Один год

* * * Бурей ворвавшись в дом, Младший радостно возвестил голосом первоклассника Чижикова из древнющего фильма «Приключения Электроника»: — Каникулы начались! Но враз осёкся, разглядев выставленные у порога кухни дорожные сумки, и весь подобрался: — Э, вы чего это тут?! Оказалось, что Кэп внезапно решил отправиться вместе со Средним на тот необитаемый островок в Атлантике, с которого когда-то и вытащил Среднего после кораблекрушения. Кэп запросто мог провести каникулы в другой Вселенной — сам себе Доктор Кто и Тардис, — и это было здорово, конечно, но… Но Младший-то теперь полностью переходил под тоталитарное командование Старшего! И… ему предстояло существовать без Кэпа! Без Средненького! — Ключевое слово — «внезапно», — упавшим голосом пробурчал он, с досадой швырнув в угол прихожей школьный рюкзак. Раскинувшееся впереди лето враз перестало его радовать. — Злишься, что они тебя не берут? — с ехидным прищуром оглянувшись через плечо, поинтересовался Старший, сноровисто чистивший картошку у кухонной раковины. — Ну да, со мной-то ведь не шибко повыпендриваешься. Младший скорбно показал его спине длинный язык, и Средний, выгружавший из шкафа походную обувь, так и затрясся от беззвучного смеха. — Мы ненадолго, малыш, — виновато пообещал Кэп, свешиваясь с антресолей, где искал всякую лабуду для своей дурацкой робинзонады. — Честное слово, ненадолго. Средний тоже покаянно посмотрел на Младшего и тяжко вздохнул, когда тот, нахохлившись и демонстративно шаркая кроссовками, побрёл к лестнице, ведущей наверх, в спальни. Старший ошибался — Младший расстроился, конечно, но не разозлился. Чего злиться-то? Кэп никогда ничего не делал зря. Наверняка он своим зорким заботливым оком разглядел, что Средний что-то загрустил и стал совсем неприкаянным. Младший точно знал, что виноват в этом, дурак озабоченный. Пару месяцев назад он — исключительно в экспериментальных целях — затащил Средненького в постель, ласками и силой принудив того к «сомнительному согласию». Вспоминая об этом, Младший просто выть был готов от собственного свинства и колотил себя кулаком по дурной башке. Но было поздно. Средненький теперь щемился, по всегдашней привычке виня себя в чужих грехах, от Младшего технично ускользал, да и тот, видя такое печальное дело, старался ему лишний раз глаза не мозолить. Тем более, что он всё ещё отчаянно сох по Старшему, и чем дальше, тем сильнее. Кстати, Младший не мог не заподозрить, что хитрюга Кэп, забирая Среднего на остров, просто-напросто оставляет им со Старшим свободное поле боя, чтоб они наконец разобрались в себе и друг в друге — без помех и свидетелей. Друг в друге. Подумав об этом, Младший прямо-таки завис. Сердце у него ёкнуло и подпрыгнуло. Он свирепо обозвал себя сексуально озабоченным придурком, но это мало помогло. Совсем не помогло. И тут в дверь тихонько поскрёбся Кэп-хитрюга. Вошёл, сел на кровать и сказал с лукавой усмешкой: — Веди себя тут как следует, ты… пончичек- разбойничек. — Ха-ха, — угрюмо отозвался Младший, но его губы тоже расползлись в смущённой улыбке. — А ты думаешь, я тут чего буду делать? Опять хуи на заборах малевать, что ли? Он нарочно сгрубил — от неловкости. Изображениями поименованных органов он в прошлом году украсил забор вредной старухи-соседки Алевтины. Та застукала их со Средним за кражей яблок из своего сада и наябедничала — даже не Кэпу, а Старшему! Стоило ли упоминать о том, что Средний, сагитированный Младшим, сперва покорно стоял на стрёме во время этих художественных промыслов, а потом вместе с Младшим уныло красил Алевтинин забор — под бдительным оком Старшего, конечно же! Вспомнив всё это, Младший хмуро пробухтел: — Как сле-едует… А как следует? Он бы… Старший бы сказал — достойно, ёлки! Кэп ласково взъерошил ему вихры и очень серьёзно проговорил, заглядывая в глаза: — Учти, если ты сам с ним ничего не предпримешь, то он — тем более. Взгляд его был глубоким и пытливым. Оба они прекрасно понимали, о чём шла речь, и Младший был до глубины души благодарен Кэпу за это понимание. — Да я же помру от страха, если начну что-то с ним… предпринимать! — простонал он и даже поёжился. — Чес-слово, просто помру! Это же не… не Средненький! — Он осёкся и покраснел до ушей. Кэп наверняка сумел уже вытянуть из Средненького всю правду о том, что Младший, засранец такой, с ним проделал! Но в усталых глазах Кэпа он видел только нежность. Сочувствие. И какую-то щемящую печаль. — Ты мне ничем не можешь помочь, я знаю… Я должен сам всё исправить, —прошептал он, сглотнув комок в горле. — Но ты всё понимаешь. Ну почему ты всё всегда так понимаешь, Кэп?! Он виновато прижался лбом к плечу Кэпа — твёрдому горячему плечу, чувствуя, как большая ладонь всё так же мягко касается его спины между лопаток. — Жизнь — такая короткая штука, малыш, — кашлянув, вымолвил Кэп у него над головой и легонько подул ему в макушку. — Если ты можешь сделать кого-то счастливее… сделать себя счастливее — делай. А со Средненьким вы обязательно разберётесь и помиритесь, я уверен. Боже, как бы Младший хотел стать таким как Кэп — уверенным в своей правоте, спокойным, без всякого надрыва жертвующим собой… — И тебе что, совсем не обидно от того, что я тут вот… буду со Старшим что-то предпринимать… или со Средним разбираться? — выдохнул Младший совершенно бессвязно, с острым чувством стыда за собственное мудачество — ведь ему какой-то частью души даже хотелось, чтобы Кэп сказал: да, мол, мне больно оттого, что ты собираешься… осчастливливать собой кого-то тут, засранец! Кэп сказал: — Я что, статуэт какой-то бесчувственный, что ли? — Младший точно знал, что тот нарочно употребил это дурацкое словечко, чтобы снизить градус пафоса. — Но вы же все — мои. Мои зайчатки. Младший едва не взвыл от ярости, облегчения и любви. И повис на шее у Кэпа. — Ты точно как Средний! — прошипел он ему в ухо. — Два сапога пара! Такой же… грёбаный Иисусик! Ни хуя себе, всё — людям! Валите уже оба куда хотели! И вообще… нашёл зайчаток! Особенно Старшенький — да, тот ещё зайчоночек! Братец Кролик! Уходи уже, а то… укушу! Кэп засмеялся, предовольный, взял Младшего ладонями за щёки и чмокнул в кончик носа. — Ты ревнючий тигрёнок, вот ты кто, — проговорил он с бесконечной нежностью. — А ты — чёртов укротитель, — глухо пробормотал Младший, обнимая его крепко-крепко, насколько мог. — Только береги там… себя и Средненького. Он всегда помнил, как три года назад провожал родителей в заграничную поездку… провожал, а они не вернулись. Он вздрогнул и наткнулся на встревоженный взгляд Кэпа. Тот снова всё заметил и понял, конечно же. — Не беспокойся ни о чём, — твёрдо заявил Кэп, бережно сжав его пальцы в своей огромной тёплой ладони. Младший просто не мог ему не поверить. — Всё будет хорошо. И у нас… и у вас. — Ты ему скажи… Средненькому… попроси… — прошептал Младший, опуская голову. — Пусть простит меня за то, что я такой вот… ёбарь-террорист. Кэп только улыбнулся и снова взъерошил ему вихры. Так они и расстались. И Младший остался наедине с собой. Наедине со Старшим. * * * В первые дни они в самом деле были как два диких зверёныша, поделивших территорию дома напополам. «Хорошо, что не пометивших», — с мрачной ухмылкой думал Младший, уныло поднимаясь по вечерам к себе в спальню. Вслед за ним весело прыгала найденная им прошлой осенью в кустах ежевики собачонка, ну а добропорядочный старожил дома — кот Кузьма — ночевал внизу со Старшим. Собачонка совместными усилиями получила кличку Лиза-Подлиза, и Младший совсем непедагогично её баловал, позволяя спать у себя на кровати и закармливая колбасой. Старший ему не препятствовал. Во-первых, он предпочитал кухонный диванчик внизу спальням верхнего этажа. А во-вторых, он посменно вкалывал в порту, а когда выпадали дни, свободные от изнурительных вахт, он, вместо того, чтобы отоспаться, пропадал в авторемонтной мастерской у соседа Тоомаса, откуда возвращался к полуночи, весь грязнющий и пропахший соляркой. Казалось, что он нарочно изнуряет себя работой, чтоб пореже сталкиваться с Младшим. Но Младший и сам был хорош — невзирая на каникулы, он теперь, кроме баскетбольной секции, ходил ещё и в театральную студию при Дворце культуры моряков. Там он стал настоящей отрадой для руководительницы Регины, развернувшись во всей неземной красе и мощи своего эмоционального напора, кого бы ни играл — хоть Ёжика в тумане. В результате Младший, оказавшись наконец дома, наскоро хватал из холодильника что-нибудь относительно съедобное и брёл в спальню. А там ему оставалось только помыться в прилегающей ванной, потрындеть ВКонтактике, да и отрубиться в обнимку с довольной Лизкой. Через несколько дней такой расчудесной жизни Младший понял, что больше не может. Он отчаянно скучал по Кэпу и Среднему, которым и позвонить-то не мог в ту дыру, где они сейчас загорали, балдёжники. Он изо всех сил надеялся, что у них там и вправду всё хорошо, как обещал Кэп. И иногда украдкой наведывался в их комнаты, чтобы поваляться на медвежьей шкуре в спальне Кэпа, рассматривая его коллекцию старинных лоций, и… повспоминать. Или перебрать один за другим арты Среднего в ящиках его письменного стола, где, кроме артов, обнаружились ещё разные вкусные заначки с прикреплёнными к ним смешными маленькими рисуночками. Например, чёрный котёнок, с самой что ни на есть разбойничьей мордахой высовывающийся из скворечника. Или длинноногий взъерошенный щенок, болтающийся на бельевой верёвке, пропущенной у него под мышками — явно для просушки после каких-то своих подвигов. И щенок, и котёнок неуловимо походили на Младшего. Он сперва удивлённо и довольно рассмеялся, заметив это, а потом, сообразив, что Средний специально всё это ему оставил, зная, что он с тоски непременно сюда заявится. Сообразил, беспомощно сморгнул нахлынувшие слёзы и сердито утёр глаза и нос ладонью. Средненький простил! Он простил Младшего, дурака и долбоёба, он всё понял! Господи, как же Младший по нему тосковал! Но по Старшему Младший скучал не меньше — даже по своим яростным с ним перепалкам и взаимным подколкам! — и готов был надрывно скулить у себя в комнате, словно нечаянно запертая в гараже Лизка! В один прекрасный вечер Младший решительно спустился вниз как раз к возвращению Старшего из доков и быстренько состряпал настоящий ужин, как учил его Кэп. Покромсал на сковороду сосиски, колбасу, лук, перец и помидоры, а когда всё это аппетитно зашкворчало и подрумянилось, разбил сверху четыре яйца, щедро засыпал зеленью и всё перемешал. К приходу Старшего стол был накрыт почти как при Кэпе — тарелки из парадно-выгребного сервиза, ножик справа, вилка слева, крахмальные салфеточки и даже букет пионов в высокой синей вазе! Когда на крыльце послышались знакомые шаги, Младший поспешно плюхнулся на стул и затаил дыхание. Старший распахнул дверь и застыл на пороге. Глядя на его слегка обалдевшее лицо, Младший испытал глубочайшее удовлетворение. — Мой руки — и к столу! — торжественно распорядился он. Ну, Старший не был бы Старшим, если бы, спохватившись, немедля не вернул на физиономию привычное беззаботное выражение и не отозвался, ухмыльнувшись до ушей: — Да, дорогая! Как скажешь, дорогая! Вот же… зар-раза! Младший старательно пропустил подковырку мимо ушей и аккуратно разложил по тарелкам своё творение. — Это ирландское рагу? — весело поинтересовался Старший, вернувшись из душа. Волосы у него были мокрые, футболку он сменил на свежую, и она липла к ещё влажному телу, обтягивая широкие плечи. Младший подумал, что лучше бы тот вообще не надевал никакой футболки, вспыхнул до ушей под удивлённым взглядом Старшего и буркнул: — Это холостяцкая яичница! Ешь давай. Для тебя старался, а то ты ж вообще можешь неделю голодный ходить и не заметишь! Что я, не знаю тебя, что ли! Старший высоко поднял брови, но на сей раз смолчал. Подцепил вилкой то, что подцепилось, отправил в рот, прожевал и удивлённо хмыкнул: — А вкусно! «То-то же!» — злорадно подумал Младший и, не сдержавшись, брякнул: — А у меня, между прочим, всё вкусное! Старший почему-то поперхнулся новым куском и даже закашлялся, а Младший в ужасе от сказанного уронил на пол вилку, быстренько нырнул за нею под скатерть и там затаился. Вылезать было стрёмно. Старший сейчас точно скажет, что мозги у кое-кого направлены исключительно кое-куда, если они вообще есть. Но ведь Старший и сам отчего-то закашлялся! Значит, и он подумал про то же, что и Младший! По естественной ассоциации! Странно приободрившись от этой мысли, Младший вылез из-под стола, бодро закинул вилку в раковину, — Лизка аж загавкала, услышав громкий звяк, — схватил другую вилку и провозгласил, вроде как завершая свой спич: — И «Доширак»! И пельмени! И яйца! Старший перестал жевать и застыл с горбушкой хлеба в руке. — Я заметил, — кротко откликнулся он, поглядев сперва в свою тарелку, а потом на Младшего. В зелёных глазах его плясали смешинки. Конечно, всё это было так смешно — обхохотаться! Младший и сам бы ржал над собой до упаду, если б у него не сжималось горло от тоски и смятения! Позорно сдавшись, он налил себе чаю с липтоновским пакетиком — жалкая замена фирменного чая Кэпа со смородиновым листом, — и быстренько слинял наверх, буркнув на ходу: «Морской закон!». Это был тонкий намёк на то, что посуду должен мыть Старший, коль уж он остался за столом. Младший немного помаялся у себя в комнате, попереключал каналы зомбоящика, плюнул, полез в Сеть, снова плюнул, — всюду была одна и та же сраная политика, — и высунулся в окно, распахнув створку. Чтобы, так сказать, взбодриться. Вечерний прохладный, — чтоб не сказать, холодный, — ветерок вполне себе бодрил, неся аромат разросшихся на клумбах цветов душистого табака и — опа! — настоящего табака. На крыльце иногда курил Кэп, но не Старший. Что это с ним стряслось? Не давая себе времени на размышления, Младший сломя голову скатился по лестнице и вылетел на крыльцо. Старший сидел на перилах, покачивая ногой, и глядел на него с лёгкой улыбкой. — Так и знал, что унюхаешь, нюхливый ты бесёнок, — добродушно проворчал он, гася сигарету. — Я же просто так… побаловаться. «Ага, оправдывается!» — возликовал Младший, а вслух бросил, небрежно прислоняясь плечом к дверному косяку: — Подумаешь, делов-то, больше разговоров! А то я не баловался! Старший лениво изогнул бровь: — Решил, что уже взрослый? В глазах его опять метались вполне предсказуемые смешинки… но и что-то ещё. Что-то непонятное и очень серьёзное, будто бы шутливый этот трындёж со взаимными подначками, на которые оба были мастаки, вёлся только для прикрытия, для дымовой завесы над чем-то гораздо более важным. Младший глубоко втянул в себя пахнущий дымом ночной воздух, незаметно вытер предательски взмокшие ладони о джинсы и бухнул: — А я не взрослый, по-твоему? Старший опустил ресницы, будто прячась от пронзительного взгляда Младшего, и тот с перевернувшимся сердцем словно увидел себя в зеркале. «Отмолчится и уйдёт… или отбрешется и уйдёт», — мрачно подумал он. Но Старший поднял глаза и сказал негромко: — Я первую свою девчонку взял, когда мне и четырнадцати не было. А в пятнадцать впервые убил… одного мудака в драке. Но взрослым я от всего этого не стал. Потому что взрослым становишься не тогда, когда с кем-то там покувыркаешься… или кому-то пулю под сердце отправишь… а тогда, когда начнёшь за кого-то отвечать по-настоящему, до конца. Не за себя, за другого человека. Вот так-то, малыш. Он этим «малышом» будто последний гвоздь в крышку гроба заколотил, честное слово! И спрыгнул с перил. И направился мимо Младшего в дом. Преспокойненько так! Даже плечом его не задев. А Младший остался стоять на крыльце, задохнувшись и бессильно сжав кулаки. В этом доме все отвечали за него, за Младшего. А он, получается, только за Лизку-Подлизку. Да и то потому, что все остальные ему снисходительно это разрешили — на, мол, тебе щеночка, Малыш, играйся! А он и давай радоваться, как идиот: вот, мол, Карлсончик дорогой, кого мне подарили! Блядь! Младший даже стукнул кулаком по любовно выточенному Кэпом резному столбику перил и ещё раз шёпотом выругался. Ему было обидно и горько, наверное, как никогда. Конечно, разве Старший при таком раскладе стал бы воспринимать его всерьёз, как равного! Разве Младший сумел бы до него вновь достучаться, как достучался осенью на пустынной ночной улице после своего дурацкого побега из дома! Теперь ему всё происшедшее тогда казалось просто каким-то сном… Чудесным сном. «Мне не всё равно…» И руки, обхватившие Младшего за плечи, и тепло сильного тела под распахнутыми полами куртки — всё это на миг, но принадлежало тогда Младшему. А сейчас Старший будто галочку поставил в своём головном меню напротив опции «Мелкий — это сопливый детсад и поэтому — абсолютное табу»! Младший даже зарычал, представив себе такое. Значит, этот дундук, этот истукан деревянный, статуэт каменный хочет доказательств, что Младший — уже взрослый, дееспособный, растуды его, член общества и отвечает не только за все свои желания, но и за других людей?! Ладно, он эти доказательства получит! * * * Когда Младший проходил в школе Некрасова, то нашёл у классика и народного заступника дивную цитатку, прямо-таки про себя: «Мужик, что бык: втемяшится в башку какая блажь — колом её оттудова не выбьешь». Беда была в том, что его отчаянная тяга к Старшему вовсе не являлась блажью… ну а вторая беда — Старший был точно таким же упёртым быком. Кто кого, один на один, мано а мано! На следующее утро Старший, как обычно, отправился в автомастерскую старика Тоомаса, ковыряться с его металлоломом. По мнению Младшего, Тоомас совсем оборзел и бессовестно Старшего эксплуатировал, сам в своём сарае по целым дням не показываясь. Но Младшему такое отсутствие свидетелей было только на руку. Этой самой недрогнувшей рукой, напрочь отбросив всякий стыд и проблески рассудка, он загрузил в задний карман джинсов упаковку презервативов и тюбик вазелина. Не любриканта даже. А что такого? Ничего такого. Может, у него губы сохнут, и вообще… — У нас в колхозе секса нет! — пробормотал Младший, решительно распахивая калитку и направляясь на задворки соседского дома. Мастерская Тоомаса, строго говоря, вовсе не была сараем, старик ухитрился туда вхерачить даже путёвую смотровую яму. Там-то уже и возюкался Старший, вовсю громыхая железяками. Он высунулся из-за помятого кузова какой-то разнесчастной колымаги, удивлённо вскинул брови, а потом вполне предсказуемо нахмурился: — Чего пришёл? Случилось что? — Никто не пришёл, это наш папа с ума сошёл, — проворчал Младший, косясь на него исподлобья. — Ничего не случилось. Времени вагон, каникулы, скучно и хочу помочь. Старый хрыч сел на тебя и едет, свесив ноги, а ты и рад стараться. «Мне денег не надо — работу давай!». Старший хмыкнул, глянув с острым прищуром, и сердце у Младшего так и подскочило — он не сомневался, что Старший был способен без труда прозреть наличие всякой срамотени в кармане его джинсов. Соколиный Глаз, Недрёманное Око! — А ты умеешь? — недоверчиво осведомился Старший, прищурившись с ещё большим подозрением, и Младший скорбно воздел глаза к потолку мастерской, словно призывая Всевышнего в свидетели: — Да у меня же скутер! Кто, по-твоему, с ним ковыряется — Кэп, что ли? Судя по скептическому выражению на лице Старшего, именно так он и думал. Что ж, ему предстояло убедиться в обратном, и очень скоро, — поклялся себе Младший, бестрепетно протягивая руку за гаечным ключом. Старший ещё раз хмыкнул и, прежде чем вручить Младшему этот самый ключ, повернул его руки ладонями вверх и провёл пальцами по бугоркам мозолей, которые, к счастью, на ладонях имелись. Младший постарался не вздрогнуть от прикосновения этих шершавых тёплых пальцев и независимо произнёс, тряхнув головой: — Я тебе не фиалка какая-нибудь. Не трепещу. На скрипке тоже не играю. Только на нервах. — Не понял, к чему ты это, ну да ладно, — весело отозвался Старший и наконец вложил ему в ладонь гаечный ключ, будто меч — посвящённому в рыцари. — Не шибко-то заносись. Это тяжёлая работа. Мужская. Наломаешься почём зря, но коль пересилишь себя — втянешься. Ну… а если нет, не строй из себя невесть что, просто уходи, и всё. Услышав эдакое, Младший готов был взвиться на дыбы, зафыркать и заколотить копытами по бетонному полу мастерской. Но он скрутил себя железной хваткой и только сдержанно проронил, перехватив инструмент поудобнее: — За себя волнуйся. И покажи, что надо делать. …Старший оказался прав — это была тяжёлая мужская работа. Театральная студия и баскетбольная секция накрылись звездой. Тренер и Регина звонили и возгудали. Но какой, к чёрту, баскет, какой театр! Младший разогнуться не мог и по вечерам долго отлёживался в ванне, подливая туда побольше горячей воды и пены с солью. Однако Старший был прав и в другом — пересилив себя, Младший втянулся. Он балдел от того, что делал эту адову работу вместе со Старшим. От того, что они были вместе весь день напролёт, пока не замыкали мастерскую и не направлялись к своему дому, вразвалочку, степенно, а дурёха-Лизка, радостно лая и повизгивая, вертелась вокруг них. Балдел от того, что они научились понимать друг друга без слов, обмениваясь только взглядами да кивками. От того, что он мог украдкой любоваться Старшим, литой гибкой статью его загорелого тела, тем, как он рассеянно ерошит свои выгоревшие на солнце волосы или утирает взмокший лоб тыльной стороной запястья, оставляя на щеке тёмную полосу солидола. И ещё Младший с оборвавшимся сердцем понял, до чего же Старший, оказывается, не умеет беречь себя. Щадить себя. Хотя бы немножечко! Он и вправду забывал бы даже перекусить, если бы Младший не пихал ему куски пиццы или рыбного пирога, притащенного им из соседней кофейни. И с жадностью пил, когда Младший приносил ему бутылку минералки, но ни разу сам не сходил за водой для себя. Как будто ему ни пить, ни есть вообще не хотелось! Терминатор хренов! А в ответ на возмущённые вопли Младшего он только смущённо бубнил, почёсывая в затылке: — Да ладно, перебьюсь, чо... И, глядя на всё это безобразие, Младший обречённо понимал, что и на прочие свои физические потребности Старший клал с таким же самозабвением, как на голод или жажду! Перебьётся он, чо! — Господи, ну почему ты такой, а?! — стонал Младший, с тайным удовольствием отпивая из бутылки, горлышка которой только что касались губы Старшего. — Мы вкалываем как кони, значит, запас воды в организме должен регулярно пополняться! Что б ты без меня делал? — Копыта бы откинул, точно, — покладисто соглашался Старший, смеясь одними своими зеленющими глазищами. Младший не обижался. Если б он мог, он бы кормил и поил Старшего прямо из собственных рук. Но он рад был и тому, что уже делал для него. А он ещё прилежно смазывал антисептиком все его царапины и ссадины, — собственная боль тоже ни разу не волновала Старшего, он её, казалось, вовсе не замечал. Но когда Младший после ужина подступал к нему с флаконом остро пахнущего средства и стерильными салфетками, он не бухтел, а покорно протягивал руки или задирал майку, лишь улыбаясь углом рта. Словно тигр, позволяющий Айболиту себя лечить. А Младший только изо всех сил старался, чтоб его пальцы не дрожали, когда он касался Старшего — пусть даже тампоном с антисептиком! И ещё Младший максимально удобно оборудовал ему рабочее место, — чтобы тот лишний раз не шарился вокруг в поисках нужных инструментов, — и приволок в мастерскую свой бумбокс, оглушавший всю округу всяким рок-старьём: «Рамштайном», Шевчуком или «Депешами». В общем, Младший был почти счастлив. Почти. Но он ни на минуту не забывал о том, что лежит у него в заднем кармане джинсов. И это сакральное знание прямо-таки прожигало ему и карман, и задницу, и мозги. Как только Младший чуток оклемался и свыкся с нагрузкой, его начала изводить бессонница и, как следствие, адское дрочилово — такое, что хоть плачь. Если бы у него не было мозолей на ладонях, он бы их непременно натёр, гоняя свой разнесчастный стояк в кулаке. А когда он наконец засыпал, то видел сны, после которых ему приходилось, жалобно чертыхаясь, снова менять трусы и даже перестилать постель. Как будто у него был ночной энурез, блин! Эти сны, навязчивые и дурманные, смутно вспоминались ему и днём, заставляя вспыхивать от макушки до пяток. Младший чётко помнил лишь один из них — будто бы они со Старшим ныряют в полосу прибоя нагишом. И, догнав Старшего парой стремительных гребков, он с разгону обвивает его руками и ногами, ощущая всем телом его стройное тело, льнёт к нему — бессовестно и жадно. Подставляется, бесстыдно выгнувшись, как очумевшая от хотелок кошка. Стонет, почувствовав на своей заднице хозяйскую руку Старшего. И, обмирая, ждёт — ждёт окончательного, мучительного и сладкого слияния. Бред, стыдобища, блаженство. Однажды, украдкой волоча в подвал к стиралке комок загубленного белья, Младший столкнулся на лестнице со Старшим, поднимавшимся наверх. Столкнулся, залился краской, что-то невнятно пролепетал и влип в стену, пропуская Старшего. Тот только глянул, хмыкнул и скрылся из виду, а Младший ещё долго стоял, пережёвывая в уме собственный идиотизм. Но когда он спустился в подвал и обнаружил там исправно крутившееся в барабане бельё, то невольно задался вопросом: а с какого, собственно, рожна Старшему тоже понадобилось перестилать постель, если официальная еженедельная смена белья и стирка, по заведённому Кэпом распорядку, у них вообще-то была позавчера?! Значит… Старший тоже — что?! Не совсем от пояса деревянный? У него всё-таки бывают телесные надобности, хотелки, эротические, блин, сны! Ему не хватает девчонок, которые липнут к нему в порту?! Он блюдёт целибат?! Старший, как натуральный долбаный Чингачгук, не признался бы ни в чём и нипочём, хоть пытай его. Ну а Младший отчаянно балансировал на грани крышесноса. И Кэпа не было рядом, чтобы помочь Младшему подсказкой. И Средненького не было тоже, чтобы Младший мог ему пожаловаться! Средненький бы понял — Младший это точно знал. Но и его рядом не было! Прямо хоть ложись да помирай, или впадай в летаргический сон, пока эти счастливые отпускнички, вдоволь наотдыхавшись, не вернутся из своих ебеней! Сиречь порталов. В очередной раз подумав об этом, Младший стиснул зубы до хруста и поклялся себе самой страшной клятвой, что не станет, как трёхлетка, мечтать, чтобы добрый Дедушка Мороз и Снегурка преподнесли ему Старшего на блюдечке с голубой каёмочкой! Он добьётся его сам! Или Старший добьёт его самого, потеряв своё хвалёное терпение. Третьего не дано. Со щитом или на щите. Младший натянул рабочую жилетку, словно боевые латы, воинственно распрямил плечи и отправился в мастерскую, где возился Старший, ещё не подозревавший, что он попал. * * * А Старший попал реально, ибо Младший был преисполнен решимости заполучить нужный ему ответ любой ценой, безо всяких там «перебьюсь, чо». Он вкалывал практически без отдыха, мрачно сопя и косясь на Старшего, который, наоборот, пребывал в самом беззаботном настроении и даже что-то насвистывал себе под нос. Свистун! Впрочем, Старший быстро сообразил, что его напарник отчего-то не в духе, и озабоченно сдвинул брови: — Ты какой-то смурной сегодня, малыш. Смурной малыш, задохнувшись, отшвырнул лязгнувшие пассатижи под верстак и ринулся вперёд, намереваясь припереть Старшего к этому самому верстаку и вытрясти из него наконец конкретный ответ и конкретные действия. Но он не смог даже подойти к Старшему. Потому что недавно приобретённая рачительным Тоомасом бандура для правки кузовов, как-то странно крякнув, накренилась, и закреплённый на ней покорёженный кузов очередной тачки начал неумолимо сползать вниз — прямо на Старшего. — Берегись! — бешено проорал Младший, прыгая вперёд. Старший среагировал мгновенно, успев обернуться и увидеть, что происходит, но всё равно было уже поздно — он не сумел отпрянуть, а лишь, сдавленно охнув, принял на свои плечи вес всей чёртовой конструкции, неустойчиво застывшей в какой-то равновесной точке. А Младший тоже только и успел, что оказаться рядом с ним и разделить эту тяжесть пополам — у него сразу аж ноги подогнулись, но он выстоял. Старший прохрипел, яростно сверкнув глазами: — Брысь отсюда! — Ага, щаз-з! — не менее свирепо уставившись на него, прорычал Младший. Он столько раз отвечал Старшему на его распоряжения именно этими словами! Но никогда ещё они не звучали так правильно. Старший не сдавался: — Помощь же… надо привести… В срывавшемся голосе его звенела непривычная мольба, однако Младший не поддался: — Вот сам и иди! Старший безнадёжно и длинно выругался, и они опять застыли, как два атланта. Младший видел атлантов в Питере, и они были явно помощнее него. Пот заливал ему лицо, разъедал глаза, а он боялся даже тряхнуть головой, чтобы не ворохнулась навалившаяся на них сверху адская тяжесть. — Слушай… — помолчав, опять сипло произнёс Старший. — Не старайся, не уйду! — процедил Младший сквозь зубы, в упор уставившись на него. — Будем вместе стоять, пока Тоомас не явится! На самом деле колени у него дрожали, словно у новорождённого жеребёнка, но он старался не думать о том, что до прихода Тоомаса — как до Китая раком. — Да я не про то! — слегка задыхаясь, объяснил Старший. — Где твоя мобила? Мобила Младшего осталась в кармане его жилета, брошенного у верстака, о чём он и поведал, горестно обозвал себя при этом дуболомом и долбоёбом. Старший терпеливо переждал этот поток сознания и снова заговорил: — Моя-то при мне. Разрядилась только, гадство! Ещё утром. Но на один звонок небось хватит. В джинсах у меня. Достань. Он говорил отрывисто, но так спокойно, словно не держал на плечах полтонны клятого железа. Пряди волос липли к его вспотевшему лбу, но глаза смотрели из-под них прямо и твёрдо. Младший кое-как извернулся, перераспределив вес, и отрешённо подумал о том, что бандура Тоомаса запросто может сломать им шеи, если они хоть чуть-чуть дадут слабину. И ещё он — уже вовсе не отрешённо — подумал, что Кэп тогда сойдёт с ума. И Средний — тоже. — Кэп… — растерянно вымолвил он похолодевшими губами, словно позвал, отчаянно глядя в запавшие глаза Старшего. И тот всё так же ровно, но с силой пообещал: — Всё будет оки-доки! Мы прорвёмся. Доставай мобилу. И он чуть повернулся к Младшему левым боком. Тот на миг закусил губы, длинно выдохнул и полез к Старшему в штаны. То есть в карман. Джинсы у Старшего были тесными, а рука в распоряжении Младшего имелась всего одна, и, конечно, эта предательская рука сразу попала туда, куда не следовало — на самую ширинку, да так и проехалась по ней. Младший ойкнул и вспотел ещё пуще. — Я не понял… ты чем там занят? — Голос Старшего начал подозрительно вздрагивать. — Это… не мобила… ты, засранец! И если ты… будешь ржать… я тоже… начну ржать… и мы уроним… эту хуергу! Слышишь?! Младший слышал. Он собрал последние силы и кое-как простонал, давясь истерическим хохотом: — Из-извини-и… Я неча-аянно… И снова аж зашёлся, представив себе вдруг, как Старший рылся бы у него в кармане, найдя там кое-что очень интересное… а Старший, тоже опасно сотрясаясь от смеха, длинно выругался на нескольких языках сразу, как он это умел. Но, по крайней мере, вся эта шизанутая эквилибристика отвлекла Младшего от панических мыслей о том, что Кэп и Средний не переживут… и он наконец сумел нащупать в кармане у Старшего сотовый, без жертв и разрушений вытянув его наружу. И набрать «сто двенадцать». Это тоже был редкий цирковой аттракцион, но Младший справился! Он справился, чёрт побери! Они оба справились и прорвались! Когда примчавшиеся с сиренами МЧС-ники, взбулгачив весь квартал, освободили их со Старшим от тяжести проклятущеё бандуры, Младший не упал только потому, что Старший, запалённо дыша, обхватил его за плечи. Ноги у Младшего не только тряслись, но и разъезжались, перед глазами всё плыло, а мышцы рук и спины превратились в настоящий кисель… но Старший обнимал его, и он никак не мог позволить себе расклеиться! — Мы домой, — коротко бросил Старший растерянному Тоомасу, а тот часто и виновато закивал и принялся что-то объяснять по-эстонски. «Сэкономил, небось, на установке бандуры, старый хрыч», — устало и беззлобно подумал Младший, а вслух бодро выпалил: — Да ничего страшного, дядя Тоомас! Koik on hasti! «Всё хорошо». В глазах Старшего Младший увидел одобрение, волнение… и что-то ещё. Он не понял, что это, но страшно смутился, — Пошли уже, а? — попросил он. И они побрели домой, всё ещё не размыкая объятий, словно боясь потерять друг друга, а Лизка-Подлизка не вертелась под ногами, как обычно, а смирно семенила следом. * * * Когда они подошли к крыльцу, Старший отстранился, и Младший едва не застонал — ему прямо-таки холодно стало, да и Старший как-то зябко поёжился. Они ввалились в прихожую, ещё не зажигая света, и тут Младшего опять пробила ледяная дрожь, такая, что зуб на зуб не попадал. Он отвернулся и судорожно зажмурился, надеясь, что Старший в полутьме не заметит этого, и изо всех сил борясь с желанием снова вцепиться в него. Вцепиться, прижаться, укрыться в его сильных руках от того страшного, что едва не грянуло над их головами. «Не сметь! — не открывая глаз, приказал себе Младший. — Не сметь, ты, тряпка паршивая, истеричка, еблан, младенец сопливый!». Ведь Старший почти что начал его уважать! Посмотрел на него как на равного, взрослого человека, а не как на слабака, которого надо от всего защищать и нянчиться с ним! Он… Руки Старшего снова легли ему на плечи, разворачивая к себе, и Младший опять весь задрожал, сжимая кулаки и пытаясь выговорить, что всё в порядке, всё в абсолютном, полном и окончательном порядке, просто он чуть-чуть устал и немножко замёрз, но они сейчас выпьют чаю, и тогда… — Твою же ж мать, как же я испугался… — пробормотал Старший, чуть наклонившись и прижавшись к его влажному лбу своим горячим лбом. Что-о?! Младший распахнул глаза и рот тоже разинул. А Старший продолжал всё ещё срывавшимся от волнения и напряжения голосом, крепко держа его за плечи: — Испугался, что ты покалечишься, ты, бесёнок упёртый! «И вот что же я тогда Кэпу скажу?!» — мрачно закончил за него Младший у себя в голове и собрался было обиженно выпалить это вслух, но тут Старший наклонился, и… И его обветренные искусанные губы неловко ткнулись сперва в щёку Младшего, потом — в уголок его рта, а потом, будто наконец решившись, прильнули к его полураскрытым от изумления губам, скользя по ним, обласкивая торопливо, нежно, жадно… в точности так, как Младший всегда грезил об этом сам. Этот невероятный сон длился всего несколько мгновений, несколько беспорядочных ударов сердца — и оборвался, когда их губы ошеломлённо разомкнулись. В полумраке прихожей Младший неверяще уставился в затуманенные, почти незнакомые глаза Старшего. Тот моргнул длинными ресницами, словно приходя в себя, и отнял руку от плеча Младшего, машинально нашаривая на стене выключатель. «Не надо!» — чуть было не закричал Младший. Но было поздно. Щелчок — и волшебный, небывалый сон закончился. Свет показался Младшему таким ярким, что ему опять захотелось зажмуриться. Но он продолжал стоять, будто к полу прирос, и пялиться на Старшего, который, тряхнув головой, стиснул ему запястье и потянул в кухню. Открыл шкафчик над плитой, и Младший всё так же ошалело перевёл глаза на пузатую бутылку из тёмного стекла, оказавшуюся в руке у Старшего. Тот, видимо, понял, что Младший всё ещё не в себе, поэтому, выпустив его запястье, открутил пробку и глотнул прямо из горлышка, чуть задержав дыхание. — Ром, — сипло пояснил он, снова настойчиво пихая Младшему бутылку. — Бери, не бойся. Младший не боялся. Кусалась она, та бутылка, что ли? Да и напиваться ему доводилось уже не раз. Но ему страсть как не хотелось смывать этим сраным ромом терпкий вкус поцелуя, который всё ещё горел у него на губах. Однако он послушно взял бутылку и тоже отхлебнул из горлышка. Глотку ему сразу будто огнём опалило. Ром пылающей лавой провалился в желудок и одновременно взрывом ударил в голову. Кухня медленно поплыла по кругу, словно Младший смотрел фильм в формате 3D. — Ого! — выдохнул он, снова ухватившись за плечо Старшего, и тот тихо и хмельно рассмеялся: — Что, согревает махом? То-то же! Иди, переоденься, малыш. Потом перекусим чего-нибудь. Малыш! Как ни в чём не бывало! Как ничего и не было! Младший не желал ни переодеваться, ни перекусывать! Он желал вечно стоять в полутёмной прихожей и целоваться со Старшим! Пустить там корни и прорасти! Покуда Кэп не вернётся и не выкорчует их обоих! Он протестующе застонал, и Старший, пряча бутылку обратно в шкафчик, встревоженно оглянулся: — Что? Плохо тебе? Дойдёшь сам? Младший сделал над собой такое героическое усилие, которым впору был гордиться, и сердито выдавил: — Устал и хочу на ручки, но дойду, да. Старший облегчённо прыснул и весело похвалил сквозь смех: — Молодец! Мужик! «Вот спасибочки-то! — скорбно думал Младший, в сопровождении верной Лизки подымаясь по ступенькам лестницы, ведущей наверх. — Заценил, надо же! Не пропадёт, блядь, наш скорбный труд и дум высокое стремленье!» То ли от рома, то ли от всего пережитого ноги отказывались ему повиноваться, а голова всё ещё отчасти пребывала в 3D-формате, но этот эффект понемногу улетучивался. Когда Младший добрался до своей комнаты, ром из его несчастной головы почти выветрился, но вот поцелуй — нет. Машинально скинув на пол пропотевшую, грязную и порванную на плече футболку, кроссовки и носки, Младший взялся было за ремень джинсов… и тут вдруг испытал настоящее озарение. Наверное, именно такое озарение пережил Архимед, вывалившись голышом на улицу с воплем: «Эврика!» Он понял, что должен добиться Старшего немедленно! Прямо сейчас! Сию же минуту! Пока у того на губах ещё не остыл их неожиданный поцелуй! Пока оба они не отошли от ледяного присутствия суки-смерти, едва не поимевшей их! — Да-вай! — яростно приказал себе Младший и, не теряя больше ни секунды, снова ломанулся вниз по лестнице — как был, босиком и в одних штанах. Лизка, словно сообразив, что будет явно лишней на празднике жизни, предусмотрительно осталась на коврике у постели. Кубарем летя по ступенькам, Младший, конечно, осознавал, что Старший с точностью до девяносто девяти процентов его пошлёт. Обсмеёт и выгонит. Или сам уйдёт. Или навесит люлей по самые помидоры и всё равно уйдёт. Всё это было гораздо более реальным, чем то, на что так невозможно надеялся Младший. Да он, собственно, ни на что и не надеялся, когда, почти не дыша, ворвался в кухню и торопливо завертел головой в поисках Старшего. В обозримом пространстве никого не наблюдалось, зато в душевой близ кухни ровно шумела вода. Старший всегда предпочитал именно эту рабочую душевую на первом этаже — простую, как в каком-то спортзале — любым кабинкам, джакузи и прочим современным наворотам. Младший глубоко вдохнул сгустившийся жаркий воздух, повернул ручку двери и шагнул за порог душевой. Старший пел. Прямо-таки заливался какой-то французской песнюшкой, намыливая обеими руками голову и подставляя её падавшим сверху струям тёплой воды. Младший видел его как сквозь пелену тумана — стройным силуэтом за прозрачной рифлёной перегородкой. Одежда Старшего небрежно валялась на полу возле стиралки, и Младший торопливо содрал и кинул поверх неё собственные джинсы и «боксеры» — последнее, что на нём ещё оставалось. Тоскливым взором идущего на смерть гладиатора он посмотрел на задний карман своих скомканных «ливайсов» и вошёл за перегородку. Там он окончательно умер. Струйки воды стекали по загорелому крепкому телу Старшего, и каждую из них Младший готов был немедленно слизать! Длинный послеоперационный шрам пересекал впалый живот Старшего, и Младший содрогнулся, представив себе на миг, что Кэп мог бы тогда не успеть доставить Старшего в госпиталь, где эскулапы спасли его, вынув пулю, выпущенную в него двести лет назад из какого-то сраного допотопного мушкета. «Шрамы украшают воина», — отрешённо вспомнил он сказанные потом со смехом слова Старшего. Да. Старшего — украшали! Ещё один, последний шаг по скользкому кафелю, и Младший цепко обхватил Старшего обеими руками, вжавшись в него изо всех сил — грудью, животом, пахом, всем телом, каждым изгибом — словно в своём недавнем мучительном и блаженном сне! Ахнув, Старший открыл глаза и ошалело уставился на него. «Отматерит и врежет», — обречённо решил Младший и, чтоб уж точно сжечь за собой все мосты, качнулся вперёд, впечатав Старшего в угол душевой. И впился ему в губы поцелуем — до боли, до соли, до медной, медовой горечи. Мосты с треском пылали, вода лилась и лилась сверху грозовым дождём, но не могла затушить этого пожара, и Младший, не отрываясь от губ Старшего, гладя его тело лихорадочно и почти исступлённо, внезапно с ликованием понял, что мосты Старшего тоже горят — сгорают дотла! До последней щепки, до углей! Наконец они оторвались друг от друга, судорожно глотая воздух, будто утопающие, и Младший ещё успел краем сознания удивиться тому, что от их собственных голых тел почему-то не валит дым. Дурацкая эта мысль мелькнула и пропала, когда он торопливо потянул Старшего к двери. К своим разнесчастным, брошенным там вместе с крамольным грузом, штанам. Руки у него тряслись, когда он поспешно выгреб из кармана всю заготовленную порнуху и разжал ладонь перед носом у Старшего, стараясь не зажмуриться под его ошарашенным взглядом. Господи, пусть только Старший не сочтёт его распоследней шлюхой! Пусть только не начнёт его презирать! Господи, ну пожалуйста, пожалуйста, ну пусть он поймёт! Горло у Младшего сжалось, в носу защипало. — Возьми, — прохрипел он требовательно и умоляюще. — Возьми же! «Эту долбанную резину, меня и мою жизнь!» Старший дышал так же запалённо, как Младший, грудь его часто-часто вздымалась… а опустить глаза ниже Младший страшился — лишь бы не убедиться, что ошибся. Вдруг Старший протянул руку и одним махом сгрёб всё с его ладони, — Младший чуть на пол не грохнулся от облегчения, — а потом так же хрипло выпалил — одним духом, одним словом: — Я-же-не-умею! В голосе его звенела самая настоящая паника, и Младший едва к небесам не воспарил — от восторга, желания, отчаянной нежности... От любви. Он сжал свободную руку Старшего и опустил себе на бедро, наслаждаясь прикосновение его загрубелой горячей ладони. И прошептал: — А ты представь, как будто я — девчонка! Он до боли ярко вспомнил сейчас, как это всё было у него — со Средненьким. Из груди Старшего вырвался невольный смешок, а ладонь сама собой заскользила дальше, перекочёвывая Младшему на ягодицы: — Но ты же не девчонка! — Как будто. Ключевое слово — «как будто»… — поспешно и невнятно пробормотал Младший, тыкаясь носом ему в плечо и покусывая покрывшуюся мурашками тёплую гладкую кожу. И неловко повернулся к нему спиной, и упоённо прижался, ёрзая под его шершавой ладонью, и уже точно зная — тот всё поймёт, как надо, что бы он, Младший, сейчас ни сказал и ни сделал. А как же иначе? Они ведь были — одно. Одно целое! И ради того, чтобы стать этим целым до конца, Младший готов был перетерпеть всё, что угодно — и неумелость Старшего, и стыд, и неловкость, и собственную боль. Всё это было такой ерундой по сравнению с самым важным! Сердце Старшего грохало прямо ему в лопатки, а прерывистое дыхание обжигало шею. Младший и сам еле дышал от нетерпения и возбуждения. И жмурился от страха, зная, что Старший этого всё равно не увидит. Но пальцы Старшего неожиданно взлетели к его лицу, и Младший едва успел их перехватить, прикусить кончики и прижать к низу своего живота, где всё уже так давно торчало, подёргивалось и пульсировало. Ладонь Старшего неуверенно сжала его член, и вся кровь у Младшего мгновенно вскипела, ринувшись вниз — к этой горячей ладони. Он, наверное, сразу оглох, потому что не мог толком разобрать, что же твердит ему Старший. Тот бормотал ему в затылок что-то виноватое и успокаивающее, неловко раздвигая его ягодицы свободной рукой, скользкой от выдавленной из тюбика смазки. А потом Старший резко вжал его в перегородку и, ухватив за поясницу, решительно развёл коленом его ноги. Ой-ой-ой… Младший был готов к боли, но не думал, что она будет такой острой. Он задохнулся от этой боли, от возбуждения и яростного восторга, едва сдержав вскрик. А потом перестал сдерживать — наплевать, наплевать, Старший же поймёт, что это уже не от боли, конечно, он поймёт, они ведь стали одним целым, теперь и до конца, до последнего крика, глухого рычания, алой яростной вспышки, всплеска. Младший глотал воздух пересохшим ртом, как воду, всё ещё прижатый к перегородке сильным телом Старшего. Он протестующе замычал, когда Старший осторожно отстранился, выскальзывая из глубины его тела, и тот крепко сжал его в объятиях и потянул вниз, на пол душевой, притискивая к себе всё теснее. И выдохнул ему в ухо тревожно и покаянно: — Что? Больно? Младший хотел соврать, что нет, не больно. Хотел объяснить, что всё это ни хера не значит по сравнению с тем громадным и настоящим, которое только что у них произошло. Хотел сказать, что они теперь — одно, и ничто больше не имеет значения. Вместо всего этого он прошептал только: — Я тебя люблю. И нате вам, взял и разревелся! Ну что за хрень такая?! Он трясся в горячих руках Старшего, как осиновый лист, скуля, подвывая и скрипя зубами, колотясь головой об его твёрдое плечо, вымазывая его слезами и соплями… и совершенно не стыдился всего этого, вот! Наконец, ослабев и затихнув, он растёкся по Старшему и прохрипел: — Я и вправду девчонка, да? — Ты дуралей и самый лучший в мире пацан, — решительно отрезал Старший, зарываясь носом ему в волосы и гладя его по плечам, по лопаткам, по позвоночнику — до самой истерзанной залапанной задницы. — Я тебя люблю. Я умру за тебя. — Ага, щаз-з! Попробуй только! Я тебя тогда сам убью! — перепугался Младший, вскинув голову и врезавшись макушкой в подбородок Старшему. — Уй-й! Тот так и затрясся от смеха: — Что, уже начал? Младший поглядел в его блестящие зелёные глаза и сам счастливо прыснул. Он точно знал, что они ещё не раз сцепятся, как кошка с собакой, но это тоже было неважным. Абсолютно. * * * Кэп со Средним вернулись домой вечером следующего дня. Всё это время Младший и Старший почти не отрывались друг от друга. Они не одевались, не смотрели на часы, отключили мобильники. Когда в окнах посветлело, они накормили Кузьму и Лизку, которые философски взирали на творившееся в доме свирепое райское непотребство. Во взгляде Кузьмы читалось что-то вроде: «Эх, молодёжь, молодёжь, ну что с вас взять…». А на Лизкиной морде — искренняя зависть. И наконец, сплетясь в объятиях, Старший и Младший рухнули в сон. А когда вылезли из постели — в комнате Младшего — поняли, что умирают с голоду. Они смели всё, что оставалось в холодильнике, и огляделись по сторонам. Как ни странно, дом в дымящихся руинах не лежал. Но был весьма близок к этому. Они переглянулись, и Старший почесал в затылке точным жестом Младшего: — Скоро небось наши вернутся. — Надо прибраться, — с обречённым вздохом заключил Младший. — Или хотя бы одеться, — пресерьёзно заметил Старший, и оба они так и покатились со смеху. Они оделись. Загрузили по стиралкам бельё и заказали на дом пиццу и разную китайскую снедь из ресторанчика в заливе. Старший дозвонился до своего бригадира, а Младший — до тренера и Регины, чтобы что-то наврать о причинах своего внезапного отсутствия. Потом они опять переглянулись и отправились искать вёдра, щётки, тряпки и веники. А Младший вынес на площадку второго этажа колонки, ноут и удлинители, загрузив в ноут свой любимый плей-лист. Они остервенело драили все поверхности, до каких могли дотянуться. Бритни Спирс на повторе надрывалась о том, что она, упс, сделала кое-что снова, и они самозабвенно подпевали ей: Старший — с лестницы, а Младший — из кухни. И, подпевая, Младший счастливо и рассеянно думал о том, что надо будет непременно отвести Старшего к Регине, затеявшей ставить мюзикл. Но он не успел додумать эту забойную идею как следует, потому что Старший, кошкой прыгнув вниз, поймал его за ремень джинсов и вжал в себя, жадно сминая губами смеющиеся губы. И никто из них не заметил, что в дверях давно уже статуями застыли Кэп и Средний с сумками в руках, — загорелые и умиротворённые, — и пялятся на них во все глаза. Кэп притянул Среднего к себе за локоть и сказал на ухо одно лишь слово: — Спелись. А Средний засмеялся. И тогда Старший и Младший обернулись.