***
Сальваторе же нравилось пить. Сначала по чуть-чуть, затем больше глоток, а напоследок допивать до дна. И ни каплей меньше. сам по себе пуст. сам по себе не может наполниться. сам по себе и горький в придачу. Горький обугленный кусок с привкусом гнили и сырости. Деймон — это голос во тьме, насмехающийся и едкий, как кислотный туман.***
Тайлер Локвуд — хороший мальчик, а хорошие мальчики возвращаются всегда. К матери, к Елене, к своим привычкам. Но Тайлер возвращается потому, что не умеет отпускать, умеет держать — точнее удерживать при себе на короткой цепи, — золотой мальчик не умеет делиться. Жадный, но не голодный, как Елена, скорее не желающий отдавать принадлежащее ему (хоть и не всецело, даже если и не частично: Тайлер не умеет делиться, отдавать или отпускать). Тайлер не хотел бы исчезнуть, но хотел бы избавиться от ошейника, поводка и намордника. Мать любит Локвуда, но не по-матерински как-то (скорее собственнически). Тайлер Локвуд ненавидит Кэрол за отца и за себя.***
Кэролайн же солнышко на весеннем небе — хотя Елена бы сказала, что на лютом январском, — свет восходящей звезды на темном небосклоне. Она улыбается настолько ярко, что можно жить и без света, а её голос слаще мёда. Томным взглядом смотрит снизу-вверх, останавливается, облизывает пухлую губы, отводит светло-голубой взор и улыбается, словно солнце в тёмном тучном небе. Кэролайн любит играть не по-детски, ухмыляясь и втаптывая в грязь, с хрустом ломая косточки, с наслаждением вгрызаясь в глотки. Её тишина нанизана на струны, а по струнам нельзя играть — Кэролайн любит тишину, чтобы слышно было, как хрипят в предсмертной агонии голоса. Мечтала Кэрри о смерти Елены. Не сожалела Кэрри об обугленном Деймоне. Не представляет угрозы лишь мальчик Тайлер, который любит — жадничает ею — всецело. Локвуд не понимает. Локвуд не знает. Локвуд не видит, что Елена боится за него, как за себя. Кэрри играет всего лишь, а меняются только партии.***
Елена очень размыто напоминает драную кошку и терпкое вино. В её глазах слишком много терпкого. А на губах всё та же шлюховато-невинная ухмылка. Сальваторе не понимает таких. И ему от этого перегрызть глотку ей хочется. До жжения в бледных ладонях. До изжоги в пропитом желудке. До трясучки в коленях. Он не понимает, зачем впустил Катаут с застывшим ужасом в глазах, почему не впечатал её тщедушное тело в белоснежную стенку и не отымел под её излюбленные чертовы песни Like A Storm (которые она орет, набухавшись в хламину и накурившись до рвотной желчи), зачем пропустил мимо ушей её харчки-извинение за позавчерашний пинок под яйца. Он не знает, что можно ожидать от девицы с красной помадой и повадками психованной недолюбленной кошки, с какого хера она шипит на протянутую руку, а в её глазах при этом одичалость вместе с кипящей болью. Деймон согласился на её протянутую руку с обгрызенными ногтями, услышав: — Какой-то чмошник с бритой башкой и битой наперевес ломился в твой притон, а потом в мой, — закатила глаза, зайдя по-хамски в квартиру, — чумной он какой-то. Визиточку оставил. Доктор Максфилд. — Давай договоримся? — игриво кривит красные губы. — Ты мне кое-что найдешь, а я тебе помогу со счетчиком? Елена понимает, что им пиздец — и понятно, что кто-то из них сдохнет, — а Деймон хочет почувствовать, как её глотку спирает от нехватки воздуха. Катаут узнает, что её мать звали Изабель Флемминг. — Почему ты плачешь? — не понимает Деймон, смотря в такие бездушные глаза Катаут. И ему кажется, что не только его сердце греет детская ненависть. — Потому что нет у меня матери. Если бы была, то я не стала бы такой, — ухмыляется и глотает соленые слезы, которые глотку жгут похлеще кислоты.И любви ебанного Коула Майклсона.
***
Кэрри считает себя независимой. Кэрри слишком наивна. Кэрри знакомится с Никлаусом в ночь на тринадцатое июля, когда Деймон играет с чувствами пьяной Бекки, а Елена стучит коготками по бокалу соленой текилы. До пуль, крови, визгов и текущей от слез по румяным щекам туши у эскорт-девочек Кэролайн под дизайнерским зонтиком, перепрыгивая на своих черненьких каблучках от Прада через черные грязевые лужи, торопливо шла в местное детективное агентство, где её нетерпеливо ждал нынешний шериф этого жалкого городка. Вызванивал раз через десять минут (по мнению Кэрри, девушкам свойственно опаздывать), яростно шипел и сухо повторял заезженное: «Жду ещё несколько минут, не запачкай свои туфельки». А она лишь хмурила недавно сделанные брови и делала ещё медленней шаг. Кэролайн слишком много сделала, чтобы выбить документы из агентства, а ей указывал на её место шериф, не дернувший и пальцем для этого. Форбс знает себе цену и не станет плясать под чью-то дудку (но как же девочка-кукла ошибалась). — Мисс Форбс? — как плевок прозвучал хриплый голос неприметного блондина в форменной рубашке и в засаленной куртке. — Кэролайн, — улыбчиво ответила девушка, брезгливо поморщив вздернутый носик, когда почувствовала запах едкого табака, — а ты Мэтт, значит. — Шериф Донован, — хмыкнул он и выкинул окурок в ближайшую урну, — зачем только вам, прессе, лезть в это дерьмо? Кэролайн сузила губы в полуулыбке, словно не заметила тонкого подтекста между слов. Её значительно напрягал этот парень, держащийся столбом и не выражающий ничего, кроме презрения, но что-то непонятное было в его голубом взгляде, похоже на ненависть, кипящую или догорающую. Кэрри не привыкла видеть такое к её персоне. — Нэнси Дрю только из себя и корчите, а при виде крови падаете в обморок, вызывая лишь омерзение, поэтому с вами и никаких дел никто не имеет. — Но почему-то же нам удается достичь правды, а вы все также сидите над делом о пропавших котятах. Донован лишь усмехнулся и достал из папки пару свернутых бумажек. — Знаешь, Нэнси, — хмыкает, — я не против, если ты найдешь эту суку, разделавшуюся с ней, — отдает листки с фотографиями вырванных органов и отрезанных пальцев. И на одно мгновение Кэролайн чувствует жалость к этому парнишке с неизвестно как оказавшимся у него жетоном шерифа. Тоска в его взгляде была. И ненависть. Не к ней. Как и презрение. Форбс выдохнула, скривив губы в полуулыбке. — Кто она тебе? — Неважно, — отвел взгляд, закурив снова, — ты смотри, чтобы такое не случилось с кем-то из твоих, Кэролайн. Парень, развернувшись, ушел в сторону участка, а Кэрри осталось лишь кивнуть в тишину. Ощутив дрожь в коленях, она поняла, что Доновану не дали закончить дело, но дали понять, что лучше и не начинать его снова. Тонким почерком внизу было имя, возраст и причина смерти. Викки Донован, двадцать три года, перерезанное горло, отрубленные пальцы, колотые раны и отсутствие сердца. Кэролайн впервые стошнило в мусорный бак. Кэролайн понимала, что сестра шерифа пострадала из-за него. Кэролайн не боится принять вызов. Она боится проиграть, как и Донован.