Orion choco pie

«Дверь встаёт передо мной, материализуется в пустоте, в месте, в котором я стою, но не знаю, как сюда пришла. Несколько секунд всё кружится перед глазами, улавливаю только очертания лестницы, коврик, когда-то бежевого цвета, под ногами. Снова смотрю на дверь, в сознании мучительно вырисовывается догадка, когда она открывается, и я сталкиваюсь с водянисто голубыми глазами Полины. - Пришла? - Улыбается мне особым образом, когда на лице выражение кротости, а во взгляде - омерзения. - Я..., - Не знаю, что сказать, почему я здесь? Аааа. День рождение. - Что встала, проходи! Папочка сюрприз мне сделал, вот и тебя пригласил, - добавила она с сожалением и какой-то грустью. Бессмысленно переступаю через порог, иду за ней по коридору в зал дома, который всегда самый чужой для меня! А разве есть место, где я не чувствую себя лишней? Есть – я улыбаюсь своему отражению в дверях балкона – мой сон, трамвай, спящий город и тёмно синее небо с пуговками звёзд. Помню этот сон, словно всё было наяву, помню Ури! - Ты слышишь! – зовёт меня Полина, щёлкая пальцами перед лицом, ненавижу, когда она делает так! - Я слышу! - Дочка, иди сюда, - голос отца со сладковатыми нотками, значит, он выпил, - ну, иди сюда! Нехотя подхожу к нему, сажусь рядом на диван, он обнимает меня, тискает неприятно, как плющевую игрушку. От него пахнет спиртным, на столе столько блюд, фруктов, конфет. Понимаю, что он никогда не приносил мне таких, да, и приходил редко, мы вечно говорим в машине. Не люблю его машину, быть в ней не люблю. А сейчас он что-то лопочет мне, пытаясь обслюнявить мои виски. - Обе мои девочки такие красавицы! - Садитесь, будем кушать! Жена отца сначала накладывает Полине, потом ему, соседям, в конце - мне, на мою тарелку падает одна столовая ложка пюре. - Ой, - картинно вздыхает она, - закончилось. Полина хмыкает довольно, смотрит мне прямо в глаза, после чего начинает как перед камерой, не спеша, кушать. - Я принесу сейчас тебе ещё, - её мать воркует со мной, а в глазах - арктический лёд. - Не нужно, - тихо шепчу. - Ну почему же? Я принесу, потом скажешь, не рады тебе здесь, - она пошла на кухню. Папа смотрел на меня невидящими, пьяными глазами, улыбался дурковато, но, как и прежде, он не видел меня, не хотел знать, или понять. Я поковырялась в тарелке и отвернулась к балкону. Пыталась сквозь тюль высмотреть небо и луну, руки чесались сделать тени на ней, как Ури учил. - Вот, - пропела жена папы, - кушай дорогая. Я посмотрела в тарелку и обнаружила в ней холодные комки полуобгоревшего картофельного пюре. Все звенели вилками и бокалами, смачно хрустели едой в челюстях, нахваливали хозяйку, поздравляли Полину, а я не притронулась ни к чему. Я знаю, этот стол не для меня, праздник и радость – не мне. Почему я здесь? Он позвал меня, на прошлой неделе и я подумала, что нужно быть взрослой, налаживать отношения с отцом, сестрой. И вот я здесь, чувствую себя обманутой, как всегда! Смотрю на то, как он любит свою дочку - как забавно я об этом говорю, будто я проходила мимо и меня великодушно позвали сесть за стол счастливой семьи. Как так выходит, что целых две счастливых семьи – а меня ни в одной из них? Словно ошибка, которую они не замечают. Маленькой, я думала, что если буду хорошо учиться – они меня полюбят! Если буду вести себя хорошо – они будут вместе. Если буду кушать и пить, то, что не люблю – они обнимут меня! Но это было в детстве, потом пришло понимание, что у этого уравнения нет решения, и что я иррациональное число в ряду целых! Пальцы дрожат, на них капают мои слёзы, и в тарелку, и на скатерть, и на салфетки, треугольником сложенные возле неё. Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт! - Что с ней? - Она плачет! - Может ей плохо? - Выведи её… Полина не … Не слышу больше ничего. Меня поглотило отчаянье, хочу выть, хочу, чтобы меня сдавливали с боков две кирпичные стены, и высоко, очень высоко - полоска неба. Хочу туда, в свой туннель! На периферии мыслей понимаю, что отец поднял меня, и мы идём на выход. - Ты хоть подарок мне принесла? - Полина стоит за моей спиной, пока я дрожащими руками застёгиваю пуговицы на пальто. У меня заплаканное лицо. - Как всегда, какую-то хрень, сделанную руками притащила? Ты из какого века вообще, а? – Фырчит она. - Полиночка, я вернусь скоро, - отец целует её в обе щеки и смотрит на меня со злостью, - оделась? Киваю ему в отражении трюмо. - Пошли тогда. Выходим в подъезд. Пока спускаемся по лестнице, вижу, что он покачивается на ступеньках. Страх поднимается во мне ухающими кусками. - Просто проведи меня до остановки, пап. Не отвечает мне и огибая здание, идёт к повороту, возле которого стоят автомобили живущих в этом доме! - Я сама смогу дойти, пап, про… - Села в машину, живо! – Сразу кричит он. Смотрит, выжигает взглядом. Не двигаюсь. Воздух внутри меня кончается. Сердце делает протяжные бух-бубух-бух. Срываюсь с места и бегу, куда глаза глядят, ужас свинцом сковывает мышцы, от одной мысли, что повторится снова, это повторится снова! Не успеваю выйти обратно к подъездам, когда машина отца тормозит прямо передо мной, задевая бок, падаю на обочину. Он выпрыгивает из авто, грубо берёт меня за предплечье и закидывает, как спортивную сумку, на переднее пассажирское сиденье, садится сам и блокирует двери! Сжимаюсь всем телом, боясь даже дышать. Я знаю, что будет дальше, поэтому успеваю закрыть лицо, когда он бьет меня ребром ладони по скуле. Голову откидывает в сторону бокового стекла, не получается защититься, носом ударяюсь об него: кровь выстреливает струйкой под напором на мой шарф и губы, железо и соль текут в горло. Не успеваю опомниться, второй удар по затылку вытряхивает сознание из черепа – кругами темнота засасывает меня. Шатает из стороны в сторону. В ушах жуткий гул и свист, тело дрожит. Открываю глаза: я всё еще в машине, кровь не перестаёт идти, он громко говорит, ругает, материт меня. Прикрываю глаза, падаю лицом в ладони. Как же страшно! Мне страшно! Очень страшно! Мы летим на скорости в 180 км в час, огни, улицы как полосы прокатывают мимо нас сплошной волной! Снег беспорядочно, тоже в страхе, крутиться в воздухе. Запорожье больше не спит, город пролетает вдоль корпуса авто, как картонные коллажи на стенде. Дорога петляет, змеёй извивается, бросая нас влево, вправо, вперёд. Он давит на педаль сильнее, слышу скрежет метала, кричу. - Заткнись! Ты такая же сука, как твоя мать! Что побелела? Не боись, ничего с тобой не будет, ты живучая тварь, как и она! Я всё делаю, чтобы вы с Полей подружились. Она же не ты! Она добрая девочка. Но нет, нужно устроить концерт, сцену! Он добавляет скорости, теперь тусклые звёзды на небе слились в жёлтый ковёр, меня тошнит, сильно. - Актриса! Блядь! Актриса и блядь, как твоя мать! Припёрлась, чтобы денег просить у меня? Хуй тебе денег! Слышишь меня! Нас кружит на повороте, делаем боком ось, меня бросает на дверь: вижу искры из под шин и надвигающуюся Днепрогэс… а на ней, прямо, на краю дороги стоит Ури! Успеваю только увидеть его крыло, открытое полностью, когда нас сносит с основной полосы, и мы летим по встречке, издавая страшный рёв, слетевших тормозов. Плачу и кричу одновременно, вдруг отчётливо понимаю, что Ури мне не снился, он мне явился! Секунды будто замирают. Мы летим на ограждение, за которым кусок неба и Днепр. Но летим как в желе, медленно, долго. Внезапно слышу удар о крышу, жуткий визг железа, сверху проникает сначала свет, а потом крышу отрывает совсем. Вижу, как в бреду, Ури: он опускается между мной и отцом, выбивает ногой дверь с водительской стороны и выталкивает его из машины. Поворачивается ко мне, бьет несколько раз меня слегка по лицу. - Стася, Стася, - он целует мой кровавый рот - в меня входит горячий поток и я легчаю. Обнимает: его руки, ноги, крыло крепко держат меня! Машина резко ускоряется, вижу как край дамбы всё ближе, а река всё больше! Почти у самой ограды, Ури выкидывает нас наружу: слышу хруст костей и хрящей в его крыле, мы ударяемся об один, второй, третий, четвёртый, перестаю считать, фонарный столб. Сквозь кожу чувствую каждый перелом в его теле, не знаю, почему, как, но понимаю, что оно уже человеческое, каждый удар, выбивает из него свет, перья. Половину крыла отрывает, и она летит вниз, в воду. Мы на грани, нас несёт вдоль ребра дамбы: справа - поток машин, слева - чёрный сейчас Днепр. «Не бойся, Стася!» - слышу его голос в затылке. «Вспомни, как мы падали в небе: сейчас так же – верь мне!» И я верю! Чувствую его боль, стук сердца, впервые проснувшегося в Ури, как оно замедляется, как и мы, уже тормозящие. Кричу в отчаянии. Зову его, умоляю не умирать, прошу помочь кого-то, сама не знаю кого. Кричу, кричу, кричу, когда в последний раз бьемся о барьерное дорожное ограждение - останавливаемся, кричу, не переставая в руках ангела. В ушах противное «вжииии…. вжииии» - машины продолжают ехать. Я лежу на земле, его руки отпустили уже меня. Впереди, вдоль всей ограды, на том месте, где нас несло, полоса из тёмной жидкости и перья, так много перьев! В трансе приподнимаюсь и поворачиваюсь к Ури, закрываю рот обеими руками, но даже через них пробивается мой плачь. У моего ангела больше нет последнего крыла, левая рука будто стёрта до основания: он придерживал ею ограждение, чтобы мы не вылетели, и чтобы я не ударилась об него. Хочу прикоснуться к нему, но вся его кожа начинает отрываться, как маленькие стикеры, взмывать в небо, а плоть, как солнце - яркое, жёлтое под ней – развеивается пыльцой, свет которой затапливает моё сознание и выключает его.