Когда ты мне снилась

      Монро не сводил взгляда со стоявших на полке часов. Секундная стрелка ритмично передвигалась по циферблату с коротким цокающим звуком, отдающим прямо в голову. Он ненавидел его, и вся сила этой ненависти отражалась в холодных серых глазах. Себастьян резко поднялся и на мгновение замер, словно не зная, как поступить – швырнуть чертов механизм об стенку или подавить очередной приступ ярости. Он сжал руки в кулаки, медленно выдохнул сквозь стиснутые зубы и в несколько размашистых шагов покинул комнату.       Воздух на улице был холодным и влажным, как и всегда в это время года. Из ноздрей вырывались тонкие струйки пара, смешиваясь с густым туманом, обступившим крыльцо. Солнце уже поднялось над темнеющими верхушками деревьев, но его свет с трудом рассеивался в застывшем лесу.       - Чарли…       Имя само сорвалось с губ и утонуло в вязкой тишине хмурого утра. Губ мужчины ненадолго коснулась улыбка, исказившая красивое лицо своей болезненностью. Себастьян быстро провел ладонью по волосам, а затем оперся руками о перила.       - Чарли.       Сейчас она выйдет из дома, сонная, теплая, с кружкой горячего чая и, переступая босыми ступнями по отсыревшим доскам, крепко обнимет его со спины, положив голову на плечо.       «Ты всегда так рано встаешь», - он почти слышал ее сонный голос и ощущал островок тепла на спине, когда она, зевнув, уткнется носом ему в лопатку.       Басс застонал. Проклятье! Когда это прекратится? Когда память перестанет терзать его, кромсая в лохмотья и без того измученную душу?       «Память это то, чего нельзя изменить, Шарлотта».       Как забавно. Как иронично. Как больно. Его слова оказались пророческими. Только не для нее.       Монро прищурился, припоминая тот день. Казалось, что это было… да, примерно тысячу лет назад или около того. Тогда он был одержим поисками сына, а еще тем, чтобы не быть одержимым Майлзом.       Похоже, с некоторых пор одержимость стала его вторым именем. Его болезнью.       Оказалось, что от нее есть средство – чувства к светловолосой девчонке. Слишком юной, слишком упертой и слишком правильной. Всего было слишком, и только ее – всегда мало. А теперь ее не было вовсе, и ему казалось, что он умирает. Медленно разлагается с каждым новым днем, делающим пропасть между ними все шире и бездонней.       Все, что он мог сейчас – ждать и надеяться. Глупо, бездумно, безумно. Но не безумнее, чем следовать за ней или попытаться остановить. Ведь любовь задыхается без свободы. Теперь он знал это. А еще он знал, что она не вернется.       Никогда.       Наверное, он это заслужил. Конечно заслужил. Эту боль, пустоту, одиночество и страх больше никогда не ощутить ее тепло. Не ощутить ее. Единственное, что у него осталось – этот дом, наполненный воспоминаниями, полузаброшенный, опасный – ведь она наверняка расскажет обо всем Майлзу... Или не обо всем? И расскажет хоть что-нибудь? Это был оправданный риск. Если за ним придут – значит, она сумела вычеркнуть последние три месяца из своей жизни, и тогда он с готовностью ответит за свои грехи. А если нет… если нет – он будет знать, что она сомневается. И будет ждать. Если потребуется – всю оставшуюся жизнь.       Ждать и вспоминать. Заново переживать самые светлые и самые тяжелые минуты последних месяцев. Все то, что начиналось тем же, чем и закончилось - бессильной яростью и болью.