Я буду рядом, пока не затянется эта рана /I'll hold you 'til the hurt is gone

Как только захлопнулась дверь, Адам, обессиленный морально, рухнул на диван. В голове одновременно всплывало столько воспоминаний, что перед глазами все то плыло, то снова замирало без движения. Он потер руками припухшие глаза, но, едва коснувшись кожи, резко вобрал в себя воздух сквозь сомкнутые зубы от ощущения стекла в ладони. Из нее на самом деле торчало два больших осколка. Вытянуть их оказалось очень легко, но, вспомнив хоть какие-то действия первой помощи из ОБЖ, которые он, кстати, так благополучно прогуливал, ему показалось довольно разумным обеззаразить рану. Скупые знания о медицине дали о себе знать сразу же, как только брюнет опрокинул все содержимое бутылки с виски на ладонь. Из горла Адама вырвался настолько противный звук, что скрежет мела по доске отдыхает. Громко выругавшись, он перевязал руку валявшимся лоскутом ткани и посмотрел на часы. Была полночь. «Очень символично, – хмыкнул певец, – на часах — двенадцать, кровь — была. Следующим должен быть демон — по–другому никак». Взяв на кухне новую бутылку с алкоголем, парень поплелся на террасу, с которой прекрасно было видно спящий город. Удобно устроившись на лежанке, он снова прокручивал в уме их с Брайаном разговор. Сначала в душу пробралась злость и даже ревность, но потом он переключился на виновника всех недавних проблем, и нахлынула обида. Горькая, сжигающая остатки здравого смысла, рассыпая пепел поражения на поле их былой дружбы. Хотя была ли она? Да, гитаристу удалось так глубоко забраться в его, Адама, внутренний мир, что те несколько грязных фраз в его адрес были подобны ножам. Может, певец бы и посмеялся с этих слов, если бы это сказал кто-то другой, но не друг. Один из самых близких людей, который знал все тайны, секреты, тонкости характера. Который мог приехать среди ночи, только чтобы не встречать Рождество или Пасху в одиночестве и ему всегда были рады. Тот, который давал надежду и отвечал взаимностью, когда оба переходили черту и теряли последние капли рассудка. И все это разбилось, стерлось, разорвалось в одну секунду, в тот самый миг, когда началась эта чертова словесная перепалка между ним, Адамом, и одним очень противным и подлым журналистом. Эти дебильные вопросы о плагиате и пропаганде гомосексуализма в каждой песне… Однако и заткнуть его никто не мог, не имел права, а ребята выкручивались как могли, пока не пришел черед Томми… «— Томас, а вас часто заставляют выступать под действием психотропных веществ? — Ну, время от времени. — Что вы имеете ввиду? — Ну, когда Адам под «дурью», он не разрешает нам выходить на сцену «нормальными», потому что мы не будем с ним «органично» смотреться, – парень нарочито скривил губы, буквально выплевывая ответ. — А у вас были интимные связи с людьми, которые могли бы поспособствовать карьерному росту мистера Ламберта? — Если шеф говорит надо, значит надо. — А каково вообще Ваше собственное мнение на счет жанров творческой деятельности исполнителя, с которым Вы работаете? — Я уже говорил, что ненавижу эротику и секс не только в музыке, но и на сцене. Но, увы, мое мнение не всегда учитывается, да и вообще, мы должны играть все это дерьмо на концертах только потому, что Ламберт наслаждается славой и всеми жопами, что теперь в его распоряжении, а в работе он лажовник и последние его песни этому самое настоящее подтверждение». И певец не выдержал. Адам прикрыл лицо ладонью, чтобы прогнать эти воспоминания. Его предали, предали самым грязным способом. Еще утром они все вместе смеялись и шутили, когда ехали на эту встречу с журналистами, а несколькими часами позже Адам понял то, что было чушью прежде, но стало явью теперь. Лицемерие, ложь, тщеславие – вот, что стало ясно, но, увы, слишком поздно, чтобы предотвратить такой позор. Он попытался подавить вздох. Да, на различных тусовках очень часто были и разврат, и беспорядочные интимные связи, даже наркотики, но это было сугубо личное дело и никто никого не принуждал, а уж тем более не занимался сводничеством в надежде улучшить свои рейтинги. Сколько грязи вылили на певца в первые дни! И он об этом знал, хотя и уехал. Нет, сбежал от всего. Он не был заграницей, как все думали. Он уехал в коттедж в пригороде Лос-Анджелеса, который снял заранее для празднования дня рождения брата, но не вышло так, как задумывалось. В одиночестве он многое успел переосмыслить и признал свои многочисленные ошибки. Это были одни из самых сложных недель в его жизни. За день до возвращения он твердо решил, что вернется назад совершенно другим человеком и перешел от слов к делу. За четыре часа в салоне красоты он полностью изменил свой внешний вид. Позвонил знакомому начинающему дизайнеру, вкратце изложил все свои пожелания и предпочтения, и еще через час Адаму привезли кучу новых шмоток на кругленькую сумму. Но был еще один аспект, без которого к Лондону нельзя было и на глаза попадаться: гитарист. Желания делать кастинг не было, поэтому ему не пришло в голову ничего лучше, чем обратиться за помощью к старому приятелю. Монте, естественно, был в курсе происходящих событий в жизни певца, но одобрил его желание изменить все к лучшему и пообещал прислать к ним в офис молодого перспективного музыканта Стоуна. Адам словно заново переживал эти два месяца, но время от времени вспоминались слова Брайана: «Его нигде нет…». Конечно, после того, что этот парень сделал, его вообще нужно стереть с памяти. Так бы сделал нормальный человек, но Адам не мог себе позволить такой роскоши, ведь во многих счастливых моментах последних нескольких лет его жизни присутствовал Томми, а стереть его, значило стереть радость, которая делала жизнь певца чуточку теплее. С такими мыслями брюнет и лег спать, хотя за окном уже светало.