Не зная о будущем

В его новой жизни было скучно. Скука, пожалуй, наиболее точное описание того, чем дышал весь приют – от ободранного крылечка до такой же неприглядной комнатки с серыми стенами, железными кроватями и большим окном, от которого тянуло холодным воздухом – на дворе стоял крепкий мороз. Входить, точнее, въезжать в комнату было трудно – порожек оказался неоправданно высоким, и Лене приходилось помогать себе руками, упираясь в проход, чтобы затащить в комнату коляску. Этот приют был не первым в его жизни – предыдущий был гораздо меньше, но детей там было даже больше, чем в нынешнем. Леня, в общем-то, не задержался там надолго, но успел словить целую гору насмешек, шуток и издевательств. Пожалуй, если он когда-нибудь захочет написать сборник "Самые обидные прозвища, шутки и приколы. Убивайте наповал своим черно-подленьким юморком", то у него есть все шансы прославиться в мире литературы. Жизнь текла медленно, словно патока, приюты сменялись один за другим – в специализированных мест не было, так что фраза "с ним почти все нормально, нечего места занимать" в различных вариациях просто преследовала соцработников, что были приставлены к нему. Он оставался жить в обычных приютах, где на него, как на редкостную диковинку, показывали пальцем, шутили над ним и устраивали далеко не безобидные розыгрыши. Сначала было безумно обидно, потом приходила злость – накатывала, застилала взор. На себя, на других, на свою ущербность. Потом приходило смирение – Леня переставал обращать внимание на окружающих, не желая выслушивать всю их правду, что они так жаждали донести до него. Тогда и приходила скука. И одиночество. До боли хотелось иметь кого-то, кому можно рассказать о себе, о своих мыслях – да хоть о погоде за окном, не ожидая услышать в ответ оскорбление или унизительную кличку. Вот только теперь друзья ему не положены – он инвалид, калека, уродец, рожденный на потеху остальным. Пусть так. Все равно все измениться, когда Леня вырастет – по крайней мере, на это надеялся он сам. Этот приют был таким же – не лучше и не хуже, чем те, в которых побывал Леня. В комнате стояло три кровати – на одной лежали его вещи, на другой, тщательно заправленной, валялась старая книга. Третья была пуста – голая железка без матраса. Ждать пришлось недолго – прошло совсем немного времени, как комнату ввалился паренек. Рыжеволосый, худой до невозможности, с круглым лицом, украшенный веснушками так густо, что чистой кожи не было видно ни миллиметра. Он замер, недоуменно разглядывая Леню с, кхм, ног до головы, потом пожал плечами и плюхнулся на кровать, взяв в руки книгу. - Новенький? – голос у парня был хрипловатый, простуженный, и чуть смешной – говорил он в нос. Поморщившись – будто ему и самому не понравилось звучание своего голоса – он шмыгнул носом, отложил книгу и подтянул колени к груди, уперевшись в них подбородком. Леня неопределенно мотнул головой, что можно было расценивать как положительный ответ, и перевел взгляд на свои руки, неестественно лежавшие на коленках. Пальцы отчего-то дрожали, так что Леня стиснул кулаки. Крепко, до звездочек в глазах. - Не тушуйся, пацан, - рыжеволосый неопределенно хмыгнул со своей кровати, - у нас нормальные парни, не как везде, без дела не шпыняем. Ну, так говорят те, кто переходят, - парень засмеялся чуть неестественно, резко дернув головой вбок. - Меня Витя зовут. У нас тут раньше парни жили, близнецы, у них мать пила. Вот их и забрали. Да только та нормальной оказалась, любит их сильно, бухать даже бросила – вернулись домой, всего год тут прожили. Повезло, - Витя помолчал задумчиво, потом вскинулся, спросил, - а ты как? Сирота? Витя говорил быстро и неразборчиво, чуть зависая на некоторых словах и подъедая окончания. Леня слушал его молча, но после резко поднял голову, зло посмотрев в спокойное, безразличное лицо собеседника. И не сказал ничего из того, что так и просилось на язык. Просто вопрос, ничего более – парень не хотел обидеть или надавить побольнее, просто спрашивал – и Леня опустил голову. Злость куда-то пропала. - Да. Авария. Недавно, полгода назад, - собственный дрожащий голос неожиданно показался Лене жалким. Витя понимающе кивнул, посмотрев на коляску и, наткнувшись на вопросительный взгляд Лени, медленно отвел взгляд. Откровение за откровение, никакого обмана. - Я не сирота. Меня забрали у матери. Не думаю, что она сильно расстроилась - я ей вообще не шибко-то был нужен. Но мне и тут хорошо. Витя смотрел куда угодно, только не на собеседника и Лене стало не по себе. Он жалел себя, ведь у него не было больше никого – не матери, ни отца, ни Сонечки. А каково человеку тогда, когда он один в этом мире не потому, что никто не может быть рядом, а потому, что всем на него наплевать. Витя поднялся и, задумчиво посмотрев в лицо Лени, скривился. - Вот только без жалости, пацан, запомни на будущее. Жалеть – последнее дело. Уж лучше ненавидеть, чем жалеть – чувство благороднее, - с этими словами Витя протянул ему худую, замызганную ладошку и улыбнулся. - Будем знакомы, сосед. Нам с тобой тут еще долго куковать, лучше уж нормально познакомиться. Леня сглотнул. За это время, наполненное пренебрежением, насмешками и упреками он и забыл, что можно знакомиться вот так – просто протягивая ладошку. Леня крепко, с надеждой сжал руку соседа и отпустил, когда тот пошел к двери – сейчас ребята убирались во дворе. Субботник. - Я Леня, - раздалось Вите в спину, когда он уже открыл дверь. Тот повернулся, снял воображаемую шляпу и, улыбнувшись, скрылся за дверью. Иногда простое привет вытаскивает из кокона. Иногда простое рукопожатие возвращает человеку веру в себя.