Shot

Глухой хохот прокатывается по комнате и с клубами серого сигаретного дыма поднимается к потолку, подгоняемый редким звяканьем толстых бокалов. В них, против всяких правил, разлито вино. Белое, красное, в некоторых игристое, но неизменно дешевое. Когда тебе без малого двадцать лет и денег в твоём кармане едва ли сотня до конца месяца, то выпивка становится не первым средством, чтобы выделиться, а тем, благодаря чему можно смириться со своей жизнью; увидеть её, как нечто сносное; или вовсе забыться, если возникнет такое желание. Тонкая и липковатая материя смирения. Список минусов чертовски короток, в то время как список плюсов стремится к бесконечности. Здоровье - кого оно волнует, когда нечем платить за жилье или не на что купить еду? Себастьян предпочитал начинать день с холодной банки пива, а заканчивать чем-то покрепче. При этом, чем крепче – тем удачнее считается прожитый день. Каждый день зачёт ровно в четыре утра и выставление оценок самому себе. Жизнь будто сама собой превратилась в болото, и корректировке это поддавалось только в очень узкой вариативности. Одна за одной рюмки, это обезболивающее, и от каждой хочется пить ещё больше, каждая прожигает горло настоящей горькой правдой; отравляет и лечит одновременно. Он бездонная пасть и душа компании. Стоит только опрокинуть пару бокальчиков, и забитый – в определённой мере, изолированный ото всех Себастьян переживает невероятные метаморфозы. Да такие, что неизвестно, где, как и когда закончится пьянка. В конце концов, в большинстве случаев пить сидя в четырёх стенах так же глупо, как и придерживаться других совершенно необязательных правил. Например, делать пробор только на левую сторону. Или всегда опускать за собой стульчак, или же не материться. Нужно было поднапрячься, чтобы вспомнить что-то, чему он вообще старался следовать и соответствовать. Их шумную компанию частенько выносит на улицы ущербно-маленького городка, где все друг друга знают, из которого уехать хочется всё сильнее с каждым днём. Болезненно, невыносимо сильно. Алкоголь помогает справиться и с этим тоже. Универсальное лекарство. Но, как бы там ни было, почти все пьянки заканчиваются в маленькой квартирке на окраине, и эта не была исключением. - И что дальше? – брюнет, имени которого он уже и не вспомнит, отвлекается на звон падающих бутылок, опрокинутых каким-то неловким движением, и поворачивается обратно, пьяно-грациозным движением откидывая волосы с лица. - Твой папаша так и помер? На диване перед телеком? - Чёрта с два, - Себастьян задушенно хохочет и чуть морщится, приподнимаясь на чрезмерно мягком матрасе. - Нет, он всё ещё в коме, представь себе. А тогда мне пришлось устроиться на свою первую работу. Охуеть, ты знаешь во сколько обходится содержание коматозника? Нет? Везёт. - Угомонись, Моран, - жестко фыркает тот, - Ты же не думаешь, что тебе пришлось тяжелее всех? Жалеть себя… Боже, да что может быть хуже этого? - Остаться без передних зубов, например? - с вызовом спрашивает он, вскидывая голову, и резко хватает щуплого парня за запястья, заставляя его перевернуться и рухнуть на спину, тут же нависая над ним. Тот почему-то заливается тихим смехом, то закрывая ладонями лицо, то растирая глаза, хотя предположение насчёт зубов шуткой не было. Чертовски сильно хотелось врезать наглецу, который возомнил, что имеет право стыдить его собственной слабостью. Что ж, некоторые разговоры заканчиваются дракой, а вспомнить, как они начались, так же невозможно, как и сосчитать количество звёзд на небе. Факт оставался фактом - ему удалось разболтать некоторые вещи, о которых он иногда предпочитал даже не думать. Кажется, с тех самых пор, как Огастеса увезли в больницу, Себастьян ни с кем не говорил на столь личные темы. Прошло достаточно много времени, но одни воспоминания могли за несколько секунд довести его до такой степени злости, что хотелось посильнее зарядить кулаком в стену. И снова. И снова. До тех пор, пока боль не станет горячее, больше и ощутимее всего остального, пока не затмит весь мир, не хлынет по пальцам красными ручейками и пока белые искры не посыплются из глаз. - Хочешь меня ударить? – любопытный взгляд из-под полуприкрытых ресниц и елейный, нарочито тихий шепот. Брюнет выгибается, откидывая голову назад и закидывает ноги на его бёдра, прижимая к себе крепко, безумно похотливо. - Или просто хочешь? О, так часто бывает. Люди путают потребность в войне и потребность в любви… а ты знаешь, что тебе нужно? Хорошенько набить мне морду или поиметь? - Иди ты. - Надо же, какой ты неженка, - Безымянный тихо смеётся, забираясь горячими пальцами под ремень его джинсов, прямиком в трусы. - Выплёскивать энергию тоже можно по-разному, знаешь ли. Могу показать более приятный способ, чем тесать кулаки об кого ни попадя. Хочешь? – его голос, упругий и прочный, образует самый настоящий кокон, и Моран забывает, где находится. Остаются только мерцающие безумной темнотой глаза и слова, прилипающие к коже как паутина. - Я тебе сказал уже, иди к чёрту, - рычит Себастьян, с силой отталкивая от себя зарвавшегося наглеца, и вскакивает с кровати, чудом успевая схватить полупустую пачку сигарет с обветшалого комода. Безумно сильно захотелось не только проломить череп этому придурку, но и курить. *** Себастьян сразу не придал значения тому, что когда он вернулся, того незнакомого паря и след простыл. Так вообще-то происходит постоянно, кто-то приводит новых знакомых, кто-то уходит; когда собирается больше десяти человек, никто уже не следит. Попробовав утром, буквально через несколько часов, узнать, кто был этот парень, который вывел его из себя в считанные мгновения, выяснилось, что никто из его приятелей не помнил его. Совершенно. Ни описание его характера, ни огромных глаз, ни излишней манерности не помогали. Будто его и не существовало вовсе. А через несколько бестолковых ночей выяснилось, что он прочно поселился в голове Бастиана. Как заноза, которая навязчиво напоминает о себе каждую секунду и которую необходимо достать. Дошло до того, что этот черноглазый наглец даже влез в его сны. Себастьян в первый раз столкнулся с кем-то, кто смог пробраться в священное. Сокровенное. Настолько интимное, что обычно там не было вообще ничего. Его сны были неприкосновенным пространством вне времени, невнятным пятном чернильного варенья, растекающимся сладкой негой по расслабленным мышцам, оседающим тяжестью в грудной клетке, но и только. Если он и видел сновидения, то благополучно их забывал, к утру не оставалось ничего, кроме густой и уютной пустоты. Но после того вечера кое-что изменилось. Как удар тока. Проклятые, карие почти до черноты глаза затягивали, а та картина, которую он видел в реальности, преображалась до неузнаваемости. Незнакомец раскрывается, как экзотический и хищный цветок, сияет бледной фарфоровой кожей в душной темноте неизвестного помещения и на багряных простынях. Изгибается, вьётся, оплетает его руки тугими стеблями-плетями своих рук, обжигает путами плечи, раздирая кожу взявшимися невесть откуда шипами, и жадно слизывает крупные капли крови. Целует, кусает и снова пускает в ход язык, продолжая разрывать плоть своей обессилившей в один момент жертвы. Страшно и дико эротично одновременно. Порочная до невозможности, жадная картина. Плотоядный и ненасытный цветок с горящими страстью глазами и пухлыми губами, которые источали столь сладкий яд, что оторваться было невозможно. Его тело раздирали шипы, а он даже не чувствовал ничего, кроме небывалого удовольствия, крышесносного кайфа. На следующий день Майк, единственный, кто мог претендовать на звание лучшего друга Себастьяна, приятный сутулый парень с цыганской внешностью, высказал целый ряд интересных и заслуживающих внимания мыслей. В их среде он считался достаточно умным парнем, даже несмотря на то, что оказывался на грани отчисления со своего психологического факультета практически каждый семестр. Именно он и прочитал Бастиану целую лекцию насчёт сути сновидений, бессознательного и тайных желаний. И ещё одну о том, что желания, в сущности, затем и нужны, чтобы их удовлетворять. Но это уже из курса философии, с вольным цитированием и интерпретированием Декарта. Старик, верно, в гробу переворачивался каждый раз, когда Майк, вознося руки к небу, истошно орал о том, что люди не могут существовать без своих пороков. Маленьких, больших, и по большей части безрассудных. Нельзя лишать себя того, что даёт тебе вкус жизни. Если бы только всё сказанное им было так легко воплотить в жизнь! За несколько дней расспросив каждого, кто был тем вечером у него дома, Моран успел понять, что искать этого загадочного парня совершенно бесполезно. А выкинуть его из головы было уже невозможно. Спиртное льёт нескончаемой рекой, и всё только с одной целью - забыть эти дьявольские глаза, утопить чувство цепкой похоти, свалившееся как снег на голову. Или хотя бы найти его на одной из пьянок и расставить всё на свои места. Басы бьют в затылок, а алкоголь давит на виски и развязывает руки. Стоило только забыть о существовании этого наваждения, как оно напоминает о себе знакомым силуэтом, изгибающимся на танцполе под рваный музыкальный ритм в свете ослепительно вспыхивающих огней. Себастьян даже понял не сразу, что привлекающий внимание парень в зале - именно тот самый, кто лишил его сна. Только после едкого комментария Майка, что этот неугомонный так и просит крепкого члена. Конечно, он даже понятия не имел, на кого невольно обратил внимание. Впрочем, не он один. - Себастьян, ты обязан его трахнуть! - Майк заговорщически трясёт его за плечо и нашептывает на ухо. Приходится раздраженно дернуть плечом и выразительно скосить глаза на целый рядок пылающих напитков перед собой. Уж можно догадаться, что советы по налаживанию личной жизни ему сейчас ни к чему. Предстоит мощный удар по трезвому сознанию и печени. Такой себе нырок с головой в омут бессознательного удовольствия. Резко выдыхая на подрагивающее пламя, Себастьян одну за другой методично опустошает стоящие перед ним рюмки. После первой просыпается память, а после третьей становится жарко и в крови взвивается звериная решительность, с которой Моран добивает выпивку и быстро пересекает кишащее лишними людьми пространство до тех пор, пока искомая фигура не возникает прямо перед ним, одаривая и его случайной блуждающей улыбкой ничего не соображающего человека. Моран едко улыбается, стоит ему только поймать парня за талию и рывком притянуть к себе, заглядывая в бездонно-чёрные глаза. Присмотревшись, можно понять, что зрачки у него настолько огромные, что неотделимы для взгляда от такой же тёмной радужки. - О, котёнок, а откуда ты здесь? Решил-таки воспользоваться моим предложением? – зарываясь пальцами в светлые волосы, цедит брюнет, повисая на его шее. - Ага. Именно воспользоваться, - сухо подтверждает Бастиан, подталкивая его в сторону места, где можно уединиться. По его мнению, лучше тесных вип-комнаток ничего не подходило для быстрого секса. - Надо же, а ты основательно запал, - хмыкает тот, откидывая голову назад, и успевает стащить с себя футболку ещё до того как Себастьян впихивает его в душное и тёмное помещение. Расстелить парня на кожаном диванчике оказывается делом двух секунд, особенно учитывая то, что он совершенно не сопротивляется. Значит, изнасилованием это считаться не может, мысленно отмечает про себя Моран, оставляя тёмные отметины засосов на бледной шее и спускаясь ниже, к выступающим ключицам. Сдержаться не получается, и он легко прикусывает тонкую косточку, а после оттягивает кожу, зажимая её между зубами. Незнакомец шипит и сам цепляется за него, изгибается, помогая избавить себя от узких, сковывающих движения, брюк. И к чёрту церемонии, когда им обоим не терпится. В нём будто тумблер переключают, и безвольная кайфующая шарнирная кукла закатывает глаза на секунду, и в один резкий рывок кардинально изменяет ситуацию. В один мах он оказывается не лежащим на скрипучем кожаном диванчике, а сидящим на бёдрах светловолосого парня и торопливо расстёгивающим пуговицы на его тёмной рубашке. Пальцы совершенно не слушаются, так что скоро несколько особо неудачно оторванных летят на пол. Себастьян готов поклясться, что этот парнишка, оседлавший его, только что облизнулся. Этот жест, его странная, прорезающаяся на пухлых губах ядовитая ухмылка и плавные, всё ещё подвластные музыке движения заставляют поверить, что перед ним, по меньшей мере, суккуб. По большей - сам Дьявол, но это, пожалуй, слишком громкое звание. Просто вся комната полыхает красным светом по его прихоти, а не потому что тут заведено такое освещение. Просто он изгибается настолько сексуально, что встаёт как по команде, а прикосновение кожи к коже только распаляет желание. Первый поцелуй остаётся на языке жгучим перцем, паршивец умудряется кусать за губы так сильно, что во рту чувствуется вкус крови. Его юркий язык то и дело собирает красную влагу, будто хочет напиться. Никакой нежности и ласки - это больше всего похоже на дикую и неистовую борьбу, где каждый хочет победить. Откуда только в нём, совсем недавно таком расслабленном, взялось внезапно столько прыти... интересно, но Себастьян и сам не замечает, как начинает играть в жилах адреналин. Ни один секс ещё не вызывал подобных эмоций, а тот ураган, что бушевал сейчас в груди, просился вырваться наружу и ревел, как зверь в клетке, со всей силой бросающийся на металл. Бастиан старается сдержать напор не контролирующего себя парня, перехватывая, с силой сжимая его запястья и заламывая тонкие руки за спину до тех пор, пока он не выгибается с тихим шипением, оставляя попытки содрать кожу с его боков. Почти удачные. По тому, как сильно щиплет в тех местах, где проехались его ноготки, можно точно сказать, что царапины весьма глубокие. Обездвижить его надолго не получается – брюнет оказывается слишком вертлявым, только для нескольких глубоких поцелуев удаётся урвать силой. Развивается всё слишком стремительно, чтобы остаться в памяти. Движения резкие и жадные, а дыхание слишком частое и горячее, чтобы можно было не потеряться в этом слепящем вихре. *** - Тебе не кажется странным, что при таком огромном желании быть сильным ты тратишь столько нервов и сил на поддержание жизни этого... Овоща? – парень издает тихий смешок, мягко опускаясь в кресло и медленным движения закидывая ногу на ногу. Себастьян краем глаза следит за плавными движениями и усмехается – такая медлительность у энергичного обычно чуть ли не до дёрганности юноши говорит только об одном – его мышцы всё ещё ломит от недавней потасовки. Или же это последствия не менее яркой ночи. С той жаркой ночи в клубе прошло всего несколько дней, но приятная привычка не засыпать в одиночестве уже сложилась. К величайшему же сожалению Морана, этот парень существовал не только ночью. Днём всё становилось намного хуже. Проявлялся лихой, но дрянной до крайности характер. Брюнет объявлялся, успевал за несколько секунд довести его до белого каления, и пропадал несколько раз на дню, невольно вызывая раздражение. Просто уйти и не вернуться ему что-то не позволяло. - Мне кажется странным, что я всё ещё общаюсь с тобой, - резко обрывает того Себастьян. - Между прочим, это не моя прихоть. Не только моя, если говорить точнее. Смешно, сколько в тебе противоречий. - Заткнись. - Заткнись, - черноволосый парень насмешничает, передразнивая его собственный голос издевательски-похоже, но раздражающе гротескно. - Ты вечно меня затыкаешь. Будто тебе это облегчение приносит. Но это ведь не так, да? Точно. А хочешь, разок здесь? Готов спорить, что тебе это понравится. - Ты ничерта обо мне не знаешь, - цедит Себастьян сквозь зубы. - А ты не знаешь даже моего имени. Верно? – он выжидающе выгибает бровь и осматривается по сторонам. - Мне оно и не нужно. - Ну, разумеется. Ведь называть меня всякими дерьмовыми словечками в постели куда интереснее? Знаешь, вскрыть бы твою светлую головушку да посмотреть, как у тебя там всё устроено. Человек-нелепость. Он выразительно фыркает, запрокидывая голову, и успевшим приесться жестом приглаживает волосы пятерней, убирая отросшие пряди назад. Порядка в чёрных прядях у него куда больше, чем в мыслях. По крайней мере, Себастьян не мог понять его. Впрочем, не очень-то и хотел. Но смутное, призрачное ощущение того, что этот нахальный черноглазый мальчишка может и его точно так же "причесать", разложить по полочкам на своём чердаке, разбить на составляющие, отдельные элементы, найти единственно верную схему шифровки, чтобы вскрыть какой-то хитроумный код, на котором держится вся его личность, вызывает оторопь. Мерзкий холодок проходит от лопаток вниз по позвоночнику, стоит только допустить мысль о том, что для кого-то он может быть открытой книгой. И кто знает, может быть даже с картинками. Одно то, что он точно знал, куда нужно бить, чтобы наверняка задеть, говорило о многом. - Давай, поприветствуй своего старика, расскажи о том, как он может гордиться своим безвольным спивающимся сынком-пидором. Ты ведь для этого пришел, не так ли? Хотя, даже для тебя это было бы слишком скучно и сентиментально. Или надеешься, что он помрёт при тебе? Я бы на твоём месте не особо рассчитывал на это, как и на то, что он выйдет из комы. Совсем не круто посадить себе на шею инвалида, да ещё и такого. Мыть его, кормить с ложечки, говно убирать. Хуже и быть не может, - брюнет брезгливо морщится и закидывает ногу на ногу, ежась от холода больничной палаты. - Да ни на что я уже не надеюсь. Особенно на то, что ты когда-нибудь заткнёшься. Какого чёрта ты за мной попёрся? - Интереса ради. Себастьян на мгновение зажмуривается и устало потирает виски, стараясь прогнать давящую головную боль. Стоило только этому придурку открыть рот, как башка начала болеть чуть ли не в ту же секунду. Или же действовала гнетущая больничная атмосфера с её пропахшим смертью и медикаментозной дрянью воздухом. Больницы ему никогда не нравились, а сейчас, когда большая часть денег уходила неизвестно на что, он начинал задумываться о справедливости слов своего безымянного знакомого. На самом деле, он начал задумываться об этом в тот самый промозглый день, когда Огастеса увезли на скорой. Сначала редко, но потом всё чаще и чаще, а сейчас же, с этим постоянным раздражителем, он и вовсе потерял последние аргументы в лице собственной совести и какой-никакой чести. Ритуал посещения отца был чем-то обязательным всё это время. Незыблемым, основательным... Если признаться себе начистоту, то у Огастеса в коме и характер был получше, и время в его компании проводить было несколько приятнее. Последняя мысль заставляет его хмуро улыбнуться, что, кажется, ещё больше раздражает притихшего парня в кресле. Молчание действительно слишком затягивается, разряжаемое только тихим звуком от кардиомонитора и каких-то других хитроумных аппаратов. - Пойдём уже? – через несколько минут парень напротив посматривает на часы и поднимает на него усталый взгляд карих глаз. Горящие обычно необъяснимым огнём, сейчас они больше похожи на тлеющие угли. А сам парень слишком бледный и поникший. Перепады настроения стремительные и молниеносные, и, возможно, это один из множества побочных эффектов тех препаратов, которые он периодически принимал. - Устал? – без особого интереса спрашивает Себастьян, тяжело выдыхая, прежде чем направиться к выходу из палаты. Им ещё предстоял весьма долгий путь из больницы домой, и, возможно, этот кареглазый даже уснёт на его плече в душном вагоне метро. - Не без этого. Но меня скорее огорчает количество потраченного впустую времени, - слабо морщась, отзывается тот, медленно поднимаясь на ноги. - Как моего, так и твоего, - ещё тише добавляет брюнет, двигаясь нарочито медленно, чтобы не сбиться с шага, когда попутно перерезает шнур питания аппарата жизнеобеспечения. Одно ловкое мимолётное движение, невзначай блеснувшее лезвие, и связь разорвана. Невольно вызывает улыбку, как что-то настолько фундаментальное может оказаться таким незаметным. Впрочем, связи между людьми часто оказываются переоценёнными, как и человеческие жизни сами по себе. - Эй, Бас, а может, зайдём в кафе? Я ужасно голоден, - он внезапно весело улыбается и срывается на бег, быстро догоняя блондина.