – Ты боишься пауков? – недоумевающе улыбается Поль, поднимаясь со своего места и подходя к ней. – С каких пор? – Я не боюсь пауков, которых можно потискать и погладить, – не открывая глаз, поясняет Ульрике, – а эти крохотные – противные и неказистые! Такие гадкие! Она не видит, как понемногу веселиться начинает вся съёмочная группа, рассмотрев наконец причину переполоха – маленького паучка, спустившегося с потолка прямо над огнём свечи. Поль смотрит на него, затем на Ули. Вид солистки вызывает умиляющую жалость, поэтому Крис легко подхватывает паука тростью и уносит подальше от неё. – Всё, убрал! – ободряюще сообщает он, возвращаясь к Гольдманн. Однако та не спешит открыть глаза. – Ули, можешь не бояться, – настойчиво повторяет Крис. – А ты не посадил мне его на плечо? – с паническими нотами в голосе интересуется она. – Нет, – протягивает Поль и кладёт руки солистке на плечи, чуть встряхивая её, – видишь? Ули медленно открывает глаза, облегчённо выдыхая, и бессознательно обхватывает ладони Криса своими. Фронтмен весело подмигивает ей. – Спасибо. – Пой давай! – шутливо одёргивает её Поль и осторожно подталкивает обратно на исходную. Свидетели происходящего пытаются скрыть улыбки. Судьба только готовится молча нанести удар. Постепенно мелодия пошла на спад, затухая. Раздались первые аплодисменты, заставившие Криса выпрямиться и посмотреть на Ульрике. Солистка плавно поклонилась, улыбнулась, и Поль понял, что она на время забыла о болезни. Сейчас мысли Ули были заняты только концертом, публикой и музыкой. Он этого ему самому стало легче, пусть даже лёгкость проступала сквозь горечь. Тревожно и зловеще взяла своё начало следующая мелодия, отдающая металлом. Она заигрывала, звала и тянула за собой, увлекая в плач скрипок и напористость ударных. И голос Криса звучал понимающе и подкупающе. А голос Ульрике услаждающим эхом увивался следом, чтобы после они соединились вместе и отрывистой поступью помчались над притихшими зрителями.

I am the air that you breathe. I am the sand under your feet. I'm the water on your skin… Я воздух, которым ты дышишь. Я песок под твоей ступней. Я капли дождя на твоей коже…

Вики спрашивает, сколько времени – Крис и Ульрике хором отвечают, что четверть пятого. Гольдманн тянется за зажигалкой, чтобы прикурить сигарету, но Поль уже щёлкает своей перед ней. Он думает, что неплохо было бы ещё подвести глаза, а она уже тянет ему чёрный карандаш, не прекращая подкрашивать губы. Они отвечают на вопрос журналиста, Поль начинает предложение – Ульрике заканчивает. Ули смеётся, Крису тоже становится смешно. Он просиживает целый день в студии и вспоминает о том, что голоден, только тогда, когда она приносит ему еду. Ули оступается – Крис подхватывает. Поль болеет – Ульрике лечит. Он разводит руки в стороны, играя со зрителями – она делает то же самое… На последнем припеве голос Ульрике с небывалым ранее надрывом взмыл ввысь, звеня от отчаяния и тоски, и Крису стало по-настоящему страшно. Ему захотелось закрыть уши и не слышать, как эмоции заливают пространство, потому что внутри него зрели точно такие же. И нельзя было остановить время, изменить данности и просто чем-нибудь помочь. Чувство беспомощности сковывало по рукам и ногам. Крису хотелось кричать от этого – громко и долго. Стоявшая рядом Ули пела, закрыв глаза. Поль повторил за ней – стало чуть легче. Аплодисменты продолжали монотонно отмерять оставшееся время.