Роль

      

Ты так старался понять в чём же дело, Прости, но ты больше не дотянешься до земли. Кошка Сашка "Вода и Огонь"

                    — …возможно, его просто достала перенаселенность подведомственного участка, и он жаждет покоя и тишины, но в таком случае проще было бы решить эту проблему перемещением своего тела в пределы Клетки сроком от трех до пяти дней, что, несомненно, способствова-ва-вэло бы…. М!       Я запинаюсь и замираю, поджав губы. На языке вертится ругательство, но я держу себя в руках. Ребята начинают тихонько ржать, я плюю на всё и смеюсь вместе с ними.       — Вэ-вэ-вэ бэ-бэ вэ-бэ, — пародирую я сам себя, высовывая язык.       — Стоп, — глубокомысленно сообщает окружающим Андрей.       Мы продолжаем на все голоса хихикать.       — Обидно, после того, как я уже прошёл «перенаселённость подведомственного», — с весёлой улыбкой резюмирую я.       — Какой это был дубль? — невозмутимо интересуется Саша, перевесившись через прутья кровати.       — Пятый, — столь же невозмутимо отвечает ему Стёпа.       Я поднимаю голову и встречаюсь взглядом с Андреем. В его глазах нет злости, но есть немой укор и адекватное желание, чтобы я работал.       — Нормально всё, — в полголоса заявляю я, проведя рукой по лицу, — сейчас я соберусь…       — Уж будь любезен, — опять же, без особой агрессии говорит Андрей, скорее просто из поддержания своего образа строгого руководителя.       — Да, блин, — пожимаю плечами я, — я этот монолог ещё к кастингу выучил. Он у меня полгода назад от зубов отлетал…       — Он у тебя и час назад от зубов отлетал, — невозмутимо парирует Андрей, — пока съемки не начались. Волнуешься ты что ли?       — Видимо… — поразмыслив, соглашаюсь я.       — Странно, — фыркает Андрей, — с чего это ты волнуешься? Все свои, вроде как. Расслабься, Серёж, вдох-выдох…       Я послушно глубоко вдыхаю и шумно выдыхаю воздух.       — И говори помедленнее, — продолжает Андрей, — ты очень тараторишь, разумеется, у тебя язык заплетается.       — Но вы же говорили, без пауз, — удивляюсь я.       — Да, без пауз, но это не значит, что надо тараторить. Говори медленнее, просто не затягивая паузы между запятыми, чтобы не возникало ощущения, что там точка. Зритель всё равно будет в шоке, даже если ты не будешь тараторить. Я понимаю, что хочется разогнаться, но держи себя в руках.       — Ладно, — глубоко вздыхаю я, — я понял. Можно перерыв?       Андрей выразительно поднимает бровь.       — В смысле, паузу, — я поспешно поправляюсь, — буквально пять минут.       — Ну, пять минут можно.       После объявления о паузе, народ тут же оживляется и начинает движение. Парни поднимаются, чтобы размять ноги. Я бы тоже не прочь, но увы — такой необходимости уже давно не испытываю. Поэтому ограничиваюсь тем, что прошу ребят подсадить меня на кровать, и там уже, устроившись возле одеял, сначала минутку просто перевожу дух, а потом, собравшись, ещё раз репетирую весь монолог, от начала до конца, без запинок и оговорок. Несомненно, здесь и сейчас происходит мой звёздный час! Честно говоря, давным-давно его ждал, а как же иначе?! Говорю же, ещё полгода назад от зубов всё отлетало… И вот, пожалуйста! Стоило только этому моменту наступить, как тут же начинаю лажать как новичок! Обида и позор!       Так, всё, спокойно… вдох, выдох… не торопиться, и получать удовольствие…       Пока я репетирую, Саша, устроившийся рядом на общей кровати, смотрит на меня во все глаза, хотя, казалось бы, не в первый раз.       — Охренеть… — сообщает он, как только я заканчиваю монолог и, замолчав, начинаю восстанавливать дыхание, — как ты вообще всё это выучил?..       Я смотрю на него растерянно и пожимаю плечами.       — Да, там не сложно на самом деле, — говорю я, — одна мысль цепляется за другую, по цепочке их восстанавливаешь. Я в своё время его меньше чем за неделю выучил.       — Охренеть… — ещё раз глубокомысленно повторяет Саша.       Я довольно ухмыляюсь и мы замолкаем. Повернув голову, я смотрю в окно… там пасмурно, но светло. Небо белое и мокрое. Деревья наполовину облетели и совсем отсырели. Осень в самом разгаре, закончился красивый и романтичный её период и начался обычный — холодный и дождливый. С предыдущей съёмки прошло почти две недели — я всё-таки заболел тогда, но через неделю быстро вылечился. Вообще, в этот период нормально месяцами ходить с насморком, к нему просто привыкаешь и не замечаешь уже… это нормальному человеку. А актёрам нельзя! Мешается, и ещё как!       Тем временем перерыв благополучно заканчивается, о чём Андрей спешит громогласно сообщить всей площадке. Мехак на руках относит меня на прежнюю точку и сажает на пол. Остальные тоже занимают места. Ещё минуту длится поправление всех элементов костюма и расставление по местам всего реквизита. Вовчик в манежике за нашими спинами отводит душу. Гремит пластиковыми страшненькими игрушками родом из пятидесятых и созидательно комментирует процесс:       — А-вя-вя-вя-мя! — с оптимизмом сообщает он нам, — ва-вя-вя-ва-я-я…       — А он сегодня в ударе, — уважительно замечает Саша.       Света улыбается и кивает.       — Да уж, — говорит Андрей, — Вовчик пока работает куда лучше всех остальных.       Да, вот так — облажался я, а досталось всем. Суровые законы шоу-бизнеса, черт возьми.       — Ребят, смотрите, — повысив голос, обращается Андрей, — Пока всё было хорошо. Спокойно, без суеты ведём сцену. Из образов не выходим, получаем удовольствие от процесса, не суетимся. Всем ясно?       «Да», «Да», «Конечно» — сыплются на него наши приглушённые реплики.       — Камеры готовы? Звук?.. — громко спрашивает Андрей, своим обычным деловым тоном, и выжидает паузу, потом начинает совещаться с операторами.       — Бык-тупогуб, тубогубенький бычок, — я решаю использовать паузу для разминки и начинаю бормотать скороговорки, — у быка бела губа была тупа…       Ребята смотрят на меня и хихикают вполголоса.       — В недрах тундры выдры в гетрах, — невозмутимо продолжаю я, — тырят в вёдра ядра кедров…       — Тха-ха! — первым не выдерживает Саша, — Серый, я не могу с тебя просто…       — Ага, — отзываюсь я, — разминаюсь…. Из-под бугра, из-под подвыподверта, зайчик… чё он там сделал?       Ребята ржут.       — А… я не в курсе.       — Перевыповер… выподвер…бер… а! Черт с ним!       — Серёж, ты готов? — спрашивает Андрей, давно закончивший настройку камеры, и теперь с интересом следящий за нами.       — Да! — спохватившись, говорю я, и тут же выпрямляюсь, — давно готов.       — Хорошо, — Андрей выжидает ещё одну паузу, выдыхает, устраиваясь за экраном, и только после этого начинает считать, размеренно и спокойно, — три. Два. Один. Начали.       На самом деле, я действительно сильно нервничаю. За несколько недель перерыва я успел отвыкнуть от больших съемок в Четвертой. Разумеется, все были свои — и ребята, и режиссеры, и даже операторы. Но сама атмосфера групповой съёмки приятно нервировала, заставляя держаться в естественном волнении.       Пока моё сердце взволновано стучало, я старался забыть обо всём и погрузиться в образ. Почёсывая грязной лапкой чумазое лицо, деловито переставлял бутылки и склянки, закрывая один глаз, заглядывал в узкое горлышко мутной бутылочки из красного стекла и приговаривал: «так-так-так…». Томас и Стёпа сидели рядом, не отставая от меня, хотя и двигаясь куда более степенно. Вовчик в манеже за нашими спинами продолжал негромко гудеть и вякать, на радость режиссерам. Саша внимательно наблюдал за нашими действиями с общей кровати, положив локти на железные прутья спинки, завешенной хламом. Мехак сидел на другом конце кровати, свесив одну ногу и согнув другую, с отстранённым видом выстругивал из кусочка дерева. За его горбатой спиной тоже были камеры. Он остановился и поднял голову на Сашу.       — Извини, — сказал он Курильщику.       — Ничего, — отозвался тот, с отстранённым видом снимая со своих штанов кусочек стружки и перекладывая на плед.       Это сигнал для меня и, схватив заранее выбранную баночку, я сую туда лицо почти целиком, шумно вдыхаю воздух и, выразительно поморщившись, отстраняюсь.       — Я же говорю, хвоя перестояла! — писклявым голосом внезапно осознавшим свою правоту ребёнка на всё помещение сообщаю я, — запах совсем не тот!       — Возьми другую, — с участием, но холодным и почти раздражённым голосом отзывается Лорд, забирая у меня банку и тоже принюхиваясь, хотя и не так остервенело, — это прошлогодняя, — заключает он и отставляет банку в сторону.       — И хватит трясти, осадок взболтаешь, — раздраженно прибавляет он спустя паузу, отбирая у меня и вторую банку. Я обиженно хмурюсь и, фыркнув, тут же хватаюсь за другую банку.       — Откуда здесь масло? — подаёт тихий и невозмутимый голос Слепой, — это что, заправка для салатов?..       Взглянув на него, я открываю рот и, втягивая в себя воздух, издаю возмущенно-испуганный короткий вопль.       — Где ты это взял?! — почти с паникой восклицаю я, — там скорпион, утопленный в подсолнечном масле! Средство от укусов! Я его совсем отдельно припрятал!       Тянусь через Лорда к баночке в руках Слепого, но тот перехватывает её прежде и, поднеся к глазам, внимательно смотрит на свет в грязную мутную жидкость…       Ну, в общем, вы знаете эту сцену! «— Кажется, так и есть. Вон он плавает. Придурок, зачем было брать матовую? Его же совсем не видно.       — Что оказалось под рукой, то и взял. Не очень-то повыбираешь, когда у тебя в руке скорпион. И вообще, я наклеил на нее предупреждающую надпись. Наверное, она оторвалась…       — Что Слепому твоя надпись? Вот помрет сейчас, и останемся без вожака накануне военного переворота…»       Отличная сцена! Шестой раз за день её отыгрываем, а всё равно море удовольствия! И не я один так тащусь, это сразу чувствуется. Что-что, а состояние актёров, играющих с тобой в одной сцене ощущаешь иногда даже яснее, чем собственное состояние. Так уж это всё устроено.       <…>— Да что ему какой-то скорпион? Он и не такое жрал. Накануне и не накануне.       Таким образом герои плавно перевели тему ближе к Помпею и перевороту, сами того не заметив. Замолкаем и продолжаем постукивать баночками.       — Извини, — в наступившей тишине снова тихо говорит Горбач.       — Ничего, — снова отвечает Курильщик.       Ну, и дальше по тексту: Горбач многозначительно заявляет об ошеломляющих успехах Помпея в метании ножей, Табаки многословно беспокоится о самочувствии Лэри, в ходе чего раскрывается темная история о мнимой смерти Курильщика, которую сообщили несчастному Логу. На этом этапе Саша смотрит на нас пристально, с плохо скрытой для чуткого взгляда домовцев обидой, а потом ложится на кровать и скрывается за её спинкой…       — <…>и вообще, нет таких недугов, от которых нельзя было бы избавиться посредством старых добрых составов. Уверен, нашему Лэри наверняка поможет настойка из валерианового корня.       - Лэри поможет только скоропостижная смерть Помпея.       Первое в книге упоминание о смерти в контексте переворота. Которое наверняка воспринимается как преувеличение для красного словца. Во всяком случае, Курильщиком. Тот, было, лег на кровать, но вот его любопытное лицо вновь выплывает из-за завешенной всякой ерундой спинки и смотрит на нас со спокойным интересом.       — Так значит, Помпей затевает переворот? — невозмутимо говорит он. — А зачем ему это?       Одновременно поворачиваем три головы в его сторону. Сейчас там камеры нет, но в другом дубле непременно будет. Ох, вот это будет кадр, я представляю.       Пауза. Точка. Табаки, не отрывая глаз от Курильщика, плавно берёт сигарету и затягивается.       — Зачем ему это?.. — тонким голосом не то тяну, не то пою я, выдыхая невидимый дым, — зачем?.. — вся сладость, всё предвкушение грядущих объяснений в этом тягучем пении, вся зудящая от нетерпения душа Шакала…       — В одном предложении, — резко обрывают эту песню, - это приказ.       Тряхнув головой, резко поворачиваюсь, с изумлением глядя на Слепого.       — Как так?! Опомнись, Слепой! Курильщик останется не просвещён!       Слепой молчит, равнодушно уткнувшись в очередную баночку, нюхает её, пробует, отставляет… Шакал смотрит на него с презрением, пока взгляд его медленно загорается…       — Ладно… — угрожающе протягиваю я, поворачиваю голову прямо, с вдохновенно-взволнованным лицом отставляю в разные стороны емкости вокруг себя, звонко говоря, — раз вы так, то мы эдак…       Выпрямляю спину, громко откашливаюсь, и, сложив пальцы замком и вытянув руки вперёд, хрущу суставами, разминаю шею…       Ну вот и всё. Сейчас начнётся. В голове голосом Андрея идёт отсчет. «Три, две, одна…»       Шумно хватаю ртом побольше воздуха и дальше уже ни о чём не думаю…       — Слушай, Курильщик, и мотай на ус правду о Помпее, которого, ты, конечно, немного знаешь, и который в последнее время ведет себя не лучшим образом, позволяя себе многое, чего не позволял раньше, — начинаю я, с видом профессора поглядывая в сторону Курильщика, — хотя раньше — понятие растяжимое, для многих из нас раньше его вообще здесь не было, и мы знать не знаем, как он вел себя там, где он был, когда его не было здесь, так что не совсем понятно, как можно быть уверенным, что он вел себя прилично, он — человек настолько далекий от Дао, насквозь пропитанный миазмами наружности, всерьез полагающий…       Я говорю, говорю, говорю, моя язык опережает меня, и, в связи с этим любопытным фактом, волнение почти уже не остаётся. Монолог заучен давно, полгода назад, мозг делает всё сам, главное — не пытаться играть. Не смотреть на лица окружающих актёров, на которых, и так ясно — полное афигевание.       -…но в таком случае проще было бы решить эту проблему перемещением своего тела в пределы Клетки сроком от трех до пяти дней, что, несомненно, способствовало бы самопознанию и очищению духа, а также погружению в более высокие материи…       Это мой звёздный час, но, увы, обстоятельства складываются так, что я не могу даже насладиться этим волнением, ибо оно мешает. Мешает достойно отыграть собственный звёздный час. Вот такой вот прискорбный замкнутый круг, хи-хи.       — …страдающих всеми мыслимыми и немыслимыми среди рукокрылых заболеваниями, тоже мне Оззи Осборн, тот по крайней мере сразу откусывал им головы, а на Помпеевом загривке они дохнут месяцами, вот, несчастная Поппи…       Удивительно другое — удивительно то, насколько в этом бреде много правды и действительно логичных объяснений, какой мудрый, опытный взгляд кроется между неразборчивых строчек этого бесконечного, бессмысленного предложения. И лишь «постоянный читатель», лишь тот, кто читает этот монолог в пятый, шестой, или вот как я, сотый раз, может это увидеть и понять; понять, что Сфинкс был прав, говоря, что Табаки всегда точно отвечает на вопрос, надо только уметь извлечь ответ из его слов… И ещё, конечно, удивительно то, что мне хватает умственного ресурса, чтобы сейчас об этом думать!        — …и вполне вероятно, что не что иное, как полная безнаказанность в данном вопросе, позволяет Помпею думать, что он не поперхнувшись пройдет по значительно более крупным костям значительно менее безвредной личности, я, конечно, имею в виду Слепого, но вы меня поняли, состайники, последнее я мог бы и не разъяснять.       Торжествующе, громко выдыхаю воздух и с самодовольной улыбкой перевожу дух. А, отдышавшись, вновь поворачиваю голову и, как сказано было в тексте «с достоинством киваю Слепому»       — Я почти уложился, — сообщаю невозмутимо, — хотя это было гнусно с твоей стороны — так меня ограничивать.       Вот и всё. Я дошел до конца, прошёл и «перенаселенность подведомственного», и «способствовало бы», и «мыслимыми и немыслимыми», нигде не запнулся и не оговорился! Подумать только! Или всё-таки оговорился, и сам не заметил?! Команды «стоп» точно не было, но может быть, Андрей просто решил не прерывать сцену, посмотреть, как оно пойдет дальше?..       Тем временем наступила тишина. Все замерли, рассеянными, чуть обреченными взглядами задумчиво уставившись в пустоту. Курильщик широченными глазами рассматривал окружающих. В тишине площадки Вовчик тихо гудел.       Горбач медленно повернул голову.       — Табаки имел в виду, что Помпей метит на место Слепого, — тихо, сонно и спокойно сказал он, — не знаю, разобрал ли ты это за летучими мышами и прочей дребеденью.       — Протестую! Я выражался доступно, а главное — очень образно. Резюмировать такую речь - преступление!       Ещё одна обреченная пауза, в этот раз покороче.       — А нельзя ли… — с надеждой, творческим полётом мысли, почти вдохновенно, тихо произносит Лорд, — в следующий раз ограничить это чудовище количеством слов, а не предложений?..       — Нельзя, — спокойно отвечает Стёпа, выпрямляясь и почёсывая лохматую голову, — представь, сколько раз и в скольких вариациях можно повторить одно и то же слово.       «Мы все об этом подумали и дружно застонали. Табаки посмотрел на нас с видом великого актера, принимающего аплодисменты».       — Стоп, снято.       Я встрепенаюсь, как потревоженный воробей, и трясу головой, чтобы выйти из образа.       — Красавец, Серый, — из-за спинки кровати вновь свешивается Саша и хлопает меня по плечу. Я смотрю на Андрея.       — Нормально всё, — снисходительно кивает тот, — получилось вполне хорошо.       И я, было, позволяю себе расслабиться и горделиво улыбнуться, но тут Великий и Ужасный спешит вернуть свой довольный собой коллектив с небес на землю:       — Пять минут на перестановку камер, и следующий дубль.       Чёрт, точно! Ещё же дубли с другими камерами!       И, мигом нахмурившись, я собираю все оставшиеся силы в кулак и готовлюсь повторить всё сначала. Нелёгкий это труд, вот что я вам скажу!       Ближе к вечеру мы всё же заканчиваем эту съёмку, после чего я, в изнеможении, плашмя валюсь на кровать. Я лежу поперёк общей кровати и, как дурак, пялюсь в потолок. Я действительно очень устал, сложная была сцена…. Остальные, вроде как, пободрее, но тоже не первой свежести.       — Ребят, минутку посмотрите на меня, — серьёзным тоном обращается к нам Андрей, такой же усталый, но всё равно очень внушительный.       Все тут же поворачивают головы на него, я делаю над собой нечеловеческое усилие, приподнимаюсь на локтях и тоже смотрю.       — У нас сейчас два варианта: или мы заканчиваем на сегодня работу и разъезжаемся по домам, либо мы остаёмся на ночь и снимаем Ночь Сказок. Это не очень сложная съемка, но на несколько часов она затянется, сами понимаете. Если вы готовы на это сейчас, то мы часа два передохнём, до темноты, и начнём снимать. Если вы не готовы, тогда мы откладываем эту съемку. Совещайтесь, решайте.       Изящным жестом передав нам слово, он замолкает и смотрит в ожидании нашего решения. Мы обмениваемся озадаченными взглядами и молча размышляем об этом.       — Лично я сейчас не готов никуда ехать, — изможденно сообщаю окружающим я, ложась обратно на кучу пледов и старых толстовок, — по мне, так куда проще провести ещё одну съемку и остаться ночевать, чем переться сейчас на электричку.       — Вообще, я тоже об этом подумал, — признаётся Мехак.       — Плюсую, — коротко и ясно подхватывает Саша.       Мы понимающе киваем друг другу и переводим взгляд на тех, кто ещё не высказался. Никогда не думал, что окажусь в ситуации, в которой вариант «работать до ночи» будет проще и приятнее чем «сейчас отправиться домой», но это он и есть! Честное слово!       — Я не против, — пожав плечами, выносит Томас.       — Я, в общем-то, тоже, — подхватывает Стёпа.       — Отлично, — удовлетворенно, даже почти бодро кивает Андрей, — значит, мы не зря вызвали ребят.       Не задерживаясь больше возле нас, он бодро отходит и идет договариваться с операторами. Я закрываю глаза и отдыхаю. Правда, покой длится не более двадцати секунд: на смену Андрею на локации почти сразу появляются вновь прибывшие Артём, Захар, Никита и Марк. Сесть, или даже приподняться, мне решительно лень, поэтому я только открываю глаза, поворачиваю голову и лежа наблюдаю.       — Хе-е-ей! — радостно восклицает шагающий впереди всех Артём, раскидывая руки в стороны, как будто собираясь обнять всю локацию, вместе с актёрами и реквизитом.       За ним широким шагом топает Захар и, оглядывая нас, довольно улыбается одной половиной лица. Последним идет Марк, хмуро осматриваясь по сторонам, и с обычной суровой отстранённостью пристраивается рядом с одной из пустых кроватей. Рукава его бадлона завязаны сзади в узел, сверху надета теплая жилетка, а через плечо перекинута полупустая спортивная сумка.       — Вы всё пропустили, — важно сообщает им Саша, — Серый тут отжигал не по-детски.       Не поднимаясь с кровати, я нервно хихикаю.       — Что такое? — разочарованно и заинтересованно спрашивает Артём, переводя взгляд на меня.       — Одно предложение про Помпея читал, — отвечает ему Томас.       — Да ладно?! — еще более разочарованно протягивает Артём, и я молча любуюсь его живой эмоцией: дорогого стоит.       — Да, эпичная сцена, — с усмешкой говорит Захар.       — Мы действительно всё пропустили! — Сокрушается Тёма.       — Извините, но больше я сей подвиг сегодня не повторю! — с чувством заявляю я, наконец, садясь на постели, — я, как вы могли заметить, выжат как лимон. Как маленький, героический, кислый лимончик… — от переутомления я уже начинаю нести бред.       — Спокойствие, только спокойствие, — декламирует Никита, снимая с плеча большую дорожную сумку и ставя её на общую кровать перед нами, — сейчас будем поддерживать твои силы.       — Да, ребят, мы ж хавчик принесли! — тут же спохватывается Захар, и только в этот миг я, наконец, осознаю, насколько проголодался.       Остальные актёры с энтузиазмом подтягиваются и поднимают шум вокруг заветной сумки. Захар торжественно расстегивает молнию и демонстрирует нам ровные ряды коробок с растворимой лапшой.       — О, «Дошики»! — обрадованно, словно встретив старых друзей, восклицает Томас.       А вот Мехак выглядит явно разочарованным:       — Блин, — он цокает языком, — я-то уж было понадеялся…       — Да ладно тебе, — беспечно отвечает Саша, наклонившись, берёт одну коробку из сумки и торжественно трясет ей в воздухе, — живём!       Лично я ничего не имею против растворимой лапши, даже наоборот, очень её люблю. Студенческой жизнью я не жил, ага.       Собрав все технические средства, мы кипятим два чайника — электрический режиссерский и реквизитный ретро-агрегат со свистком на носике. Находим среди реквизита несколько толстых книжек, которые можно использовать в качестве подносов, и, потирая руки, завариваем «Дошираки», собравшись в дружном кругу прямо на общей кровати. К трапезе быстро присоединяются и режиссеры — всё же тоже люди.       — И мне заварите, пожалуйста, — просит Марк, подходя к нам.       Тёма тут же подскакивает и, отойдя к «кухонной» парте, поспешно заливает кипятком ещё одну коробку лапши. Тем временем Марк устраивается среди нас, на освободившемся специально для него участке кровати.       — Тебе помочь? — с готовностью спрашивает Тёма, принося коробку готовой лапши к нашему кругу.       — Нет, не надо, — неожиданно для всех, как ни в чем не бывало, отзывается Марк, — просто поставь её сюда, — он кивает на одну из книжек-подносов рядом с собой.       Тёма послушно ставит и неуверенно смотрит на Марка.       — Ты… будешь есть? — удивленно переспрашивает он.       — Буду-буду, — несколько раздраженно отзывается Марк и кивает Мехаку, сидящему рядом, — достань у меня из кармана влажные салфетки, пожалуйста.       Мехак достаёт из его жилетки упаковку влажных салфеток и с озадаченным видом вынимает одну из них, сам толком не зная, зачем. Тем временем Марк, управляясь ногами, снимает с себя носки и, забрав у Мехака салфетку, вытирает ей босые ступни.       — Так… тебе помочь? — всё-ещё находясь в замешательстве, в очередной раз переспрашивает Тёма.       — Не надо, — в очередной же раз отвечает Марк, — разве что, коробку открой, пожалуйста.       Тёма открывает коробку и выпрямляется, неотрывно глядя на него. А Марк невозмутимо, не глядя на нас, пододвигается поближе к дымящейся коробке лапши, наклоняется на ней, пальцами ног берёт пластмассовую вилку и начинает есть.       Мне кажется, в этот момент ест из нас только он один. Остальные все молча смотрят на него, пытаясь осознать то, что видят. Во всяком случае, я напрочь забываю про свою порцию, ровно как и про голод, и только смотрю широкими глазами, чуть приоткрыв рот, как Марк, управляясь ногами, отправляет в рот одну вилку лапши за другой.       Он не просто неловко ковыряет прибором, едва успевая удерживать несколько макаронин за раз, как вы наверняка подумали! Нет! Он натурально наматывает лапшу на вилку! Вертит ей, так ловко, как будто действительно на месте коротких толстых пальчиков ног у него нормальная человеческая ладонь, как будто он и не был никогда инвалидом, с таким обыденным и невозмутимым видом, как будто не делает ничего необычного, как будто каждый может так!       Я никогда не видел ничего подобного! И я смотрю на него, во все глаза, не в силах оторваться. А он, не поднимая головы, отправляет в рот очередную порцию лапши. Он сосредоточен на приеме пищи, или просто задумался о чем-то, делает вид, что не замечает, как замер вокруг него весь актёрский состав.       — Офигеть… — первым из нас подает голос Саша.       Тут же выходят из транса все остальные, мы обмениваемся изумленными взглядами, качая головами и растягиваясь в пришибленных улыбках. Марк поднимает голову и смотрит на нас вопросительно.       — Что такое? — спрашивает он, так правдоподобно изображая непонимание, что я прямо тут, сию же секунду окончательно и бесповоротно убеждаюсь в его актерском таланте! Потому что о каком непонимании может идти речь? Всё он прекрасно понимает. Но вид делает изумительно, надеясь, должно быть, что мы все разом смутимся и отстанем от него. Но не в этот раз!       — Что такое?! — звонко восклицает Стёпа, — серьёзно, что ли?!       — Чувак, да ты просто монстр! — тут же подхватывает Захар, — да тебе надо в цирке выступать!       Марк раздраженно хмурится, воспринимая его явно не обдуманные слова едва ли не с отвращением.       — Марк, это и вправду удивительно, — спокойным голосом, примирительно утверждает Мехак, — я лично никогда ничего подобного не видел.       Марк в ответ только продолжает хмурится и сидит, уткнувшись в свою тарелку.       — Прости нас, — говорит Саша, — мы очень бестактные. Просто с непривычки очень удивились! Это реально охренеть!..       — Видели бы вы, как он контракт подписывал, — внезапно раздается над нашими головами насмешливый голос Луки.       Мы разворачиваемся и с удивлением смотрим на него. Он стоит, опираясь на шкаф, с коробкой лапши в руках и многозначительно нам улыбается. Потом мы представляем себе упомянутую им картину и тоже начинаем широко улыбаться. Представляем, как Марк снимает носок, закидывает ногу на стол, берёт ручку и…       — Охренеть, — снова говорит кто-то из нас.       Марк продолжает молча смотреть в свою тарелку, и не думая присоединяться к нашему восхищенному веселью или как-то реагировать на него.       — Ну, а что? — в конце концов, только лишь хмуро говорит он, не поднимая головы, — жить-то как-то надо.       После этой его фразы мы все притихаем. Как-то разом. Молчим, грустно и стыдливо смотрим перед собой и возвращаемся к приёму пищи. Я доедаю свою лапшу без аппетита и думаю о том, что таким, как Марк, всё же сложнее, гораздо сложнее, чем таким, как я.       После обеда я начинаю чувствовать себя человеком. Всё-ещё немного усталым, но уже способным связно излагать свою мысль и вникать в происходящие. Одновременно с этим радостным преображением, режиссеры доедают свою лапшу и многозначительно переглядываются.       — Лука, — низким голосом окликает Глеб, и тот выразительно ему кивает, — давай фотосет сейчас сделаем, пока время есть.       — Точно! — восклицает Лука, указывая на него пальцем, — молодец, что вспомнил. Ребята! — повысив голос, весело обращается Лука, уже в нашу сторону.       Мы тут же разом поворачиваемся и устремляем вопросительные взгляды на него.       — В общем, такое дело, — интригующе начинает режиссер, — нам сейчас нужны… — он запрокидывает голову, усиленно размышляя, начинает медленно перечислять, — Курильщик, Сфинкс… Лэри… Черный… и всё. Вы сейчас поднимаете попочки и топаете с нами по важному вопросу.       Заинтригованные, мы тут же начинает взбудоражено шуметь:       — А что за дело?       — А остальным не нужно?       — Почему именно они?       Лука только хитро улыбается.       — А вот попробуйте угадать, почему именно они, — говорит он нам, — что объединяет этих героев? Лэри, Сфинкс, Курильщик, Черный…       Тут мы все дружно задумываемся… действительно, что?..       — По-моему, это герои, у которых меньше всего общего, — хмуря брови, говорит Степа.       — Вот-вот, — подхватывает Саша.       Ещё пара секунд напряженного молчания, и тут Томас вскидывает голову и звонко щелкает пальцами, так что все понимают - его осенило:       — Они все ушли в Наружность! — восклицает Томас.       — Точно! — мигом звонко ору я, хлопая себя по лбу.       Лука смеётся, глядя на наше громкое озарение. Забавно он сумел нас развлечь, на ровном месте.       — Молодцы, — говорит он, — нам нужны фотки этих ребят в анфас и профиль, чтобы в фотошопе их состарить и смоделировать грим для съемок сцен из Наружности. Поэтому они сейчас пойдут в помещение с нормальным светом фоткаться.       — Классно.       — Теперь понятно.       Указанные актёры быстро собираются вместе, ждут, пока Лука найдёт завалявшейся среди хлама фотоаппарат, выслушивают его возмущения по этому поводу, и только после этого собираются покидать локацию. Они уже были в дверях, когда Глеб внезапно остановился, поднял палец к небу и воскликнул:       — Стоп!       Вся площадка с тревогой уставилась на него.       — Табаки ещё, — уже куда спокойнее произнёс Глеб, оборачиваясь на встревоженного меня, — он тоже нужен.       — Зачем?.. — Лука удивленно насупил брови, но тут же понимающе воскликнул, — а-а!.. Точно!       — Старичок… — одновременно сказали режиссеры, и до меня только теперь дошло, о чём речь. Точно… сказка Табаки. Там он говорит о старике… Неужели из меня будут делать старика? Из меня! Сколько же грима потребуется, черт возьми!       В возбужденном волнении я быстро перебираюсь в коляску и еду вместе с ними. Мы идем на первый этаж Дома в пустую комнату с белыми стенами, где заранее были установлены прожектор и зонт. Режиссеры включают аппаратуру, и ребята по очереди встают к стенке фотографироваться в анфас и в профиль. Невольно вспоминается давний фотосет разукрашенного гримом Саши, похожего на уголовника. Захар даже припоминает об этом, и Саша смеётся прямо во время съёмки, чем задерживает её на пару минут.       Потом фотографируется Захар, и я начинаю думать о событиях эпилога… Их мы тоже будем снимать. У ребят будет грим, их сделают гораздо старше, будет выставка Курильщика, и съемки в коммуне… будет конец фильма, в конце концов. Сейчас странно об этом думать, когда съёмки, Дом и фильм настолько часть нашей общей жизни, что становится трудно представить, что это всё закончится. Что и мы станем старше.       Последним фотографироваться прикатываюсь я. Выравниваю коляску и смотрю в камеру. Лука щелкает пару раз, заглядывает в фотоаппарат и удовлетворённо кивает. Я поворачиваюсь боком…. Как я буду выглядеть, когда стану стариком? Никогда как-то не думал об этом. Но теперь у меня будет возможность это увидеть своими глазами. Забавно об этом думать, очень забавно.       Потом это маленькое приключение заканчивается, по дороге обратно мы с Сашей смеёмся над выходками Захара, и все невнятные мысли улетают из моей головы. Мы возвращаемся на локацию Четвёртой, я устраиваюсь на прежнем, насиженном участке общей кровати, режиссеры уходят к себе.       Пока команда ждёт темноты, мы развлекаем себя как можем: парни тыкают мои ноги булавками, снятыми с моей же жилетки. Поражаются отсутствию реакции у мертвых нервных клеток. Я веселюсь, наблюдая за их изумленными лицами.       — Офигеть… — удивленно усмехается Томас.       — Что, реально вообще ничего не чувствуешь? — Стёпа поднимает голову и круглыми глазами смотрит на меня.       — Как видишь! — С довольным видом звонко отзываюсь я.       Тёма с приоткрытым ртом качает головой. Артём тыкает меня крайне аккуратно, почти в испуге одёргивая руку, так что его вид веселит меня больше всех. Стёпа же и Томас явно входят во вкус… Мехак наблюдает за нами со снисходительной улыбкой.       — Можно кипятка налить, — в шутку предлагает Захар, — как в том фильме… Ну, «1+1», помните?..       — Ага, — хмыкает Томас, — как же…       — А что?! Можете налить! — с вызовом на полном серьёзе предлагаю я, — я ничего не почувствую. Только не очень много, а то мама будет ругаться…       Конечно, вызов они не принимают, до кипятка дело не доходит. Мы просто веселимся дальше. Это продолжалось до тех пор, пока я случайно не поймал взгляд Марка, тихо сидящего на подоконнике в стороне от нашей компании. Он всегда оставался в стороне, мы уже привыкли к этому и не обращали внимания. Но в этот раз я просто посмотрел в его сторону и увидел, как болезненно он морщится, глядя искоса на мои ноги, и тут же снова отводит хмурый взгляд на окно.… Я вспомнил, насколько мне самому было тяжело смотреть на его оголенный безрукий торс, и впервые подумал о том, почему меня это так шокировало. Я вдруг осознал, что для меня руки — это средство к существованию. И тут же сообразил, что для Марка то же самое — ноги.       Моя весёлая улыбка погасла от этой мысли, и я сконфуженно отвел взгляд.       — Ладно, хватит, — как можно непринуждённее, чтобы контраст в моем настроении был не так заметен, сказал я, закрывая безжизненные тонкие ноги пледом, — мама ругать будет…       Парни тут же покорно принимаются искать себе другое занятие, а я поднимаю голову и украдкой снова бросаю взгляд на Марка. Он смотрит в окно и не двигается.       Через несколько часов мы сидели на общей кровати почти в полной темноте. По местам нас рассаживали долго и тщательно, и пока остальные готовились к съемке, Глеб прогнал с нами сцену несколько раз. Он объяснил, что снимать будем в несколько заходов, и что озвучиваться сцена будет в студии, а значит синхронный звук мы писать не будем. И вот теперь мы, полностью готовые, одетые и загримированные, но местами уже сонные, хотя было еще всего часов десять вечера, сидели в темноте и молча ждали. Неверный свет далекого фонаря за окном проникал в комнату загадочным оранжевым свечением, кривыми прямоугольниками ложился на парты и подоконники, заваленные старой посудой, пластинками, тряпками и прочим хламом. В темноте от предметов остались лишь неверные контуры, так что они стали похожи на загадочных существ, глядящих на нас из темноты.       Андрей и Лука сосредоточенно настраивали камеры, переговариваясь вполголоса. Они оперировали бесконечными техническими терминами, и из их речи я понимал разве что союзы! Однако, одно я понял наверняка: предстоящая съемка была невероятно сложной, так как проходила почти в полной темноте.       Когда, спустя долгие двадцать минут, наши руководители закончили с камерами и, удовлетворенно кивнув друг другу, разошлись, Андрей подошел к нам и, как он часто делал это перед съемкой, контрольный раз проконсультировал нас по сцене.       — Ребята, смотрите, — голос у режиссера был очень серьёзный и усталый, видимо его не на шутку вымотала вся эта возня с камерами, — в этой съемке у нас несколько блоков: в темноте сказки, диалоги тоже в темноте, и еще сцена при свете. Сами сказки мы делаем загадочно, неоднозначно и несколько так сюрно. Здесь нам от вас нужно не так много: мы сейчас долго настраивали камеры, чтобы они выхватывали только ваш силуэт и некоторые освещенные фрагменты лица, остальное мы подкрутим при монтаже. Плюс сказки у нас будут проиллюстрированы анимационными миниатюрами.       — Мультфильмы будут? — не выдержав, уточняет любопытный Захар, — как сказка про Дары Смерти в «Гарри Поттере»?       Андрей смотрит на него с упреком, видимым даже в темноте.       — Между прочим, проводить параллели, обсуждая работу режиссеров, невежливо. Но да, что-то типа того. Так что здесь просто не выходите из кадра, не забывайте слова и создавайте атмосферу. Что касается диалоговых сцен, работаем как обычно, только не теряемся в пространстве, все отрепетировано уже. Ну, и помним о том, что главный герой у нас сейчас по-прежнему Курильщик. Саша, на тебя направленны две камеры, ты пожалуйста, не расслабляешься ни на минуту, не теряешь состояние и все время находишься в сцене. Это чуть пьяненький уже Курильщик, который находится в невероятной эйфории от происходящего, разомлел и все такое. На самом деле, для Курильщика эта сцена важна тем, что здесь он впервые чувствует себя частью стаи, и это чувство делает его счастливым.       — «Я стал частью чего-то большого, многоногого и многорукого, теплого и болтливого», — тут же подхватывает сам Саша, являющийся из нас лучшим знатоком текста романа, — «Я стал хвостом или рукой, а может быть, даже костью»…       — Вот, — удовлетворенно кивает Андрей, — ну, в общем ты понял, ребят слушаешь с широкими глазами, местами можно даже рот приоткрыть, стакан все время держишь у груди, на сказки реагируешь по-детски искренне. Понятно? Ну все, работаем.       - "…Она посветила на меня сиреневым глазом, и я понял, что это Большая Волосатая, та, что живет под кроватями, где скапливается много пыли, а по ночам выворачивает половицы в поисках плесени. Я попросил ее предсказать мне судьбу, но она не стала этого делать. «Нет страшнее участи, чем знать о том, что будет завтра», — сказала она, и подарила мне в утешение свой клык…"       Мне досталась сказка про Большую Волосатую. Думаю, не случайно ее автора определили как Табаки. Он любит всякие легенды, связанные с самим Домом и его жизнью. Я очень старался, читал чуть нараспев, зловещем полушёпотом, делая голос по возможности неузнаваемым. Голоса, которыми надо читать сказки, мы отрепетировали заранее, еще в студии, но теперь все вокруг выглядело иначе. Почти полная темнота и органная музыка, доносившаяся из магнитофона, делали своё дело. Когда магнитофон только включили, я даже дернулся от неожиданности, так резко в прохладный воздух локации ворвались пронзительные чуть зловещие звуки инструментов и фонящей пленки. После этого (дело было еще до начала съемки) мы с ребятами переглянулись и заулыбались. Несомненно, такое музыкальное сопровождение давало моментально плюс пятьдесят к атмосфере. Что сказать, люди Дома умели создавать для самих себя абсолютно неповторимое ощущение темной сказки и подходили к этому делу ответственно. Возможно, такая атмосфера подействовала и на нас, потому что читали мы на удивление хорошо. Не подкачал даже Марк. Марк хорошо играл сегодня, действительно хорошо.       "- …Это час, когда криворогие выходят на влажные тропы, ведущие к воде, и ревут," - читал Марк зловещим голосом, и, я был почти в этом уверен, сам получал от процесса удовольствие. Почему-то именно сказки не на шутку завлекли его - "Деревья гнутся от их рева. А потом настает час, когда всех дураков сажают в лодки и отправляют по лунным дорожкам вверх по реке. Считается, что их забирает к себе луна. Вода у берегов становится сладкой, и остается такой до рассвета. Тот, кто успеет ее выпить, станет дурачком…"       И Саша тоже хорошо играл. Делал все так, как сказал ему Андрей, и даже лучше. Он умеет вживаться в роль, ничего не скажешь. Его специально посадили рядом с магнитофоном, чтобы свет от огонька хоть немного освещал лицо Курильщика.       "- А в замке том обитал рыцарь, славный своими подвигами. Люди звали его Драконоборцем, потому что он убил последнего дракона, которого и отыскать-то было нелегко. Злые языки, правда, утверждали, что дракон на самом деле был просто крупной ящерицей, привезенной из Южных Земель…"       "- В черном лесу василисков немного. Они почти выродились, не у всех взгляд смертелен. Но если забрести подальше вглубь, туда, где кора деревьев покрыта светящимся фиолетовым мхом, оттого, что они не видят света, там уже можно встретить настоящего. Поэтому туда никто не ходит, а из тех, кто пошел, мало кто вернулся, а из вернувшихся никто не встречал василиска. Так откуда же мы знаем, что они там есть?.."       Ну, вы поняли, в общем. Так мы и читали, один за другим, загадочными певучими голосами, все более погружаясь в зловещие миры людей Дома, уносясь к ним, подхваченные дурманящей волной, как несчастный разомлевший Курильщик.       Съемка самих сказок длилась около часа, потом был короткий перерыв. Диалоговые фрагменты снимались отдельно, и для них перестраивали камеры и снова подкручивали настройки.       - Эй, твоя очередь, - я легонько толкаю Сашу лапкой в потертых фенечках. Сегодняшний вариант костюма пижамный, так что бижутерии на Табаки значительно меньше, чем обычно, - давай, расскажи что-нибудь.       Курильщик встепенается и смотрит растерянным взглядом, уже чуть затуманенным пьяной пеленой, ладошкой трогательно трет лицо.       — Не могу. Не знаю ничего похожего на эти истории. Я вам все испорчу.       — Тогда давай стакан.       Мы сидим на своих прежних местах, камеры смотрят на нас бездонными темными глазами. Сцены веселые и хорошо отрепетированные, так что мы ведем их довольно ровно, даже при таком слабом свете.       — И часто у вас бывают такие ночи?       Следующая реплика по сценарию принадлежит Сфинксу, хотя в книге говорящие определены не были:       — Четыре раза в году, - объясняет Марк, - Посезонно. А еще Ночь Монологов, Ночь Снов и Самая Длинная Ночь. Эти по одному разу. Две из них ты уже пропустил.       - Ночь Большого Грохота — когда Горбач падает со своей верхотуры, — это уже подхватываю я, — Ночь Желтой Воды, когда Лэри вспоминает детские привычки…       - Кстати, проверьте его, - говорит Сфинкс, - Он уже два круга пропустил.       Захар валяется как труп среди одеял прямо за мной. Мы с Мехаком и Степой поворачиваемся и начинаем тормошить его.       - Лэри... Лэри... Ты че, уснул что ли? Лэри!       - Ммм... ммм... - жалобно стонет Захар, отмахиваясь о нас. Потом мы его все-таки поднимаем, и он садится, заспанный и комичный, хмурит брови по-детски трогательно и широко, смачно зевает.       — Штрафной рассказ с тебя, соня.       Последовало долгое, заспанное молчание. Захар очень старался! Хорошо отыгрывал!       — Одна симпатичная девочка как-то раз попала под поезд...       — Все, заткнись. Можешь спать дальше.       И Захар, блаженно хрюкнув, ничком валится обратно.       - Стоп, снято, - доносится через какое-то время после этого.       - Молодцы, ребят, не расслабляемся, - коротко говорит нам Андрей, - Следующую сцену снимаем почти с теми же камерами. Две минуты технический перерыв, и едем дальше.       Следующие съемки растянулись ещё на три часа. Глаза уставали от темноты, работать без света оказалось на удивление утомительно и непривычно. С каждым часом мы уставали все больше, но очень старались.       Мы отсняли дарение амулета со скорлупой василиска, который Курильщик заслужил своей непосредственностью, сказав о том, что хотел бы немного лишней удачи, просто так, без задней мысли и совершенно не ожидая подарка.       — "Тогда возьми. Но помни: теперь на тебе частичка Темного Леса. Будь безупречен в своих желаниях."       За этим, конечно, последовала партия возмущенного Табаки:       — "Дерьмо собачье! Неужели, чтобы тебя уважали, надо клянчить и выпрашивать? Где справедливость, я вас спрашиваю?"       И обсуждение родословной Лорда:       —" ...Я последний сын в этом дурацком роду. Как видите, у меня всего одна голова. Так что мы выродились к чертям, о чем я вовсе не жалею."       Ошарашенный Курильщик смеётся от неожиданности. Весело, немного пьяным голосом, не замечая, как странно выглядит со стороны, по-детски восторженно реагируя на сказки, к которым остальные давно привыкли и воспринимают их скорее серьёзно. Он единственный из них смеётся, и они смотрят на него с умилением, такого глупого и непосредственного. И стая потихоньку привязывается к нему, чужаку из другого мира. Они рады, что ему нравятся их сказки, что он так живо реагирует на них. И в каком-то смысле, в эту ночь он действительно становится частью целого, и чувствует себя бесконечно счастливым...       Жемчужиной съемок становится песня Горбача о пойманной на месте преступления. Мехак пел тихим, протяжным и красивым голосом, а я подыгрывал ему на губной гармошки - тихонько, чтобы не сбить атмосферу. Гармошка пела заунывно, с безнадежностью и болью. И все сидели и слушали молча, как единый организм. Наш с Мехаком дуэт сработал слажено: мы с ним оставались и репетировали после групповых репетиций по крайней мере две недели. За это время, кстати, успели узнать друг друга еще лучше и окончательно стать хорошими друзьями.       Как ни странно, но после нескольких часов работы в полной темноте, настоящим адом оказалась та короткая съемка при свете. Свет постоянно резал усталые глаза, от этого почти сразу разболелась голова, локация казалась чужой, а ориентация в пространстве вообще оказалась ни к черту. Зато реакция стаи на включенный Слепым свет получилась более чем искренней! Степа же, чтобы не жмурится, специально перед этой съемкой провел пять минут в душевой с включенным светом, чтобы глаза его успели отвыкнуть от темноты.       Я оказался не в состоянии сползти с кровати самостоятельно, так что в сцене мне помогает Тема, хотя на этом внимание камер не акцентируется. Зато вот акробатический этюд пьяного Курильщика, пытающегося слезть на пол и его спасителя Черного переснимался раза три.       - Спасибо, Черный... - блаженно вздыхает краснорожий, чуть заспанный, разомлевший Курильщик, - спасибо тебе, Черный. Я сам не бы... я бы не сам... Спасибо, Черный, я бы... большое...       Хотя Черный к тому моменту уже давно отошел от него. При свете лучше всего было видно состояние Курильщика. Какими широкими, покрасневшими глазами он смотрел на своего спасителя, с какой бесконечной, доходящей до боли нежностью оглядывал свою стаю. Он улыбался блаженной улыбкой придурка, глаза были мокрые от подступающих, так и не пролившихся слез.       Потом снова выключили свет, включили магнитофон, и продолжили ночь уже на полу.       — Я красивый, — сказал урод и заплакал…       — А я урод, — сказал другой урод и засмеялся…       - Стоп, снято.       Андрей к тому моменту тоже был уже не первой свежести и выглядел таким же заспанным и усталым, как мы сами. Он тихонько переговаривался о чем-то с Лукой и Глебом, а потом снова повернулся к нам и негромко произнес:       - Молодцы, все на сегодня. Давайте спать.       Ох, как мы ждали этих слов! Андрей тихонько аплодирует, и площадка подхватывает эти вялые, изможденные аплодисменты. Камеры сворачиваются, локация быстро прибирается, кто-то из нас переодевается, кто-то остается как был: одежда на съемке и без того была пижамная, вполне подходящая для сна. Режиссеры уходят к себе, а мы из последних сил перестилаем кровати, побросав пледы, пепельницы и прочий реквизит прямо на пол, и ложимся спать. К тому моменту на часах было уже за три.       Однако, заснуть сразу почему-то не удается. То ли от избытка впечатлений, то ли от того, что выключенный свет у нас теперь ассоциируется с работой и вызывает спонтанное желание прочитать пару сказок, но какое-то время я лежал в темноте без сна. Минут через пять ко мне подполз Саша. Я лежал на самом краю центральной кровати, собранной из четырех сдвинутых вместе, и Саша в темноте приполз ко мне с противоположного края и остановился рядом с моей головой. Лицо у него было какое-то странное. Как будто его что-то тревожило.       - Ты не спишь? - прошептал он, хотя я уже повернул к нему лицо и он видел, что глаза у меня открыты.       - Нет, - так же тихо ответил я и, спустя несколько секунд молчания, прибавил, - не заснуть почему-то.       - Вот и мне тоже.       Саша перевернулся на спину и, глядя в потолок, некоторое время лежал молча, а потом сказал тихо:       - Я все думаю про Курильщика.       Тут же стало понятно, почему он выглядит таким встревоженным. Его впечатлила съемка, и переживания его героя, которое он вынужден был впитать в себя, заставили задуматься о судьбе Курильщика.       - Он так хотел стать частью стаи, - говорит Саша, - так стремился к этому. И Ночь Сказок - это, наверно, единственный эпизод, когда он полностью почувствовал себя одним из них. И он чувствовал себя таким счастливым в тот момент... А потом такого больше не повторилось... Знаешь, я думаю, когда он отдалился от них? Помнишь, все поехали в Могильник к Лорду, а Курильщик остался. Почему-то. Вряд ли его приглашали, но если бы он поехал, никто бы не возражал, и после такого его точно стали бы считать за своего. Но он, наверно, решил, что это не его история, что ему там не место. К тому же не хотел оставлять Черного. Черный в стае был в каком-то смысле таким же отщепенцем, как Курильщик среди Фазанов, и он не смог оставить его, даже понимая, что придется выбирать между Черным и стаей. Хотя они впоследствии даже не стали особо близкими друзьями. Мне так грустно из-за всего этого, честно говоря.       Я участливо кивнул. Я лежал, повернувшись к Саше и разглядывая в темноте его профиль. Он молчал, так что я решил ему ответить:       - Ты прав, наверно, - грустно сказал я, - знаешь еще: стаю раздражало, что он вечно задает много вопросов, но мне кажется... что это скорее хорошо. Что он хочет разобраться. Они были к нему несправедливы...       - Да, я как раз об этом хотел сказать, - подхватил Саша. Забывшись, он с шёпота перешел просто на тихую речь, голос его стал чуть звонче, - он так отчаянно желал понять, в чем же дело. Так хотел понять, что такое Дом, как там все устроено и почему все ведут себя так... как ведут. Он очень много времени посвящал размышлениям об этом, строил теории, и вообще очень старался. Он ведь очень умный парень. Да и по поводу Большой Игры он во многом был прав, путь и понял все по-своему. Хотя на счет стаи ты, может быть, не совсем прав. Первое время они отвечали на его вопросы. Потом поняли, что он все равно не понимает, сколько ему не объясняй, и их это стало бесить... А дело все в том, что он не понимал каких-то фундаментальных для них вещей... не понимал самой сути. Например, помнишь сцену, после того, как Помпей упомянул "Закон выбора" и Курильщик спросил, что это такое, и они стали обсуждать. Тогда Табаки сказал, что у предков было много нехороших законов, а Курильщик не понял: "чьих предков?". А Табаки ему: "Наших, здешних". Он не понимает, что у этих людей никогда не было другого мира, кроме Дома и другой семьи, кроме стаи. Получается, что те люди, которые жили здесь до них, и есть их предки. И, в принципе, это даже логично: мы ведь тоже в широком смысле называем своими предками не конкретных людей, а просто тех, кто сотни лет назад жил на этой же территории, разве нет? Ну так вот. Для них это очевидно, а Курильщику непонятно. И так с еще кучей вещей. Для него убийство Помпея стало шоком, потому что он никогда не видел подобной жестокости. А они видели. Они видели смерть многих, видели кровь, и им казалось, что это необходимая мера, чтобы предотвратить кровь в будущем. И даже если они были не правы, в чем я не уверен, они были искренни в своих заблуждениях. Курильщик пытался понять головой то, что они пережили. И, конечно, не понимал, потому что не пережил этого вместе с ними.       Я смотрел на Сашу очень серьёзно, внимательно слушал его, понимая, что он прав, и мне самому стало очень грустно. За Курильщика и за Сашу.       - Самое главное, - сказал он тихо, - что Курильщик на самом деле человек Дома. Помнишь в Клетке, когда он нашел фотографию Своры Спортсмена. Ему стало ревностно и грустно. Он стал представлять себя среди этих ребят, и начал завидовать им. Он и сам понял, что никогда не сможет познать Дом и никогда не сможет так же сильно, как они, полюбить его, потому что его не было с ними на том снимке. И ему было больно от этого. И еще: после всего этого Дом все равно так и не отпустил его до конца жизни. Он всю жизнь думал о том, что произошло здесь, всю жизнь посвящал этому картины, которые никто не понимал. Он знал, что столкнулся с удивительным, полным тайн миром, и ему было больно от того, что он не смог его понять, впитать до конца, что этот мир не принял его. Что он был вынужден чувствовать себя здесь чужим. Получается, Дом с одной стороны его не принял, а с другой - не отпустил. Нечестно же, да?..       - Да, - почти механически прошептал я, - нечестно...       Я смотрел на него пристально, грустными глазами. Саша повернул голову и тоже посмотрел на меня. Он выглядел подавленным, пережившим боль своего героя, полный искренней обиды за него. Я смотрел на него, и не находил слов, чтобы его утешить. Но внезапно эти слова нашлись у Табаки внутри меня. Он посмотрел на Курильщика с умилением, улыбнулся ему ласково и вместе со мной заговорил:       - Знаешь, быть может, в следующий раз все будет иначе. Все будет правильнее. Так, как должно быть. Я думаю, на другом круге Курильщик попадет в Дом вовремя. Представь, может быть, даже там, где Вонючка с парадом встречал Кузнечика. Через пару недель к ним привезут маленького мальчика в коляске, с испуганными глазами и растерянностью на кругленьком лице. И Вонючка увидит его и закричит обрадованно: "Курильщик! Ты ли это?! И ты здесь, родной! Нашел нас, нашел! И на этот раз так вовремя!". Он, конечно, испугается и ничего не поймет, потому что ему всего восемь лет и он ни разу в жизни не курил. Так что, конечно, у него будет какая-нибудь другая кличка. Например, Художник или Блокнот, потому что он везде будет таскаться с блокнотом и рисовать в нем все подряд. Сначала, конечно, будет получаться не очень, но он будет очень стараться и со временем станет отличным художником. Он будет ходить с амулетами и подбирать на улице гайки, переживет все ночи сказок, будет сам придумывать и рассказывать их, будет рисовать на стенах, и его рисунки будут пропитаны Домом, жизнью Дома и его людей и, вероятно, поэтому будут цениться среди его обитателей не меньше, чем рисунки Леопарда. Он переживет выпуск старших, переживет смерть друзей и состайников, всю боль, которой не увидел на этом круге, и поймет все, чего не понимал раньше. Он станет одним из них, окончательно и целиком, одним из этих несчастных, навсегда потерянных людей, для которых нет места в наружнем мире и нет иного мира, кроме обветшалого серого здания и клочка земли вокруг него.       Я как-то сам не заметил, когда меня понесло. Просто само получилось. К концу моего монолога Саша смотрел на меня квадратными глазами, однако, моя пламенная речь явно вдохновила его. Он выглядел очень странно: я видел, что он поверил в мои слова, но сам не мог понять, радостно ему от этого или все же грустно.       - Да, ребят... - вдруг донесся с соседней койки приглушенный голос Захара, - хорошо вы тут нафантазировали...       Мы поворачиваемся и смотрим в его сторону. Захар свесился с верхней полки и глядит на нас весёлыми, блестящими в темноте глазами.       - Ты-то че не спишь? - приглушенно говорит ему Саша.       - Да, я на съемке выспался, - весело отвечает Захар, широко улыбаясь.       - Ну, конечно, - отзываюсь я, - валялся там себе в одеялах, пока мы все пахали.       Захар смотрит на меня со злорадной улыбкой и беззвучно смеется. С нижней полки к нашему полуночному пати внезапно присоединяется Тема:       - А мне тоже понравилось, как Сережа сказал, - говорил он, мечтательно глядя вверх. - Про Курильщика. Красиво получилось... Хотя это все равно немного грустно...       - Ну, да... - чуть помрачнев, шепчет Саша, - есть немного...       Тут со второй верхотуры доносится сонное мычание и к нам поворачивает лохматую голову Мехак.       - Шо, блин, не спите? - недоумевает он. - Мало вам работы было что ли?       Однако, через некоторое время и он втягивается в диалог. Ночь, темнота и впечатление от съемок заставляют нас разговориться и мы болтаем долго, будто в детском лагере после отбоя, и нам так уютно. В такой атмосфере лучше всего рассказывается о чем-то личном, так что тема незаметно и очень быстро перетекает в сторону девушек и отношений с ними.       - Я как-то в деревне влюбился в девочку, - с улыбкой рассказывает нам Артем, - мне было лет двенадцать. Я ей землянику приносил из леса. И конфеты у бабушки из буфета воровал...       Я умиленно вздыхаю, все внимательно слушают его, широко улыбаясь.       - Кажется, мы даже целовались немного, - продолжает Тема, - ну, как умели, в таком-то возрасте. Потом её забрали родители и... всё, в общем, - он корчит огорченную гримасу, но потом снова улыбается, - а так, чтобы что-то серьёзное - такого ни разу не было...       - Вот и у меня тоже, - говорит Захар, - я все пытался в школе за кем-то там ухаживать, и все в просак попадал. Так что я забил. Одни проблемы от этого... и душевные переживания...       Захар отворачивается, но я успеваю заметить на его лице едва уловимую тень огорчения. Похоже, за последней фразой скрывается, таки, несколько историй, которые он сейчас рассказывать не готов.       - Серый, а ты? - пихает меня в бок Саша, - у тебя кто-нибудь есть?       Я лишь качаю головой.       - Нет, - говорю, - Никого. Куда мне теперь. Ни времени, ни знакомств. Ну, был момент, мне в школе нравилась одна девчонка. Еще до всего, до аварии... Вот. Я прям влюблён в неё был. Года два или три прямо вот... объектом моих мечтаний была. Хотя мы особо не общались. А потом авария, все дела, я школу сменил. А потом я как-то вспомнил про нее, и понял, что не помню даже, как она выглядела. Залез на её страницу "в контакте". Ну, фотки посмотреть. И понял, что она вообще не такая, какой я её помню...       - В смысле внешне? - уточняет Саша.       - Да нет, - говорю я, - в смысле... ну, у неё всякие цитатки дурацкие, фотки с жутким макияжем и тупым выражением лица... Меня тогда прям проняло. Я понял, что она ну вообще другая. Что я её сам себе придумал. Мне на всю жизнь впечатление...       - Да, - прошептал Тема, - бывает такое...       - Ох, как я тебя понимаю, чувак, - подхватил Захар.       - Ну, а в моей новой школе девчонок почти нет почему-то, - заканчиваю монолог я, - и они все какие-то странные. Так что... нет у меня никого.       - Понятно, - вздыхает Саша, - Мехак, а ты что скажешь?       - У меня девушка в Ереване есть, - с достоинством сообщает Мехак, повернувшись к нам, - мы три года уже вместе.       - У-у, - уважительно протягиваем мы.       - Мы пожениться собирались, - говорит Мехак, - а потом я на съемки уехал. Она меня там ждет, как из армии. Два раза приезжала уже...       - Ого, - улыбается Тема, - хорошая она у тебя.       Мехак кивает. Надо же. Я и не думал, что он столько оставил в своем родном городе ради этого фильма.       - Она тоже актриса? - спрашивает Захар.       - Нет! - как то особенно эмоционально выдыхает Мехак, - упаси Боже. С актрисами я зарёкся встречаться.       - Почему? - живо интересуется Саша.       - Ну, они увлеченные... Я имею в виду, они привыкают к бурным эмоциям на сцене, и потом ищут их в жизни. И вот они влюбляются всей душой, но, опять же, по-своему. А потом в какой-то момент что-то в жизни поменялось, и все, она всех разлюбила. Актеры иногда такие же, кстати. У нас в коллективе такие истории были, ух! Я думаю: нафиг такое надо!       - Хм, - задумчиво хмыкает Саша, нахмурившись, - думаешь, со всеми так? И даже пытаться не стоит?       - Ну, не знаю, может не со всеми, но с большинством, - отвечает Мехак и недоверчиво смотрит на Сашу, - а что, тебе кто-то из наших девчонок понравился?       - Да нет, - поспешно отрицает Саша, - нет. Я просто так...       Но ребята уже смотрят на него с пытливыми улыбками.       - Кто? - спрашивает Тема, - Юля? Или Алиса?       - Да, никто, отстаньте, - отмахивается Саша.       - А, может, Галочка? Из вас отличная пара, - говорит Захар, и они с Темой смеются, а Саша смеётся тоже и отрицает с особым рвением.       - Кто такая Галочка? - спрашиваю я.       - Ты че, её не знаешь? - удивляется Захар, и я качаю головой, - она Длинную Габи играет.       Услышав это, я тоже смеюсь.       - Не, она так-то классная девчонка, - говорит Саша, - вот только ей двадцать три и рост у неё метр восемьдесят.       - Обосраться, - говорит Захар.       - Вот и я о том, - соглашается Саша, - так что я лучше уж пока как-нибудь один, спасибо.       - Значит, у тебя тоже нет девушки? - уточняю я.       - Не-а, - отвечает Саша, - у меня только всякие подростковые истории глупые. Ну, из разряда "всем надо, и мне надо". Эти все отношения и месяца не выживали, по-моему.       - Понятно...       - Ну, в общем, мы актёры, нам некогда, - заключает Артем, и Захар с ним соглашается.       - Ребят, вам по семнадцать лет, шо вы хотите? - покровительственно говорит нам Мехак. - Все у вас будет. Просто чуть-чуть попозже.       В этот момент с противоположного конца общей кровати доносится сердитое мычание, Томас в полусне поворачивается к нам и недовольно бормочет что-то про то, что б мы спали уже.       - Томас, а у тебя есть девушка? - недолго думая, втягивает его в разговор Саша. - Ты-то красавчик, у тебя наверняка есть.       Однако, Томас в диалог не втягивается:       - Идите в жопу, за*бали уже, - с чувством говорит он, отворачиваясь от нас и по самые уши накрываясь одеялом, - спите, блин, собаки, и другим не мешайте.       Мы беззвучно смеёмся над его реакцией, переглядываясь между собой.       - Ладно, он прав, - понизив голос до тихого шепота, говорит Мехак, - давайте спать уже.       Действительно, к тому моменту глаза у меня уже слипались, и я опасался уснуть прямо во время диалога. Вероятно, в схожем состоянии находились все, так что предложение Мехака было принято, мы пожелали друг другу спокойной ночи и, отвернувшись друг от друга, стали засыпать.       Я лежал, улыбаясь, и думал о том, как счастлив сейчас находится здесь. У меня давно уже не было таких хороших друзей. Я давным-давно ни с кем не болтал вот так, посреди ночи, о жизни, о девчонках и прочей ерунде. Давно мне не было так сладко осознавать, что я, наконец, стал частью чего-то большого, чего-то сильного и необычайно важного.       Я засыпал, слушая дыхание моей стаи, и мне было хорошо.