Все живут вдоль, я - поперёк

«Верный Делюк» медленно и терпеливо съезжал с ума. В лучших традициях Полуночного Клуба, где опытный садист из числа Хозяев нередко откладывал расправу на неопределённое «позже и как-нибудь», то и дело крутя перед пересохшими губами фиал, наполненный вожделенной болью, но не давая не то что напиться - пригубить. Разумеется, Белый Альбин был мастером таких извращений. Безусловно, Делюк давным-давно уразумел, что из игры его убрали. По крайней мере в этой области можно было не опасаться – и не жаждать! – конкретного сведения счётов. Но что на глазах у всего народа происходило между милордом, его любимой игрушкой, этим артистиком-геем, и госпожой Карди, самой ясной и в то же время самой непонятной из троих? Хозяин не соизволял ни пить от Мальте, ни тем более обращать его, ни даже слегка провоцировать на то и другое – хотя остальные досыта хлебнули похожего. И побил всерьёз лишь однажды. В этом Делюк отлично понимал Милорда – у малого кишка была тонка, к тому же поиздевались над ним - не дай Боже испытать и самым скверным из нас. По слухам, зонтик его радужный использовали, весёленький такой. Альбин, когда приволок малыша с порванными кишками и истекающего тёмной кровью, прямо в контору, кое-что попутно выдал. Ну и что – родом из Ночных Гордецов, и какое дело, что скрытный и непроницаемый почище Аскольдовой могилы (Делюк, вопреки французскому прозвищу, был коренной киевлянин). Нашим парням покажи пальчик – всей рукой в колокола ударят и поднимут такого трезвону, что все уральские вороны будут три дня подряд каркать! Хотя «каркали», в основном, на леди-конюшего при дворе Их Тёмности… Парень был начитанный, вполне догадывался, что конюший, или коннетабль – далеко не главный придворный конюх, а почти что первый приближённый короля. Заместитель по армейским делам. Это звание парадоксально пришлось впору Карди. Забросив изысканные наряды и самоцветы, которыми Милорд забрасывал её, точно булыжниками с мостовой, она щеголяла во всепогодной блузе из полартекса и мешковатых брюках, заправленных в яловые сапоги. Голова обнажена, ворот распахнут, так что виден фирменный ошейник с агатами, в ковровом мешочке, привязанном к витому поясу, – нехилый запас морковки, солёных сухариков и кускового сахара: для поощрения четвероногих. Двуногим гипотетически полагался витой арапник - утяжелённый вариант пресловутой камчи. Тем же именем обозначался ремень, прицепленный к деревянной рукояти, с небольшим грузиком на конце. - Лошадь – животное нежное, в отличие от человека, - любила философствовать Карди. - Ей, как правило, прутик сунь под нос – и поймёт всё как есть. А человек ещё и попробовать на себе должен. Оттого все посетители клубной конюшни нимало не брезговали чистить лошадь после верховой прогулки, задавать корм и даже отбивать денники. Прокат был задуман как недорогой - в целях, которые Карди называла «политическими», и «агитационными»; оттого нанимать конюшенный персонал на обычных клубных условиях (допущение к условно конфиденциальной информации, соблюдение тайны, профессиональный риск быть выпитым) было накладно. Обычной прислуги не хватало: должно быть, по одной этой причине Мальте то и дело заходил «к лошадкам» или прямо увязывался за Карди. Попутно изобрёл неплохой дизайн для денников, вполне учитывающий покрытие пола, удаление отходов, солонцы в каждом помещении и приточно-проточную вентиляцию. Навозом от этого щёголя чистюли и то самую малость отдавало. Приходя ночью в Клуб с бумагами, которые надо было срочно утрясти, или особо насущными требованиями, двоица держала себя так, будто ей поручено самое наиважнейшее. О том, натурально, ходили самые махровые сплетни. Также было замечено, что всякий раз, когда задушевная парочка попадается Альбину в кулуарах, а не наедине, тот напускает на себя особо замороженное состояние: даже в глазах блестят острые ледышки, а кончики слегка подвитых прядей и вообще крахмалятся инеем. Походы в Зеркальный Зал за сабспейсом, кстати, довольно редкие, публике обсуждать надоело: ну да, коллекционируют ощущения от девайсов вплоть до самых невообразимых. Ну и играют в свитчей, оборотни такие. Ну, естественно, бравируют неуязвимостью. Один Делюк ещё как-то подмечал пикантные обстоятельства: и что оба прежде тщательно отмываются и прыскаются духами, с шуточками подбирая «из чего раздеться и чем ублажиться», и что Мальте раз от разу делается всё взрослее, а Карди – моложавей. Будто перекачивают биологическое время от одной к другому: но как это может быть? Однако насчёт хижины в лесу не догадывался и он. - Здесь уютней, а в Зале красивей и безопаснее, - рассуждал Мальте, стоя на пороге. - Угм, «вампирская скорая помощь», если превысим, - Карди на сей раз не пыталась выпнуть входную дверь ногой или локтем, а нашарила в ухоронке ключ и шуровала им в замочной скважине. – Зеркало бы можно было достать из кладовой, но не велено. И так за выбитую из кровати пыль крепко на нас ругнулись. Из растворенной двери дохнуло печным теплом, словно бы пампушками или иным домашним печевом - но и чем-то резким, как бы животным. Однако скорее приятным, чем нет. - Мальчик, прямо сейчас главной буду не я, - торопливо заговорила Карди, крепко обхватив его плечи. – Ты удивишься – не одному этому, многому. Но я тут же подправлю дело, если понадобится. И помни: оттого, выдержишь ты или не выдержишь, даже каким образом не выдержишь - зависит многое. Нет, всё. Это была речь слишком для неё примитивная, а сам Мальте стал куда учёней прежнего. «Что лучше – не вынести, похоже? – подумал он. – И кто испытывает? А чем?» В этот момент поперёк лица, будто свалившись сверху, легла плотная повязка. Упругие колючие нити плотно стянули запястья и щиколотки, стали наматываться на тело поверх одежды… Хотя нет – всё вплоть до кожи словно растворилось. - Устроим малышу сеанс частичной сенсорной депривации, а, инэни Та-Эль? – донёсся до ушей незнакомый голос: не то чтобы очень резкий, но с металлическим оттенком. – Вы ведь потому и шибари не делали, что не умеете. Пеленать младенчика свивальником – не ваше амплуа. - Разве я вам перечу, Пряха? - ответила Карди вполне миролюбиво. – Я не хозяйка дому, да и нянька из меня, как из шкворня подпруга. - И в потолочной зыбке никого не качали, я права? - снова донёсся голос. - Верно, не качала, - ответила та. - Хорошее дитя – то, кого в нежном возрасте с рук не спускаешь и не отнимаешь от сосцов. - Так проверим, какой червячок вылупится из запелёнатой куколки шелкопряда? После этих слов некая печать легла уже и на уши, локти притянуло к туловищу, стальной коготь врезался едва ли не под рёбра и поволок к потолку. Некое безбрежное пространство создавалось временем и обрывками иных ощущений. Слишком много невесомых пелен, слишком изобилен воздух вокруг, и в глубине вертикально повисшего кокона он - нечто единственное: без чувств, без мыслей, без имени и прозвания. Просто «я». Единственная точка, в которой собрались невидимые нити кокона, – боль под сердцем, рядом с сердцем. Нет, с самого начала иное. Ибо не с чем сравнивать. И точка эта расширяется. Тело по-прежнему парит в невесомости, но глаза видят, уши начинают слышать сотканное из одного-единственного ощущения, разум, подобный острейшей кархи-мэл, динанской злой кархе, изогнутой полумесяцем, проницает сквозь мимолётности. Он парит высоко под сводами, на которые ложится циклопическая двойная тень: статуи чёрного и белого мрамора. Мужчина, тёмный и абсолютно нагой, сидит на постаменте, отодвинув в упоре левую ногу и резко приклонив голову книзу. Юное и в то же время мощное тело, нацелено ввысь, как волна в полнолуние, стрела на тугой тетиве. Лицо - жестокое, яростное, полное затаённой печали - и всё-таки до чего нежное… Женщина, напротив, выражает беспримесный покой. Стан, закутанный в ниспадающие ткани, словно хочет высвободиться из них еле заметным усилием, но погружается в пучину всё глубже. Бездонные глаза, чётко очерченный рот, легкий поворот головы к плечу исполнены полудетской чистоты, лучезарности и лукавства. Сам купол опирается на колонны, что, в свою очередь, вырастают из пола, похожего на шахматную доску: снова белый мрамор чередуется с чёрным. Доска поддерживает крошечные фигуры - две женских и одну непонятно чью. Мальте узнаёт. Женщина, которая опутывала и поднимала, - Ткачиха, Пряха из легенды. Рыжее и чёрное. Её собеседница - сама Карди: золото и воронёная сталь. И ещё один, чьи светлые кудри ниспадают подобно плащу, а лицо повёрнуто от зрителя, потому что он стоит лицом к одной из колонн. - Вот теперь и поиграем в отгадки, - говорит Ткачиха. - Нет смысла: юнец и так будто на ладони. - Ай, не хитри, дорогая Тергата. Ведь ты разрешишь назвать тебя в честь клинка? По крайней мере, пока ты в недалёком будущем не обретёшь нового имени. «Как все мы оказались в храме? - думает Мальте. – Я снова брежу? Ведь это в точности мой сон – кроме средневековых стульев с высокими спинками. Один из снов, что перешли на полотно». - Что я обрету и что потеряю – не вам с Тельцом судить, - отвечает Карди. – И когда – тоже. Не судите о живых. Кстати, вы заметили, что изо всей дюжины вы единственные, кто не мёртв и оттого не прошёл через обычную инициацию? - «Ибо мы не умрём, но только изменимся», - язвительно комментирует третий. – Инэни, тебе хотелось бы иметь в посланниках чету привидений? - Ничего мне так не хотелось больше, чем не иметь с вами со всеми дела, - с оттенком грусти отвечает Кардинена. - А ведь с подопытным явно кое-что происходит, - слышится голос со схожими металлическими нотками. - Не будь я отчасти Тельцом. Тали поскрипывают, отчего-то плавный спуск выходит слишком резким и неожиданным – словно слишком большое расстояние пришлось одолеть. Ноги Мальте ударяются о землю, паутины как не было: сошла вместе с прочими оболочками. И морок исчез. Трое выглядят почти обыкновенно: в жокейских черно-белых костюмах, только кепи с длинным козырьком отложены в сторону. Сидят за столом, над чашками курится пар, какие-то сдобные булочки на блюде. Едят? Карди – понятно, но дирги? - Кто-то здесь наводил тень на плетень, - говорит Пряха. – Мальчик видит, безусловно. Он то, о чём догадывались, нет сомнений. - И что из этого следует, Каракурт? «Нет, не мычание - скорее густое, маслянистое мурлыканье», - думает Мальте. – Хищная кошка». - Перед нами готовый король двух дней, мой Гилянский Бычок, – если быть логичными. Калиф на час и любимчик будущей Протеи на все остальные жизни . - Оттого ты и расшатала ему все нервы - прямо на ногах не держится и коленки трясутся. Полечить этого лгунишку за скрытность, как скажете, дамы? - Я послушная жена, ты мой строгий муж, - хихикнула Арахна. - Мальте не лгал. Просто вы его в лоб не спросили, - ответила Кардинена. – Сама таким умолчанием грешу: мало ли какой дирг мысли читает – это не свидетельство для присяжных… До меня тебе не дотянуться, а с ним… Делай как считаешь нужным, Сфинкс. Некая сила, похожая на вихрь, опрокинула юношу на лежанку поверх одеял - кверху спиной. Сковала. Карди опустилась на колени в изголовье, лицом к лицу, стиснула запястья: - Это снова испытание. Да, розги, что и без того тебе обещаны. Но уж поверь, мой приятель в таком деле куда меня искусней. Боль, говорит он, наподобие твоего Мастера, - редкий самоцвет. Её уместно дарить. От такого подарка стыдно отказываться... Распусти мышцы, как учили. Уйди в себя. Краем глаза Мальте видит – прядь бледного золота. Но и всё. Вначале не боль – тихий свист и несильный толчок словно бы одним звуком. Жар, что течёт изнутри, растекается по спине мелким озерцом. Почти сразу – ещё один, чётче, горячей. Уже озеро. Море. Касания прутьев как бы рисуют ступень за ступенью - вверх, вниз, снова вверх. От ног до самых плеч. От крыльев до впадин под ягодицами. Лестница Иакова. Норовистый жеребчик. Теперь пламя уже пронизывает всю плоть, вибрирует, раскаляет докрасна, будто сам он – клеймо. Контуры и ассоциации плывут вместе с расплавом стали. Адекватные слова. Точны при всём безумии происходящего. И всё-таки… Это куда легче вынести, чем милорда Альби, но - чужой. Это много труднее и становится нестерпимым, потому что за ударами нет лица. Нет чувств – ни праведной злобы, ни садистского восторга. Нет предела уже истинной боли. И вдруг – пустота ощущений. Ни боли, ни облегчения. Ни лихорадки, ни даже приятного тепла. - А паренёк пытается анализировать, - хмыкнул истязатель. – Отделить себя от процесса. Вон как подекс-то сожмурил. Как говорится, ты лучшую вину сберёг доселе. Дотронулся рукой - перчаткой вроде? Жёсткая… – до вмиг отозвавшейся кожи. - Второй подход – твой, Тергата. Теперь авось не навредишь. И в тот же краткий миг не стало слышно обоих хозяев дома. Женщина бросает руки Мальте, выпрямляется. - Я… прошёл испытание? Чего им было надо? - Ты понравился. А вот хорошо или плохо то, чего от тебя добивались, - не скажу. Сам со временем поймёшь. Интонация снова «глубинная», чуть резковатая. Стоит юноше чуть подвинуться, как голос Карди его останавливает: - Замри. Ты сильный, ты молодец. Удержишься за края. Ногтями и носками цепляйся. Чуть мягче: - Ты зарделся будто цветущий пион, мой бачи. Видел бы, как это красиво. И вместе с первым ударом: - А теперь коли есть о чём плакать – плачь. Нет, это снова не боль, он притерпелся. Но каждый удар толстого прута, наносимый в неспешном ритме, исторгает негромкий и яростный вопль. Комья судорожных рыданий. Сгустки жидкого хрусталя. Обильные сладкие слёзы. О чём? О неуместном фанфаронстве: он специально купил в магазинчике зонтик восьми цветов, к обычному «Каждый охотник желает знать…» добавлен густо-бордовый. Между красным и фиолетовым. И ходил с ним повсюду – даже по вечерам. Даже один. Словно натуралы-насильники - не про юного квира. О позоре, в котором застиг его Альбин. Об ответной жестокости готического вампира, многократно превосходящей человеческую. Даже ту, что вдавила в грязь и мерзость юного Александра. Даже ту, когда бил отчасти по обоюдному согласию, - на грани болевого шока. О жалостливом пренебрежении Хозяином душой и телом питомца: не берёт кровь, хотя и отпускает немного своей от щедрот. Не пытается приголубить, даже посмотреть ласково. О... Нет. Ни о чём больше. Расплескалось до самого дна. - Вот и всё, - Кардинена обнимает истерзанные плечи - даже приятно, как любая забота и защита. – Выревелся? Больше не надо тебе? - Не… надо, - беззвучно смеётся Мальте. - Шкурка ведь не казённая. - Угм, - кивает она. - Не барабан, чай. Кстати, тут ещё осталось заварки на одну пиалушку или даже две - дирги сидят за столом только ради приличий. Хочешь? - Разве чтобы отойти от чувств. Они дружно, с лёгким присвистом, тянут из чашек тепловатую жидкость. - Смешно даже, как я легко восстанавливаюсь. А ведь раньше такого не было, - говорит Мальте. - Дома, в Клубе, не рассуждай на эту тему, пожалуйста. Там и так понимают, однако… Не в преддверии некоего визита. Встреча Альбина с неугомонной Карди в коридоре, ведущем в его кабинет, когда он поднимался наверх, она же ориентировочно спешила вниз, произошла также на глазах бедолаги Делюка. - Вот хорошо, - отрывисто произнёс мэтр. - Зайдите ко мне, срочно. - Как раз намеревалась, мой милорд. На нём, недавно восставшем с ложа, красовался один из лучших вечерних жюстокоров, тёмно-лиловый с золотыми скаными пуговицами и таким же кованым кружевом а-ля Никита Демидов, и кюлоты с туфлями на пряжках. Она же не успела выскочить из одёжек (куртка с торчащим из-под неё концом призывно алеющей косынки, элегантно порванные джинсы, башмаки, хорошенько обмятые по ноге). Так что контраст между большим и малым работодателями прошил смирного парня насквозь. Отого он последовал за этими двумя до самой двери Оружейного Кабинета, где они сразу начали говорить в настолько повышенных тонах, что, видимо, от подслушиваний рабочей силы не спасла и изоляция. - Что вы имеете против юного Мальте? - сказал вампир, едва расправив фалды, чтобы сесть, и барственным жестом указав даме на противоположное кресло. - Я в него влюблена. Уважаемый Милорд, - утвердительный кивок. - А в меня? – задал он специально нескромный вопрос. - Какой смысл испытывать чувства к тому, кто в принципе не может на них ответить? Бессмертные мыслят категорией вечности, дневные подёнки - лишь единого дня, как бы ни был он долог. Даже Валд с его честной и тупой прямолинейностью понял: это не означает - «я к вам ничего такого не питаю». Буквальный смысл - «мальчик не ваш, оттого моё право на него равно любому иному». - Но вы над ним издевались. - Вовсе нет. Скорее, такое делали вы. Держали в подвешенном состоянии или на расстоянии вытянутой руки, отказывались делать донором и даже слугой, даже в воспитание практически не вмешивались. - Хотел бы видеть, как его воспитывали вы сама. Да, признаю, я на такое согласился. - Никак: по законам современной физики наблюдатель в корне меняет картину наблюдения. - Кстати, Мальте – несовершеннолетний, ему нет восемнадцати. - Выходит, зря я старалась, исправляла. «Тот казус, что парнишка взрослел, а она не старела», - смекнул Мемноник. - И он мужчина, хоть и совсем юный. - Истых кровопийц такое сроду не останавливало - ни сходство пола, ни возраст. Тоже мне проблема. У вас же совокупление в принципе отделено от детородной функции и связанного с ней морального императива. Некая Энн Райс целую слезоточивую повесть построила на том, что она вот уже столетие как девочка по виду, а он – без малого двухсотлетний дворянский недоросль. Альбин тем временем мерил женщину взглядом, что, казалось, прожигал насквозь стенные драпировки: - Вы знаете, что недавно сотворил наш художник? Наш незрелый гений? Боюсь, с вашей личной подачи. Приволок сюда новёхонький зонтик в виде трости – в специальных лавчонках целые груды таких, радужных, - и говорит: «Вы защитник, милорд. Вы имеете право изломать его об меня как вам будет угодно». - Не понимаю. - Отлично понимаете. Таким же его уродовали те подонки, которых я истребил. Даже не насиловали - истязали. - Наивный малыш. Так он хотел доказать себе и вам, что больше не боится. Обрёл порушенное достоинство. И оттого созрел вашего для подчинения. - А вы? - внезапно ответил Альбин. - Вы созрели? Кажется, в вас достаточно достоинства, чтоб играть в подчинение хоть всю жизнь. Карди улыбнулась со странной миной: - Жизнь – это ещё как сказать. «Хоть все жизни во всех мыслимых мирах» - было бы куда вернее. Вампир сделал вид, что понял. - Милорд, вы старательно делали вид, что сводите мою необычность к строптивости, оголтелому феминизму, уклончивой порядочности, - ко всему, помимо того, на что намекал Высокий Ильмаринен. - Поясни. - Когда открыл мой перстень и вывел из его внешнего вида, что сам он получил закалку от крови, а вы нет. - Ну же, я слушаю! - Учение Дарумы. Лишь простой обыватель, живя в пряди, тонет в самом себе. Люди-месяцы, люди - верховные легены наглядно ощущают своё бытие как поперечную вечность, в отличие от продольной. Вампиры любят говорить: человек живёт во времени, он алчен и недальновиден. Ночной Народ мыслит вечностью. Но время остаётся временем, год это или тысячелетие. Те из нас, кто уже перешёл через грань, - могут вольно дрейфовать во Вселенных. В их воплотившихся вариантах, что отличаются многим, немногим или практически ничем. Я пока балансирую на лезвии клинка. - Однако… Сколько вам лет, дражайшая ина? - А вам, милорд? По слухам, двести с лишком? Так, прикинем. Мне здесь и сейчас – пятьдесят пять. Умножим на десяток проявившихся личных существований, около сорока туманных - уже, боюсь соврать, три тысячелетия с хвостом. Не исторических – скорее оно относится к опыту вроде буддийского. Не метаморфозы, однако: снова нет протяжённости. Некая целокупность, слитный аккорд… Надеюсь, воочию сумеете убедиться. На иных сие действовало похлеще отравы. Хотя выживших, помню, само солнце не брало. - Свежо предание, но верится с трудом, - Альбин покачивал ногой в изящной обуви, губы его кривились в скептической усмешке. - Предание-то как раз из древнейших. Есть святые дня и солнечного года, есть ночи и лунного света. Ночь не выдаёт свету своих легенов – они носят её с собой наподобие плаща. Динан в каком-то смысле и сам находится на обратной стороне Земли. - Вот как, - он поднял бровь. – Не понимаю, какое отношение всё это имеет к вопросу, что я вам задал. - А, это. Я вас тоже люблю, - ответила Карди совсем спокойно. – И нестерпимо видеть, как вы с мальчиком на пару теряете того, кто вам дорог более всех прочих. Оба замолкли. Далеко за дверьми раздался выразительный мужской вздох. - Убьёт всех нас троих, - спохватился Влад. – Без милосердия. - Что так, что этак, - отозвался Делюк. – Но захотел бы – уже. Сделал, имею в виду. - Вам тоже думается, что хозяину требуются свидетели? - спросил Джонни. – Чтобы самому не казалось, что помрачился в рассудке? - Как вы смеете! – возмутился латыш. - А что такого? Милорд что – не в курсе здешних сплетен? – пожал плечами Мнемоник. – Сам поощряет, чтобы на каждом личном счету свой компромат имелся. Вот кого жаль – это паренька. Съедят, если не уже. Кардинена тем временем выбралась из куртки и в азарте стряхнула косынку с воротника-шлейки: - Ну, разумеется. Чёрный Ярл очень был обеспокоен пожарами в специального рода кафе и клубах. А также новым российским законодательством, где сильно убавлены толерантность и политкорректность и невиданно возрос патриотизм вкупе с правоверием. Как понимаете, дневных охотников данный факт сильно взбодрит и повысит в чине. Ночных же, возможно, лишит куража и повергнет в лёгкую панику. Снова начнутся поиски ухоронок и игра в прятки со спальными местами, лёгкие неприятности с легализацией клубов особого жанра – словом, как обычно. Может быть и хуже: новооткрытый БДСМ-ресторан во Львове подвергся безадресной облаве. Членовредительство и убийства списали на неофашистов. В общем, когда Ярл конкретно вышел на динанских Старшин, те, натурально, взялись проверять самого бессмертного старожила. И вышли прямиком на некую «артистическую утечку информации». Что некто смертный, никак не связанный ни с воплощёнными зодиаками, ни даже с Ярлом, который отнюдь не знает всех тайн, умеет провидеть. - Это был наш мальчик. - Да, - кивнула Карди. – Меня выслали в Россию ради него одного - такая вот честь. Видите ли, легенское представление о секретности иное, чем у здешних вампиров. Не запечатывать сосуд наглухо, а предусмотреть небольшую утечку условно безобидных фактов. - Чтобы при случае испытать своего человека, - усмехнулся вампир. - Дать ему пройти инициацию, в которой сыск лишь начальная ступень, а прочее – птица у шеи, - Кардинена чуть откинулась назад на спинку. - Как судьба рассудит и масти лягут. - Я уже решил, что на переговоры пойду. Их трое и нас трое. А там - что вы говорили. - Милорд, простите за дерзость. Я хотела бы присутствовать на совещании кем-то вроде клубного переводчика. Возможно недопонимание – сами знаете, как бывает. - Между вампирами - и? – ответил Альбин с тихой яростью. - Вампирами и соло-диргами. Двое уже здесь, я с ними знакома. - Главный из нас – мой Создатель. Я при нём. Мальте, ярко выраженный ментальный ловец, - при мне. Считаю, в свете здесь сказанного так самое надёжное. Баста. Он поднялся с места, лёгким движением руки отпуская собеседницу. - Я тоже умею предвидеть, - ответила Карди, поднимаясь навстречу. – По слухам, вы довольно-таки милосердны и не страдаете особо сильной жаждой? Как у её руке оказался четырехгранный кинжал вроде мизерикорда, - не понял никто из прильнувших к дверной щели. Но он одним коротким взмахом полоснул по всему предплечью, взрезав рабский наруч изнутри. Зазмеилась кровь. - Берите, - коротко сказала она Альбину. – Нет? Ладно, позже рассчитаетесь. Присовокупьте к общему долгу. И окрашенной в ярко-багряное кистью широко мазнула Хозяина по лицу. А потом вышла. Как отметила троица смертных, через которых женщине пришлось продираться, чтобы добежать до аптечки первой помощи и своей комнаты с носильными вещами - и которым самим понадобилось некое усилие, чтобы проникнуть в кабинет, - Хозяин против ожидания был вовсе не зол. Вначале скорей обескуражен, потом, когда ему подали умыться и сполоснуть жабо от брызг, - вроде как самую малость занедужил. Куда исчезла доверенная (не оправдавшая доверия?) раба, явно знал, но, разумеется, не подавал и виду. Так длилось до раннего вечера поздней осени, когда в Клубе Сумрачной Луны (которую бойкие новобранцы успели переименовать в Насморочную из-за вездесущей мокрети) был объявлен плановый форс-мажор. Отрантский зал, который рассматривался как явный претендент из-за паутины, живо намекающей на почётное имя одного из заморских легатов, внезапно был отвергнут. Совещание было назначено в бывшей курительной комнате, отчего её спешно драили смесью лимонной цедры с корицей, заодно кадя по стенам и потолку росным ладаном и посыпая траченные молью твидовые занавеси средством «Махорочка». Циркулировали упорные слухи, что возникший букет должен создать атмосферу благодушия и чему-то там этакому способствовать. В районе полуночи высокие принимающие и принимаемые лица сошлись. Альбин более не строил из себя русского вельможу. Во фраке, клетчатых панталонах и монокле, с тросточкой в одной руке и юным Мальте под другой он выглядел как Альфред де Мюссе, выводящий на прогулку юную и трепетную Жорж Санд под видом фланёров. Третьим в компании был Тёмный Ярл, в соответствии с темой изображающий Оноре Бальзака: сюртук, жилет с золотыми пуговицами и бирюзовая трость. Волосы троих денди, не стеснённые цилиндром, широко падали на плечи. Они прошли до центра зала, где были в ряд выставлены кресла без журнальных столиков, три против трёх – Ильмаринен настоял, говоря, что пришельцы любят обсуждать важное «колено к колену», а фужеры с напитками - кровь с аспирином или там апельсиновый фреш для малька – можно уместить на широком подлокотнике. Едва гости вступили через проём малой шеренгой, как Ильм пристукнул каблуками и размашисто воткнул подбородок в крахмальный пластрон. То же сделали остальные. Когда хозяева чуть отошли от поклона, перед ними стояли трое. Изящный, чуть женоподобный мужчина в рытом бархате раскинул белокурые пряди так, что они падали до талии жакета. Волосы медноволосой дамы в вечернем платье тёмно-гридеперлевого оттенка спускались до задней части подколенок. А Кардинена была в своём «вороном доспехе», ни разу при жизни в Е-бурге не надёванном. Она так же распустила косы, и вопреки тому, что запомнилось другим, - самый конец пряди ложился на золото подола, обогащая шитьё новыми извивами. Драгоценная мантия. - Магистерская, - еле слышно сказал Мальте. - Умолкни, щен, - прошепнул Тёмный Ярл. Народ расселся. Рыжеволосая Арахна - против Мальте. «Женщина и дитя», - отметил он в своей глубине Сфинкс - против Альбина. «Белое против белейшего». Кардинена - колено к колену с Ильмариненом. «Негласные властелины», - закончил Мальте и удивился – что это у него под конец вышло. - Со стороны Дома Ильмара - Создатель Ильм, Наследник Альбин, ученик Мальт. Последний будет переводчиком, - сказал Милорд Сумрачного Клуба. - Со стороны Совета Легенов Динана - Летописец, Ткачиха… - Сфинкс, который объявлял имена, помедлил. - Нет прозвания, помимо земного, - ответила Карди. – Пусть будет Та-Эль Кардинена Тергата, Магистр для чести. Подобие тайного и явного советника. - Кому чего налить, господа? – любезно предложил Хозяин, когда все представились друг другу. - Мне - десертного, «Кровь монаха», - отозвалась Арахна, еле заметно облизываясь. - И мне. И мне, - отозвались её друг вместе с Ильмом. - Ученику - гранатовый фреш, - предложил Сфинкс, с коварной улыбочкой отряхивая с кружевных манжет чьи-то незримые миру слёзы. - Лучше мы с ним кумысу выпьем, как раз в хозяйстве новая партия выбродила, - Карди чуть подмигнула собранию. – На льду высочайшей воли ожидает. «Так лучше, чем прослыть мальчиком для утех, - думал Мальте, принимая из рук девушки-официантки хрустальный бокал с «молочной газировкой» и вздымая его кверху, салютуя собранию. Чокаться в тёмном обществе не принято - звон хрусталя разгоняет злую силу получше петушиного крика. Тратить много слов на обсуждение вопроса – тоже, по договорённости обходятся мысленной речью. «Непонятно, зачем вообще взяли, - думал оттого Мальте. – Какой из меня ловец человеков. Разве что напоказ?» Некоторое время все дегустировали напитки и заказывали повторить или переменить. Ученик обратил внимание, что в лакеях ходили только девушки: удалой троицы прислужников видно не было ни вдали, ни вблизи. Проштрафились по-крупному, что ли. - Его святейшество Ярл получил списки кормильных мест заранее и, полагаем, успел ознакомить с ними здешнее общество, - чуть кашлянув, заговорил Летописец. – То же касается живых и немёртвых стратенов-добровольцев. Не думаем, что могут возникнуть споры. В конце концов, такое решается по мере ознакомления с населёнными пунктами и в конкретном порядке живой очереди. - Не витийствуй, прошу тебя, - Ткачиха сжала локоть благоверного. - Скажи – за это отвечает мэс Ильм, и лучше такого поручительства нет и быть не может. У него давние и надёжные связи и кровная заинтересованность. - Мой Создатель фактически уговорил меня подписать уже давно, - самым ровным тоном проговорил Наследник Ильмара. – Однако саму подпись я не дам, пока меня не убедят в полнейшей компетентности третьего посланника. Как мы знаем, ина Карди – не настоящий магистр и даже не член Высшего Совета Двенадцати: не более чем рядовой военачальник. - Мы заседаем при свечах, - вместо согласия ответила Кардинена. – Когда Тёмный Ярл видел открытый силт - тоже были свечи по всему Залу Отранто. Никому не повредит немного светодиодов - это ведь не настоящий полуденный свет? Она щёлкнула пальцами, будто готовясь показать фокус, и открыла силт: редкий густо-карминовый самоцвет «со звездой» сиял там внутри. Свечи поблизости вмиг погасли, будто задуло сквозняком, над сидящими зажглась россыпь малых светильничков… Камень плавно изменил свой цвет, словно холодея и наливаясь небесным, травяным, почти изумрудным блеском. - Александрит, - вздохнул Ильмаринен. – Невероятный. С астеризмом и глубокой игрой цвета. Девушка, чего ж ты хитрила? Ты ведь глава всех глав и главок, только что последней печатью тебя не припечатали. - Перстень - магистра, палец - бегущего по лезвию клинка. Так говорят в Динане, - Кардинена вздохнула. – Но говорить здесь я имею право не менее других со знаком легена. - Так, значит, наши русские коллеги удовлетворены? – перехватил инициативу летописец. – Препятствий к подписанию ими договора не имеется? Ему покивали. - Тогда вступаем мы трое, - перешёл он на самые вкрадчивые нотки. - Двое за, один воздержался. Поскольку дирги лишь дают, не получая взамен, им необходим гарант ваших честных намерений и почётный заложник. Повторяю – почётный. Неприкасаемый… извините, неприкосновенный. Протей и провидец, как многие андрогины. Которому буквально с этой минуты будет дана власть над частицей круга времён, а в дальнейшем он, как следует обученный, сможет стать правой рукой и наследником магистра. Все застыли. - Кто воздержался? – почти без голоса спросил Альбин. - Я, - неохотно ответила Карди. – Снова я, поперечина от прямой ограды. Нашему Мальте должны подарить «остатний день» или два перед Новым Годом, а я корыстна. Не хочу отдавать сейчас, брать – после. Ученик Альбина застыл как мёртвый, едва прозвучало, наконец, его имя. Руки женщины с открытым александритом на пальце слегка поглаживали мягкий поручень кресла. Створка перстня торчала надкрыльем майского жука. - Дому Ильмара следует дать возможность дать залог по своему выбору, - чуть привстал с места сам Ильмаринен. - Вот это я им обоим и говорю, - Кардинена вскинула голову, нестерпимо синие глаза встретились с карими очами Мальте. – Кто будет лучшим заложником Динану, чем меченный знаком перехода, человек-перешеек, оживший барзах? Величаво повернулась спиной к собранию. Взяла и обеими руками откинула со спины пенное великолепие кудрей. Шёлковая кираса сзади упиралась в затылок. - Там оба края липучка соединяет, - глуховато проговорила женщина. Взялась обеими руками и потянула. Пятеро воззрились на трискель, чётко рисующийся на смугловатой коже: двое – как не на свою работу, трое - будто видят впервые в жизни. - Тавро от тех и этих, - удивлённо протянул Ильм. – Родич по крови, ты, похоже, и не думал меня посвящать в обстоятельства? - Поостерёгся, - лаконично объяснил Альбин. – Вдруг сей мизерный секрет зачем-либо пригодится. - Ну что же, - заключил Глашатай, - мы берём в заложники эту строптивую даму. Но учтите – мера эта временная, потому что по поводу юного Мальте легены будут решать заново, а полномочного магистра, чтобы положить свой голос поверх других, у нас не будет. Инициация госпожи Кардинены-Тергаты пока не завершилась. - Вы берете, но я – я не даю, - вдруг отрывисто произнёс Наследник Ильма. – Мной решено взыскать некие долги, ибо договариваться на равных и решать на равных могут лишь те, кто не имеет ничего друг против друга. И вышлю свою заложницу не ранее, чем упомянутая персона расплатится по ним полностью. В кабинете повисло молчание, внезапно прорезанное спокойным голосом Кардинены: - Ну, это ведь нельзя назвать полностью внезапным, верно? Протянула левую руку своему Милорду, правую – воспитаннику и вышла с прямой спиной и гордым видом. Трое оставшихся с боязливым изумлением глядели вслед. Кнут. Отражается в мозаичных зеркалах всей хищной красой. Длиной метра три - три с половиной, если развернуть и с потягом продеть через узкое кольцо пальцев. Лоснящийся, словно сытая змея, за века своего существования напившийся крови и пота: Альбину добыли его в нижних, допросных подвалах. С рукоятью из гибкой ветви, туго оплетенной теми же ремешками из бычины, что составляют его основу. Со свинцовой дробиной на сходящемся едва ли не в иглу конце. Древний. Палаческий. Страшный. Дракул имя тебе, думал вампир. Дракон с крестом, как у нашего духовного предка, господаря Влада, главы православного ордена для борьбы с неверными османами». Свитая в круг эмблема вчеканена в горошину – раскали, вонзи в плоть, поставь мету. Сам бич также свёрнут глянцевитой спиралью, жаждущей распрямиться и хлестнуть жалом. Вдоль рукояти округло-выпуклыми буквами - надпись: Absque misericordia. «Без пощады». Чтобы экзекутор запечатлевал в ладони каждый свой удар. - Надо же – будто и время над ним не властно, - Карди подошла со спины, опираясь на руку Мальте. – Красив. Великолепная работа. За половину часа она туго переплела и скрутила косу, переоделась «из атласного официоза» и теперь вся с головы до ног в тонком и светлом шитье: покрывало на тяжком узле волос, длинная сорочка и поверх неё - что-то вроде парео. Редкая умница: без ошибок выбрала и фасон, и цвет. Белоснежное с голубизной – очевидный траур, такого нам с нею не надо. Цвет чёрного ворона - готика, самураи, торжество знати, но нисколько не напоминание о конце: тоже не годится. - Красив? – Альбин не стал оборачиваться. – Он твой по праву. Вместе со всеми ударами, что нанесёт. Добивалась такого? Повторишь ныне хвалу? - Довольно с нас обоих риторики. Повторила бы. Но нет - не добивалась. Само ко мне пришло. И на сей раз вам подобает самому меня раздеть, милорд. Теперь в руках Тёмного чувствуется едва ли не благоговение. Он бережно снимает и стискивает в нежный комок покрывало, распутывает узел на поясе и роняет вниз юбку, сдвигает с плеч кружева – одежды ниспадают к ногам, как в час первой встречи, как в иные часы, проведенные с ним и другим. Но кажущееся юным, неподдельно юное, уставшее, познавшее всё и вся тело женщины в этот раз не обладает возрастом. Или запечатлело в себе все возрасты сразу. - Ступай вон туда. «Андреевский» крест, укреплённый в двух шагах от зеркальной стены. Кардинена протягивает руки в запястьях сквозь стальные кольца, но Альбин, вместо того чтобы привязать, рывком снимает драгоценные оковы. То же проделывает с ножными браслетами. А ошейника нет уже, мельком отмечает вампир. - Продень в кольца кисти рук, ноги на ширине плеч и упрись в землю покрепче. Получится так держать? Отрешённая улыбка Будды. Или очень усталого Антея. Широко раскрытые очи Мальте: крылатые. Крылья бровей, крылья волос, разделённых прямым пробором. «Я не хотел тебя пугать, малыш. Это по сути не Кардинену – меня поймали на слове. Дело не в сплетении мелких обстоятельств. Королеву должно принести в жертву, чтобы мир переменился. И это давно и подавно не игра». Альбин отводит Дракона направо, делает левой ногой шажок назад, одновременно замахиваясь через плечо, – хвост летит, самый кончик его щёлкает, проходя звуковой барьер. Так можно снять голову муравью. Прорисовать вдоль спины тонкую, едва заметную линию. Вырезать сыромятный ремень. Напрочь переломить позвоночник. Кнут прокатывается волной, кончик язвит словно жало. Раскалённый серебристо-синий метеор скользит по коже, срывается, оставляя как бы дымный след. - Кричи. Говори. Мастер оттягивает руку назад. Снова шаг в сторону. Снова змеиная побежка в воздухе и свист. Ещё один удар сверхчеловеческой мощи - но и тело, что принимает и впитывает его в себя, достойно никак не меньшего. - Можно… стихами? «Лишь бы дышала. Лишь бы смогла сказать – довольно. Но нет – не скажет. А книзу ей не спуститься – от боли плоть сделается костью». - Отчего ж нет, - сказал доброжелательно. - Хоть всухую, хоть пташкой пой. А ритм я тебе задам. - Крошечные пташки… любви… Рассыпные… крошки надежды. Веру в них… мудреца не зови… Нынче зажигают… невежды. Тухлый и промозглый уют. Десять тысяч лет от рожденья Птички не в ту степь всё поют, Сдобным поперхнувшись печеньем. Прописная мудрость житья, Слякоть чувств и липкие узы. Но узри: вся суть бытия - На колёсах едут турусы…. И уже совсем без пауз, очень чётко: - Лишь одно дарует судьба: Шкандылять по торной дороге, Привечая твердостью лба Вечный кров и очаг убогий. «К шее каждого привязана птица-судьба. Кардинена, дочь Тергов, говорит мне, утешает нас: я пока остаюсь в живых. Не такая это радость». Альбин бросает орудие истязания, прижимается лицом к нагой истерзанной спине, обцеловывает: терпкий, непонятный аромат крови на губах, зубах и языке, вяжущий вкус во рту и горле. Когда кровь перестаёт, снимает женщину с креста, укладывает на скамью, с предельной бережностью укутывает в одежду. Потом подбирает Змея, всего в красном, втискивает эфес в руку своего любимца, рвёт с плеч тонкую рубашку - и порывисто становится на колени. - Видел, как надо? Теперь бей ты меня. Не за то, что было; за то, что ещё предстоит. Орудие тяжело для изящной руки, хоть мускулы успели нарасти как следует. Замахиваться, изначально задавая скорость посыла, мальчик не умеет и к тому же донельзя растерян происходящим. Однако ослушаться, как и прежде, не смеет. Дракон всей тяжестью приземляется на спину вампира, от этого кажущуюся такой хрупкой. Не узким концом, как положено, - серединой и с перехлёстом. Горячее клеймо впечатывается над левым соском, кровь, хлынувшая лиловым потоком, слегка охлаждает язву. Мальте с натугой отводит руку для нового удара. «Торговая казнь» могла длиться часами, вспоминает Альбин. Трудная работа палача. Ожидание так же болезненно, как… Новый удар. Куда как чист: ужина кнута проходит с потягом, так что лопается кожа. В третий раз вампиру кажется, что со спины сходит широкий лоскут и повисает на уровне поясницы. Нет, это ихор вытекает широкой струёй. Всего-навсего. - Милорд, я не могу больше, честно. Не удержу рукоять. - Ладно. Брось. Помоги подняться. Благодарю тебя. И - уходи. Закрывая за собой дверь, Мальте утягивает орудие истязания с собой. Выходит, удержал-таки? «Наша с ней кровь до сих пор смешивалась трижды Это защита от неведомого», - думает Альбин, едва ли не боязливо склоняя голову на плечо смертной. Слишком близко, чтобы удержать вожделение на цепи. И никаких преград в виде - да хотя бы шейного платка. Его раны закрываются почти мгновенно - не то у Кардинены, живой кармин испятнал всю срачицу. Надо было ему сегодня лечить усерднее. - У меня куски мяса с кожей не выбивало, - негромко утешает женщина. – Раны прошли, одна боль осталась. Но ты дал мне понять смысл и оборот всякой боли. Я столько её в себя приняла, что выучилась инстинктивно избегать. А стоило бы принимать как должное, идти сквозь - и творить из неё. Поздно мне для такого – или нет? Не знаю. Но это дар, за который следует платить ответным даром. Осторожно вкладывает пальцы в углубление над крошечным ледяным соском: - У меня было похожее. Не в этой ветви, не на этой нити. Тогда нас с мужем расстреляли, входное отверстие казалось впадиной, тень выходного ты заклеймил. Ты становишься похож на Тэйни Эле, бачи-пош. - О чём ты? - Название для дочери, что согласно ритуалу играет роль сына. «Мальте - юнец, играющий девушку. Получается, мы с ним пара?» - Знаешь что? Непременно обрати Мальте, - говорит Кардинена. – Ты ведь давно хочешь, но боишься, что он потеряет творческую силу. Нет, скорее умножит. Или страшишься рабской привязанности будущего птенца к Создателю - ну, сегодня вы загодя с ней разделались. «Это что - завещание?» - Вы же твёрдо обещали меня убить, милорд! – отвечает Карди на его летучую мысль полушутливыми - и вполне серьёзными - словами. – Как можно не держать слова? И почти насильно прижимает прохладные губы к месту, где снова проявилась пылающая борозда от не своей раны и чужого меча. «Только не сделать больно. Больнее». - Да уже… делаешь. Пустое. «Какой поток - ударяет в нёбо, в глотку, если бы дышал, как в досмертии, - захлебнулся». - И…захлебнёшься. Береги себя. Он врем… Время…свет…вечность. Кожа не обжигает ладоней – еле греет. Альбин сыт, полон заёмной крови и до предела исполнен печали. Кардинена, Женщина со многими именами, стала одной лишь Тергатой. Драгоценной, холодной, чуть изогнутой в стане карха-гран. Провожали гостью Клуба без помпезности – знали, что будь жива – обиделась бы досмерти, а то и высмеяла. Никакого гроба – носилки с низким бортом. Ни савана - синий верховой костюм и под него поддеты не белые – нежно-голубые блуза и шальвары. Аметистового цвета погребальный покров очерчивает лицо и падающий на брови локон. Глаза-васильки, глаза-фиалки моей жены не смотрят, но кажется, что закрытые веки слегка подрагивают от усмешки. «Смерть - единственное в жизни, к чему не стоит относиться серьёзно, - сказала бы она сама. – Не нравится определение? Скажите «мрачно», «занудно», «философски». И будете правы. Нет ничего забавнее смерти. Она здесь, это верно. Но в каких мирах, на каких звёздных морях-океанах баюкает Всевышний мою лодку, раскачивает колыбель? Никто не плачет: слёзы осквернят такой покой. Никто не улыбается: следовало бы, да не вмещается в психику. - Я сочинил эскиз гробницы и надпись на нём, - тихонько говорит Мальте своему Создателю. – Картинку покажу потом, а стихи хорошо бы дать самой ине Та-Эль одобрить. - Ты полагаешь, она может тебя услышать? - Почему вы думаете, что не может, если умерла? Лишь бы хотела. - Да уж, покойница явно была не как все. Мне всё кажется, что где бы мы ни установили урну с прахом, - везде получится не склеп, а кенотаф. Ложная могила, ты понимаешь. - Да, но надпись на ней можно вырезать? И Мальте, чуть прокашлявшись – по неизжитой смертной привычке - читает: - Ты не меняешься с теченьем лет, Одно лицо рисуя сверх другого; Ты мать всех подвигов, супруга всех побед, Возлюбленная Истинного Слова. - По-моему, с неё хватит, - с усмешкой говорит Альбин. – А то ещё встанет с ложа скорби и возмутится бесталанному виршеплётству. Лучше высеки (тут оба фыркают от нежданных ассоциаций), сделай из мрамора пару-тройку небольших статуэток из жизни благородной воительницы, дипломата…та-та-та. Изрядно этим небеса повеселишь. - Ладно, а с переводом в бронзу, гранит и прочую монументальность до высадки в Динане погодим, - отвечает Мальте. – Создатель… Я не схожу с ума? Мы в самом деле просыпаемся до заката - и чем дальше, тем раньше? - Соло-дирги, - размышляет вслух Альбин. – Соловьи. Нет, я думаю, то не они. Это Дар её Крови. Один из многих. - Гляди-ка, - Валд бросил охапку вещей на расстеленную простынь и теперь держал в руках четырёхугольник бурого холста. – Так и стояла перевёрнутой, пока остальные вещи готовили к отправке. - Работа юного милорда Мальте, - кивнул Делюк. – Или… Слушай, вроде как тут вовсе не она! Ибо силуэты под надписями обрели плоть, лица – выражение. Их было тринадцать под светоносными надписями, и лица их после всех заупокойных бесед оказались узнаваемы: Законник - Тэйнрелл Глашатай – Живописец Механикус - Дарума Танцорка - Майя-Рена Лекарь – Военврач Кэлангов Рыцарь - Нойи Рудознатец - Карен Летописец - Сфинкс Ткачиха - Арахна Звездочёт - Шегельд Волчий Пастух - Денгиль Пастырь Древес – Юноша Гранатовые Уста Над средним, наиболее почётным местом, надпись была новой: Протея - Это же она! – воскликнул Делюк. – Наша Карди! …- Вот почему никто из легенов, мёртвых ли, живых или стоящих сразу на обеих сторонах, так никогда меня не вытребовал, - говорил молодой Наследник Дома Ильмара своему старшему. – Кардинена помешала. Мне кажется, однажды она мне даже объяснила, наяву ли, во сне - какая разница: «Пока вы, Рыцарь Гранатовые Уста и Рыцарь Снежная Прядь, пребываете в совместной любви, - так и останется. Я терпелива. Любовь прекрасна, как ничто более во Вселенной. Она сродни Вечности, но всё-таки не сама Многопрядная Вечность. Когда-нибудь она дождётся - я дождусь своего часа - и возьму вас обоих».