***
— Погоди! Старик был страшный-престрашный, и вместе с тем невероятно сказочный: все лицо морщинами изрезано, нос крючком, из-под кустистых бровей глаз не видать. Ну точно со страниц детской книжки сошел! — Пойдем уже! — Фрей нетерпеливо потянул его за рукав, — Если еще немного задержимся, нас обязательно хватятся! Альвин нерешительно смотрел то на старика, то на Фрея, пока любопытство окончательно не взяло верх. — Вам еще чем-нибудь помочь, дедушка? — наконец, спросил он. — Нет, — проскрипел старик, — я хочу отблагодарить тебя за помощь. Поди сюда! Альвин опасливо оглянулся, но подошел. Старик же, покопавшись в своей ужасно длинной и такой же спутанной бороде, протянул мальчику что-то блестящее. Ал пригляделся: в узловатых грязных пальцах старик держал карманные часы, только очень маленькие, размером с наперсток. — Что Вы, совсем не стоит. Я думаю, Вам эта вещь нужнее… И правда, часы были Альвину совершенно не нужны. Хотя бы потому, что у него были свои, и покрасивее, и поновее. Эти же ничего особенного из себя не представляли: никаких драгоценностей, даже резьбы никакой, да и позолота местами облупилась. И потом: — Они не ходят. — Ну конечно они не ходят, — ответил старик, — ведь они совершенно не для того, чтобы сообщать, который час. Дальше он заговорил совсем тихо, так, чтобы услышал только Ал: — Это не обычные часы — это часы, которые поворачивают время вспять. Переведешь их на столько, насколько тебе нужно, и вернешься в прошлое. Но помни! — погрозил пальцем старик, — Пользуйся ими разумно. А не то — пожалеешь. Альвин пораженно смотрел на часы в своей ладони (как они туда попали, мальчик не заметил), а когда снова поднял взгляд на старика, того уже и в помине не было. — Ну Ал! — подал голос Фрей, — Хватит там копаться! Тебе хорошо, тебя просто отругают. Я меня и выпороть могут, если узнают, где мы были! Мальчики вернулись как раз к обеду. Отсутствия их никто не заметил — в доме и так была ужасная суматоха. Едва завидев Альвина, нянька потащила его в гардеробную, надевать праздничное платье и обязательно причесать торчащие во все стороны кудри. По пути нянька пояснила: на обед к ним пожалует некий высокопоставленный лорд, а по совместительству друг семьи.***
Обед прошел лучше некуда. Обычно Альвин не любил все эти официальные мероприятия, на которых не только нужно быть тише воды ниже травы и вежливо улыбаться гостям, но еще и не заснуть от застольной беседы: ладно еще мужчины — они обсуждали всяческие политические тонкости типа массовых крестьянских восстаний на юге страны. Но дамы! Альвина поражало, как они могут с таким интересом перемывать косточки друг другу и вообще всем вокруг на протяжении нескольких часов. Но в этот раз все было совсем иначе. Лорд как раз приехал из какой-то диковинной страны, где люди носили одежду из листьев и жили в домах из земли. А еще прокалывали себе лицо и в дырки засовывали кости. Альвин слушал его с открытым ртом. И про огромных кошек, и полосатых, и пятнистых, и про лошадей с шеей выше дома, и про бабочек, светящихся в темноте. — Я и для тебя кое-что привез — обратился лорд к Альвину, попутно жестом приказывая что-то слуге. Тот кивнул и исчез за дверью. Когда же он вернулся, в руках он держал клетку с самой красивой птицей, что Альвин когда-либо видел. Светло желтый, размером с сокола, с золотистой «короной» из перьев на голове и таким же золотистым хвостом, птиц (а мальчик был уверен, что это именно «он») озирался вокруг любопытно и доброжелательно. — Он называется «какаду» — пояснил лорд, с улыбкой глядя на Альвина, который глаз оторвать не мог от диковинной птицы, — и обучен говорить. — Дур-рак! — тут же изрек какаду, подтверждая слова лорда. Вокруг послышались восхищенные возгласы. И только мальчик потянулся к клетке, как… — Еще чего! Альвин, тебе кота мало? Не дом, а зверинец! Мать не любила животных и спорить с ней по этому поводу было совершенно бесполезно. Альвин с грустью смотрел, как клетку с птицей уносят навсегда, и на глаза против воли наворачивались слезы. Лорд говорил, что какаду способны к дрессировке. Он говорил, что их можно научить открывать замки и ходить по веревке, взлетать и садиться по хлопку в ладоши. Еще он говорил, что какаду очень привязчивы, и будут узнавать своего хозяина и любить его. Альвин позорно хлюпнул носом. Если бы только не мать! Это все она виновата! Ну почему она не могла именно сегодня уехать в гости, или отправиться выбирать себе шляпу, или заболеть. Ал был уверен, что отец разрешил бы ему оставить какаду себе. Ах, если бы… «Это не обычные часы — это часы, которые поворачивают время вспять», — всплыл в памяти скрипучий голос старика. Ну конечно! Часы! Куда же он их дел, в спешке переодеваясь в парадное платье? Альвин сунул руку в карман и — о чудо! — часы были там. «Переведешь их на столько, насколько тебе нужно, и вернешься в прошлое». В какой момент будет удобнее вернуться? Наверное в тот, когда они с Фреем только-только пробрались обратно в замок.***
Альвин отлично знал, как пробраться в комнату их семейного врача; где находится слабительное, он знал не хуже — не раз он увиливал от уроков танцев с противнейшим месье Дювоном (длинным, как палка, напомаженным, как женщина, да еще и картавым), съев ложку этого безвкусного порошка. Проникнуть на кухню было тоже совсем не сложно, равно как и найти любимый кубок матери — серебряный, резной, инкрустированный рубинами. Все прошло по плану. Еще в самом начале застолья мать удалилась в свои покои, сказав: «Ах, что-то мне нездоровится…» Отец же, как и ожидалось, против диковинной птицы ничего не имел. Как только обед закончился, Альвин стремглав бросился в комнату Фрея, на ходу крича: «Он говорящий!» Какаду оказался невероятно умным и схватывал все на лету. Уже через неделю он не только мог четко произносить имя «Ал-львин», но и самостоятельно выбирался из клетки, клювом открывая защелку, чтобы с интересом заглянуть маленькому лорду в тетрадь. Правда, Фрея птиц невзлюбил, и каждый раз, едва завидев его, громко говорил: «Дур-рак!» Это случилось через неделю, когда Альвин, пребывая в пресквернейшем настроении, возвращался в свои покои после урока танцев. Он почувствовал что-то неладное еще на подходе к своей комнате, когда не услышал привычного «Ал-львин идет!» в исполнении какаду. Тот каком-то звериным чутьем то ли распознавал его шаги, то ли просто ощущал приближение хозяина. Его комната превратилась в настоящее поле битвы: мебель опрокинута, вещи раскиданы; все было усеяно перьями, кошачьей шерстью, каплями крови. И посреди всего этого бедлама, рядом с бездыханным телом птицы довольно облизывался изрядно потрепанный Барсик. Этого просто не могло произойти! Шикнув на котяру, мальчик склонился над мертвым какаду, не в силах поверить в произошедшее. Наверное, пока его не было, птица выбралась из клетки сама, а в этот момент в комнату как раз забрел кот и… Если бы он только додумался закрыть клетку не только на защелку, с которой какаду справлялся в два счета, но и на замок. Рука сама потянулась в карман, к часам.***
— Что-то Барсика давно не видно, — пожаловался Альвин Фрею, когда они гуляли по парку. — Как? — удивился тот, — Ты не знаешь? Этот разбойник на днях выбрался из замка и попал под карету. Невероятно! Барсик, конечно, был тем еще забиякой: кусался, царапался, шипел, еще и какаду прикончить пытался, но Альвин кота любил. Он подобрал его еще совсем маленьким, случайно увидев на кухне: старый повар как раз замахнулся на него палкой, заметив, что котенок ворует колбасу. Мальчик пожалел котенка и взял его себе. С тех пор Барсик недостатка в еде не испытывал, равно как и нападок со стороны слуг. Но дворовые повадки котяра сохранил: в драку лез всегда первым, людям не доверял ни на йоту. Так что теперь, услышав о смерти Барсика, Альвин очень расстроился. Он потянулся было за часами, но вдруг вспомнил: «Пользуйся ими разумно. А не то — пожалеешь» — сказал тогда старик. Получается, сообразил Альвин, каждый раз, возвращаясь обратно во времени, он будет что-то терять. Что-то равноценное тому, что он приобретет. С тез пор мальчик зарекся не пользоваться подарком старика по пустякам, и возвращаться назад во времени только в том случае, если приобретенное будет дороже чего бы то ни было, что он может потерять. Такой случай не заставил себя долго ждать. Альвин помнил Фрея столько же, сколько помнил себя. Фрей был сыном кухарки и плотника, впрочем, последнее не наверняка: образ жизни, который вела его мать, трудно было назвать праведным, так что определить личность отца не представлялось возможным. Легко догадаться, что Фрей совсем не был желанным ребенком, более того, он был обузой и лишним ртом. И если бы не счастливое стечение обстоятельств, мальчик умер бы в первый же день своей жизни, оставленный матерью на помойке. Но так случилось, что жена лорда как раз ждала ребенка, и чтобы будущему Альвину не пришлось скучать, сыну кухарки сохранили жизнь. Так Фрей стал мальчиком для битья. Ал всегда думал, что все должно было быть наоборот. Что это он, рыжий, кудрявый и веснушчатый, должен был родиться сыном кухарки, а Фрей, с его правильными чертами лица и светлыми волосами — в дворянской семье. Но судьба распорядилась иначе, и сейчас именно Фрей, бормоча под нос проклятья, помогал юному лорду переодеться для сна, а вовсе не наоборот. С застежками было покончено, вечернее платье валялось неподалеку, банты были сняты, — оставалось только облачиться в ночную рубашку. Но Фрей почему-то не торопился. Все смотрел и смотрел на Ала грустным задумчивым взглядом. — Чего ты там копаешься? Я сам быстрее оденусь! — наконец, не выдержал Альвин. — У тебя на плечах веснушки — ответил Фрей с какой-то странной, незнакомой Альвину интонацией. И, словно подтверждая свои слова, опустил руку Алу на плечо. Погладил как-то нерешительно и обвел пальцами выпирающую косточку. — И что? — Это… красиво, — сказал мальчишка и густо покраснел. — А мне никогда не нравилось. Так ты отдашь мне мою ночнушку? — Подожди, Ал. Я уже давно хотел кое-что попробовать, и вот… — Ну? — Альвин заинтересовался. Фрей всегда предлагал что-нибудь интересное, а иногда даже и опасное. Что-нибудь, что делало жизнь юного лорда не такой скучной. — Просто понимаешь, всем мальчишкам должны нравиться девочки, так? — продолжил Фрей, еще больше заливаясь краской. — Так. Тебе кто-то нравится? Это же Бетти, дочь мясника, я угадал? У нее такие большие… — Замолчи! Дослушай! Я говорю, что всем мальчикам должны нравиться девочки, а мне почему-то нравишься ты! — выпалил Фрей на одном дыхании. Альвин расхохотался. Как же умилительно выглядел Фрей! Как же забавно смущался и краснел! — В тебе умер талантливый актер, — наконец, выдавил сквозь смех Альвин, утирая слезы. А в следующую секунду удивленно замычал, почувствовав, как к его губам прижались чужие, теплые и потрескавшиеся. Альвин ударил. Фрей не стал уклоняться. А потом развернулся и ушел, не сказав ни слова. Альвин остался в одиночестве. На полу валялась ночнушка. В голове была пустота.