Искра

— Она… отказала им, да? — Гвельвен не здоровается, встречая подругу у порога. Не сейчас. Вести, которые принесла Нинуи, — важнее. Вести, которые приносят с таким лицом, вообще не терпят, когда их откладывают на потом, — хотя бы даже и ради приветствия. Каждый раз, когда Нинуи (с самой Нирнаэт обитающая на Балар) приезжает в Устье, чтобы немного пожить у неё, Гвельвен окончательно перестаёт выходить на улицу. У вод Митрим, когда они только познакомились, наружу не любила показываться Нинуи — потому что там её окружали феаноринги. Здесь же, в Гаванях, тэлерэ чувствует себя на своём месте… а вот Гвельвен никак не может отделаться от ощущения, что она слегка чужая всем вокруг. Наверное, это мнительность. Никто из дориатрим, с которыми она пришла сюда, ни разу не напомнил ей, в чьём войске она была, когда началась вторая Резня. Никто не напоминал ей об этом и потом. И всё же, всё же… даже дважды оставив тех, кого называла лордами, и потеряв возлюбленного, за которым когда-то ушла в крепость на перевале, она не может избавиться от ощущения, что для всех вокруг она всё ещё хоть немножко, но феаноринг. Даже для родителей — может быть, для них в первую очередь. Жить рядом с ними оказалось ещё тяжелее, чем не знать, где они — потому что при каждой встрече нотки недоверия так явственно звучат в их голосах, что Гвельвен малодушно радуется расставанию. И потому цветы и деревья она выращивает не в саду, а прямо в доме — за редкими исключениями. Новости же, когда это возможно, ей приносит Нинуи. Бежевый плащ тэлерэ повисает на крюке у двери, сапоги занимают своё место под ним. Каждое её движение — словно тихий вздох, и эти вздохи складываются в мелодию ещё не страха, но уже напряжённого, тревожного ожидания. — Не совсем, — наконец отвечает она. — Сказала, что не может решать сама и нужно дождаться лорда Эарендила. Гвельвен тихо кивает. — Она ведь не знает, когда он вернётся? Нинуи плавно опускается в кресло, и оно отвечает вздохом. — Никто не знает. Но вряд ли это будет скоро. — Мне это не нравится, Нинуи. Я… не уверена, что они будут ждать. — Думаешь? — тэлерэ смотрит на Фастиэль вопросительно. Не спорит — спрашивает. Уточняет у неё как знающей лучше. — Им всё-таки не отказали. — Не знаю, — качает головой Гвельвен. — Только Диор ведь тоже не отказывал впрямую, он просто ничего не ответил. И… я помню их глаза. Келегорм… — Фастиэль делает короткое усилие, чтобы не прибавить титул к имени того, кто с самого Нарготронда не лорд ей, — на него было страшно смотреть. Как будто разум покинул его и осталась только одна чистая ярость. Да и Маэдрос… Майтимо всегда казался ей совсем другим, не таким, как прежние её лорды. Впрочем, нет: не казался — действительно был. Тогда, после бегства из разрушенного города, когда не стало Тинвэ — именно Майтимо взял её под свою защиту. Больше идти было некуда: Тойнвэ пал ещё в Пятой Битве, родители… как потом оказалось, они были в Дориате всё это время. Майтимо принял её, несмотря даже на то, что она уже однажды отреклась от его братьев в Нарготронде. Наверное, в память о Тинвэ. Майтимо был другим. Но тогда, в последние дни перед наступлением на Дориат, он был так похож на них. Тогда почти все эльдар на Амон Эреб были так невыносимо похожи — один взгляд, одна устрашающая мелодия на всех, разве что у кого-то она появилась раньше, а у кого-то позже. — Мне тоже не нравится мысль о том, чтобы возвращать его им, — тэлерэ, кажется, думает вслух. — Так что я её в общем понимаю, но… — Но, — соглашается Гвельвен. — Знаешь, я тоже очень долго верила, что они в самом деле раскаялись… во всём. Я не представляла, что такое может повториться. Но теперь… Гвельвен помнит, как царапало Тинвэ всякое воспоминание о Лебяжьей Гавани. Как непросто было ему тащить через жизнь груз этой вины. Гвельвен замечала, что не для всех этот груз был настолько тяжек, но всё же… Страшно было видеть, как те, кто явственно звенел той же болью и виной, один за другим вставали рядом с Тьелкормо и на разные голоса повторяли за ним: мы готовы устроить столько Альквалондэ, сколько понадобится. Казалось, их верность была такова, что они готовы были всем народом уйти во тьму вслед за своими правителями. Тинвэ. Даже если бы он был там, этот выбор не встал бы перед ним, — ещё когда народ Феанаро стоял лагерем у вод Митрим, Враг навсегда отобрал у него возможность держать оружие. А если бы?.. Почему-то не хочется думать об этом. — Значит, битве быть, — полувопросительно заключает Нинуи. — Не знаю, — выдыхает Гвельвен. — Трое из семерых мертвы, как раз те, кто больше всех хотел… резни. Но я всё равно боюсь их. Тогда казалось, что они готовы вообще на всё что угодно… Не знаю, на сколько теперь хватит их терпения. — Не думаю, что хочу его испытывать, — качает головой тэлерэ. — Если хочешь, можешь перебраться на Балар со мной. Его им атаковать незачем. Гвельвен улыбается. — Ты же не ждёшь, что я в самом деле соглашусь, правда? — Не жду, — улыбается в ответ Нинуи. — Ты останешься здесь, и если битве быть — спасёшь столько жизней, сколько сможешь, не глядя, чьи цвета они носят. Так? — Так, — Гвельвен чуть усмехается. — Куда же я денусь. Нинуи прекрасно знает: именно так Фастиэль попала в Дориат. Именно поэтому не ушла раньше, когда воздух на Амон Эреб только начинал звенеть сталью. Потому что знала, что в этой битве она будет нужна — и тем, и другим. Было тяжело. Сначала она думала даже сбежать — прийти в лесное королевство вместе со всеми и уже там затеряться среди синдар. Но — нет. Что бы они ни совершали — она не могла вот так предать их. — Лорд Майтимо, я просила вас о покровительстве, но теперь я прошу позволения уйти. Я готова помогать войску в Дориате, как всегда, но я прошу освободить меня после битвы. — Ты не давала клятв. Ты свободна, Гвельвен. „Ты свободна”… Что, если бы он ответил иначе? Что, если бы на месте Майтимо оказался, например, Тьелкормо, который вполне мог бросить ей в лицо что-нибудь вроде „уходи, мне не нужны предатели в войске”? Лорд Тьелкормо, которого она уже предала однажды?.. Об этом тоже почему-то не хочется думать. — Ты больше сюда не приедешь, так? — Боюсь, что да. Но я пока ещё поживу здесь, а потом ты можешь ездить ко мне сама. Гвельвен кивает. Конечно, она будет приезжать. И потом, перед возвращением, на всякий случай каждый раз прощаться навсегда. Потому что неизвестно, не станет ли какая-нибудь очередная встреча последней. Например, нынешняя. Гвельвен опускает голову и улыбается: — Хорошо, что ты ещё не уезжаешь.