Принц дождя и Принцесса пламени

Пьяный шальной угар страсти в голове Феликса сменился скрытыми опасениями и ревностью. Он был неглуп, а потому понимал, что никогда не завладеет сердцем мадам Литвинни: она позволяет себя любить, но сама не влюбляется. «Женщина в красном» улыбалась ему, дарила нежность и ласку, но лишь потому, что сейчас ей это и самой было приятно, ей нравилось это делать. Что же будет, когда ей надоест? Композитор ушёл от неё утром в мрачном настроении и с весьма угрюмым выражением лица. Его воображением завладели подозрения: он терзался, представляя, как, должно быть, весело смеётся над ним его любовница, оставаясь одна. И это в лучшем случае – если Валерия действительно остаётся одна: что если у неё есть ещё кто-нибудь? Склонность к ревности, унаследованная молодым человеком от отца, многократно усиливалась под влиянием его собственной гордыни и заставляла с нетерпением ждать рассказа Николь. Мадемуазель Бертрам в глубине души, конечно, волновалась из-за поручения, которое ей дал брат, но всё же была настроена решительно: раз уж встреча с его возлюбленной неизбежна, то Николь заодно хотела разобраться в себе и понять, почему эта женщина вызывает у неё подсознательную неприязнь. Девушка глубоко вздохнула и, успокоившись, уже намеревалась коснуться дверного звонка, как в то же мгновение дверь отворилась. На пороге появилась Валерия, одетая в дорожное пальто и шляпку, державшая в руках маленький саквояж и небольшую вазу с букетом роз. Николь, ощутив аромат ванили и встретившись взглядом с зеленовато-голубоватыми глазами этой женщины, замерла с приподнятой рукой. - Мне очень нужно поговорить с вами, – произнесла девушка, приветствуя возлюбленную брата сдержанным поклоном. – Вы позволите, мадам? - Если быстро, то сейчас, пока я жду экипажа. Если нет – то лучше, когда я вернусь в Париж. Я приду в театр, чтобы послушать, как нежно и волшебно твоя мама исполняет партию Инессы, – ответила Валерия, смерив гостью испытующим взором. - Но там наш разговор может заметить Феликс, – проговорила Николь, опустив глаза и притворяясь смущённой. – Я ведь хочу поговорить о нём. - Так вот в чём дело… Ладно. Если так хочешь, поехали со мной. Но что скажут твои родители? Они знают, где ты? - Я могу по пути отправить им записку, где сообщу, что мне нужно поехать в Бордо, – девушка выглядела столь искренней и простодушной, что ей невозможно было не поверить. – Папа и мама привыкли, что я провожу там гораздо больше времени, чем они сами. Мне намного больше нравится в нашем фамильном имении, чем в Париже. Валерия рассмеялась коротким пренебрежительным смехом и ответила: - В таком случае, тебе даже не придётся врать: я еду в Бордо! Главное, чтобы об этом ни в коем случае не узнал твой отец; дай слово, что ничего ему не скажешь. - Я обещаю вам, что ничего не скажу, – произнесла Николь. - Отлично, помни же об этом! – воскликнула итальянка. – А вот и экипаж, сейчас поедем на вокзал. До самого отправления поезда юная мадемуазель Бертрам молчала, а затем, пытаясь постепенно, а не сразу, войти в нужный разговор, спросила: - Мадам, я не спросила сразу, но всё же мне очень хочется знать, почему мой папа не должен знать о нашей встрече? Я думала, что вы не боитесь его. Разве он вам не нравится? - Вернее будет сказать, что это он не питает ко мне дружественных чувств и наверняка убеждён, что моё общество окажет на тебя вредоносное и тлетворное воздействие. Должна заметить, что твой отец не сильно заблуждается: если я захочу, то действительно смогу влиять подобным образом, – интонации Валерии, едкие и насмешливые, даже несколько циничные, внушали девушке беспокойство и чувство неловкости. – Хоть я не собираюсь делать это с тобой, но кто мне поверит? Так что если очаровательный мсье Бертрам-старший задушит меня, узнав о нашей беседе, то это будет всецело твоя вина. Я тебе такого не прощу и буду являться беспокойным духом в кошмарных снах. Николь, ты ведь знаешь, что не все души после смерти обретают покой? От этих слов по спине девушки пробежал неприятный холодок. - Да, я слышала об этом, – ответила она, испытав необъяснимое смятение. - Как правило, это души, полные неистовых чувств, горящие ненавистью и жаждой мести, завистью и ревностью, страстью и вожделением, души преступников, души одержимых, – продолжала итальянка, отвлечённо взирая на пейзаж за окном. – В том числе души самоубийц. Иногда среди подобного злобного сброда живёт и развивается душа одинокая и отчаянно жаждущая любви, испытывающая страх лишь перед тишиной и бездействием... Что-то меня потянуло на мрачные размышления, к чёрту меланхолию! Ты хотела мне что-то сказать, Николь, я тебя слушаю. - Мадам, а вы любите Феликса? – девушка с трепетом затаила дыхание, ожидая ответа. – Пожалуйста, скажите так, как есть; я не собираюсь говорить ему об этом. Я просто хочу знать. - Хорошо, я отвечу, хотя мой ответ такой возвышенной натуре как ты покажется чудовищным. Я люблю себя. И Феликс тоже на самом деле любит себя, хотя искренне убеждён в том, что пылает любовью ко мне. - Тогда почему же вы вместе? - Потому что это приносит удовольствие. Любовь эфемерна, она – лишь красивое слово, а ощущение телесного наслаждения – реально, только оно существует на самом деле. - Простите, но я не согласна с вами, – со вздохом произнесла мадемуазель Бертрам. Валерия улыбнулась уголком рта и сказала: - Это хорошо. Значит, ты настоящая дочь Кэтрин и так же, как она, считаешь, что интимные отношения между мужчиной и женщиной невозможны без любви и непременно сопровождают её. Я думаю иначе. Буду откровенной: я знала множество удовольствий, я живу свободной и приятной жизнью. Но несмотря на то, что я уже вовсе не молода, мне так и не удалось встретить то, что твоя мама называет любовью. Это чувство существует лишь в воображении, является порождением собственной фантазии человека, не более. Николь с грустью слушала собеседницу и вдруг на мгновение прониклась сочувствием к этой женщине – сладострастной ценительнице наслаждений, живущей без любви. Но прежняя ненависть не исчезла и вдруг накрыла душу девушки тёмной волной. Юная наяда отвела взгляд в сторону, подавляя порыв неистового отвращения по отношению к мадам Литвинни. Она не могла больше смотреть на эту женщину, видеть её кроваво-красное одеяние под чёрным пальто и унизанные дорогими перстнями пальцы, не в силах была слышать её негромкий томный голос, совершенно спокойно и бесстыдно говоривший непристойности. - А теперь, Николь, настала твоя очередь откровенно ответить на мой вопрос. За что ты так ненавидишь меня? Этот вопрос застал девушку врасплох, и она не могла вымолвить ни слова, то с ужасом вглядываясь в глаза собеседницы, то опуская взгляд. Николь почувствовала прилив крови к лицу, на её щеках появился яркий румянец смятения. - Что вы такое говорите, – пробормотала она наконец. – Я не… - Не притворяйся, я всё равно вижу твои чувства, хотя ты старательно их скрываешь и почти ничем себя не выдала. Мне уже приходилось сталкиваться с подобным! Как ты похожа на него сейчас! Если бы я тогда прямо спросила, почему не смогла очаровать его, то он точно так бы краснел и отрицал всё, – резко произнесла Валерия, и в её глазах появилось злое выражение, словно у отвергнутой любовницы, желающей отомстить за себя. Впрочем, уже через секунду она успокоилась. – Не обращай внимания на мои слова, ты всё равно не сможешь понять их смысл, моя милая малышка. Затем она задумалась ненадолго и добавила: - И на отца ты тоже похожа. Эта непримиримая неприязнь ко мне передалась тебе от него, полагаю. Но эти глаза, эти светлые волосы… Ты очень красивая, хотя не похожа внешне на родителей. - Говорят, я похожа на своего дедушку, Этьена де Шаньи, – проговорила Николь. - Может быть, – отвлечённо ответила итальянка. – Может быть… На протяжении всего остального пути обе молчали или изредка говорили о всяких бытовых пустяках. Николь убедилась, что Валерия действительно идёт по направлению к кладбищу и решила заодно посетить могилы своих родственников. Девушка печально смотрела на надгробия Этьена де Шаньи и Густава Дае. Кэти часто рассказывала о них, и Николь жалела, что не видела деда и прадеда живыми, не говорила с ними, не обнимала. За спиной у девушки послышался неприятный шелест, который встревожил её. Обернувшись, мадемуазель Бертрам увидела огромную чёрную собаку, выглядевшую весьма недружелюбно. Девушка знала, что убежать не сможет, да и прятаться было негде. Она осталась стоять на месте. Собака, скаля зубы, подходила всё ближе, но заслышав чей-то свист, убежала: очевидно, это хозяин позвал её. Николь решила, что не хочет больше оставаться одна, и решила отыскать свою спутницу, находившуюся где-то неподалёку. Она осторожно пробралась сквозь густые заросли кустов форсайтии, в изобилии произраставшей на кладбище и в его окрестностях, и увидела почти заросшую травой тропинку, по которой раньше никогда не ходила. Тропинка вилась в густых зарослях, где, очевидно, никто не бывал, кроме мадам Литвинни. Наконец Николь увидела красное платье Валерии и приблизилась к ней. - Простите, что нарушаю ваше уединение, – мягко проговорила юная наяда. Мадемуазель Бертрам чувствовала себя ещё более неловко, чем прежде: мало того, что роль шпионки была ей очень неприятна и не принесла никаких результатов, кроме безосновательности подозрений со стороны Феликса, так ещё и итальянка почувствовала неприязнь по отношению к себе. Правда, непонятно, как ей удалось, как она догадалась… - Ничего, сейчас поедем обратно, – ответила женщина в красном, укладывая вазу в саквояж. Она взяла Николь за руку и хотела увести. Та мельком взглянула за спину итальянки и увидела одинокую могилу с букетом белых роз. Поскольку Валерия везла их в воде, они были совсем свежими, будто только что срезанными. Но не это поразило девушку: мельком она успела заметить надгробный портрет. Этот человек был удивительно похож на её Принца дождя, но сперва Николь решила, что ей просто почудилось: ведь этого просто не может быть. Смутное сомнение не давало ей покоя, и в экипаже мадемуазель Бертрам украдкой заглянула в свою книгу, которую взяла с собой, чтобы почитать на обратном пути в поезде. Николь чуть заметно улыбнулась, полюбовавшись нарисованным портретом. Через несколько страниц ей подвернулось то фото, которое ранее выпало у Феликса из кармана. Девушка вытаращила глаза: перед ней было одно и то же лицо! Невозможно было не узнать аристократичные черты этого мужчины и его изумительный взор. К счастью, Валерия была слишком увлечена своими мыслями, чтобы заметить происходящее, но когда Николь обессилено откинулась на спинку сиденья, бледная и измождённая, то сразу забеспокоилась. - Николь, что с тобой? – воскликнула она, дотрагиваясь до лба девушки. – Ты так побледнела, тебе плохо? Лоб мадемуазель Бертрам сделался горячим, и она потеряла сознание. Итальянка крикнула вознице: - К фамильному имению де Шаньи! Быстро! Плачу вдвойне. Тот повиновался. Около ворот Валерия велела извозчику известить слуг, что их молодой госпоже сделалось плохо в пути сюда, но строго приказала ничего не говорить о ней самой, а затем забрать её на пути в деревню. Мадам Литвинни отправилась туда пешком, раздумывая, что случилось с Николь. Также её тревожило другое: почему на кладбище не было ветра, когда она пришла. Именно по наличию ветра и грозовых облаков она всегда определяла, что Рауль где-то поблизости. Обычно он всегда замечал её путешествие и был благодарен за то, что она до сих пор не забыла его. Но сегодня его там не было: почему? На самом деле, дух виконта был совершенно лишён возможности передвигаться и беспомощно повис в воздухе около парижского дома семьи Бертрам. Чья-то сильнейшая волна ненависти удерживала виконта на месте и совершенно не давала ему пошевелиться, к тому же, заставляя испытывать боль в сердце. Лишь однажды он уже испытывал подобное, тогда ненависть со стороны Эрика лишала его способности действовать. На этот раз покойного неистово проклинал другой человек. Рауль догадался, что теперь его возненавидел Феликс, но ничего не мог сделать. Он попытался мысленно позвать Николь, но ничего не получилось. С её стороны он тоже ощутил волну неприязненного чувства, только не ненависти, а всепоглощающего страха. Она почему-то стала его бояться. Это взволновало и до боли огорчило его. В это время Феликс был в театре и был приятно изумлён переменами, которые произошли с Луизой. Дублёрша перестала капризничать, а в её сценической манере наконец появилось то, что хотел увидеть и услышать композитор. Сейчас репетировали уже второе действие, по сюжету происходившее ранним утром в декорациях императорского дворца. Перед композитором появились актёры, исполнявшие роли Клавдия и Валерии Мессалины. Осторожно спрятавшись за декорациями, зритель тоже увидел бы их… Император с гордостью показывает жене свой великолепный сад и называет её самым прекрасным цветком рядом с остальными. В новой арии Клавдий уверяет, что теперь чувствует себя молодым, полным решимости и сил, а затем обещает бросить к ногам жены новые богатства и новые земли. Мелодия оживлённая, постепенно в ней развивается мотив марша, который дополнительно подчёркивает намерение императора отправиться в военный поход. Мессалина отвечает мужу, что без него её жизнь во дворце будет невыносимо скучной и спрашивает, можно ли ради развлечения позвать артистов и музыкантов. Клавдий предоставляет ей развлекаться, как угодно, и уходит, напоследок повторив, что весь мир будет у ног его обожаемой супруги. Валерия остаётся в саду одна. Теперь улыбка исчезает с её губ, и она раскрывает своё истинное отношение к Клавдию, называет его глупым стариком и презрительно смеётся над его восторженной любовью, используя мотивы своей первой арии. Затем развивается новая музыкальная характеристика главной героини. Постоянно повторяющийся мотив «Страсть – ради власти, власть – ради страсти!» объясняет зрителям, что Мессалина намерена использовать любовь и доверие Клавдия, чтобы постепенно прибрать власть к своим рукам и заполучить в своё распоряжение красавца Мнестора, к которому она воспылала неистовым желанием. Едва она умолкает, представляя себя в объятиях актёра, появляется Нарцисс. Со сдержанным поклоном он приглашает императрицу взглянуть на бичевание Филоменеса. Валерия соглашается. Декорации сада сменяются площадью. Собравшаяся толпа приветствует молодую императрицу. Мессалина занимает своё место на возвышении, Нарцисс стоит чуть позади её кресла и подаёт знак начинать. Стражники приводят приговорённого к наказанию и привязывают его к столбу. Он ведёт себя безразлично, не сопротивляется и кажется готовым вынести любые пытки. Палач начинает наносить удары один за другим, но толпа разочарована: Филоменес молчит и лишь стискивает зубы от боли. Нарцисс наблюдает за происходящим с жестокой радостью и отсчитывает количество ударов. Мессалина разглядывает людей в толпе, надеясь увидеть Мнестора. Филоменес сперва не видит её. Его голова постепенно опускается всё ниже, он вот-вот лишится чувств, но не позволяет себе ни стона, ни крика. Валерия видит среди зрителей Мнестора. Медленно поднимая голову, раб внезапно замечает вдали императрицу, пленившую все его помыслы. С его губ срывается отчаянный призыв о помощи к земной богине любви. Валерия уже забыла о том, зачем сюда пришла и обращает внимание на осуждённого лишь тогда, когда Нарцисс спрашивает у неё, помилует ли она раба или велит назначить кару за новую дерзость. Императрица, раздражённая тем, что её отвлекли от предмета её обожания, холодно приказывает Нарциссу самому выбрать наказание для Филоменеса и немедленно устроить в замке выступление артистов. Мессалина удаляется в сопровождении свиты, за ней следуют и актёры, среди которых и Мнестор. Нарцисс приговаривает Филоменеса к пожизненной участи гладиатора, рассчитывая на то, что избитый и исхудалый юноша не выдержит даже первого боя. Раб остаётся один на площади, по-прежнему связанный. Звучит его ария, в которой он клянётся овладеть женой императора, даже если это будет стоить жизни. Феликс в этот момент прожил всю боль и муки выдуманного им Филоменеса и поймал себя на мысли, что хочет заменить актёра, исполняющего роль Мнестора. Этого персонажа молодой композитор и раньше терпеть не мог, а теперь и подавно, потому что впервые обратил внимание на светлые волосы и тёмно-голубые глаза исполнителя этой роли. Певец и в самом деле чем-то был похож на ненавистного мсье Бертраму Рауля де Шаньи. В этот момент композитор решил внести в сюжет новый штрих и «убить» Мнестора. Сидя в ложе, он представил, что держит в руке кинжал и нанёс удар по воздуху, будто поражая насмерть незримого противника. Эта агрессия была чужда Феликсу, но в последнее время он буквально не узнавал себя. Он снова и снова с упоением представлял, с какой жестокой радостью и удовольствием убил бы Рауля, если бы тот не был уже мёртв. Теперь мужчина ревновал свою Мессалину к покойнику ещё неистовее, думая, что даже если она сейчас не с реально существующим живым любовником, то её помыслы всё равно принадлежат покойному виконту. - Ну чем он её так очаровал, что она по-прежнему думает о нём? – прошептал композитор. – Разве этот Рауль де Шаньи красивее, чем я? Нет. Хотя… такие, как он, обычно очень нравятся женщинам. У меня не такие голубые глаза и аристократичные черты лица, но я тоже хорошо сложен, а ростом, наверное, сейчас даже выше его. В конце концов, у меня тоже есть титул – точно, как у него! Радуясь стараниям Луизы, Феликс вновь поцеловал ей руку, когда закончилась репетиция. Он гордился тем, что хитрый план, похоже, сработал. Желая усилить впечатление, произведённое на чувствительную девушку, композитор притворился, будто украдкой смахнул слезу, и придал голосу лёгкую дрожь, прощаясь с юной дублёршей. Это заставило её чувствовать себя ещё более несправедливой и жестокой. Почти всю дорогу домой Луиза с трудом сдерживала рыдания, а затем заперлась в своей комнате и заплакала, свернувшись клубочком на кровати. Она долго не могла заснуть и перед сном представляла, как нежно обнимает несчастного влюблённого, успокаивая и утешая, ласково прикасается к его тёмным волосам и с благоговением смотрит в его сверкающие серо-зелёные глаза. В её сердце горело пламя первой любви, и бедная девушка не могла даже предположить, что её обманывают. Роза ухаживала за Николь и ушла к себе только убедившись, что девушка мирно заснула, и жар стал меньше. Около двух часов ночи мадемуазель Бертрам проснулась и увидела, что находится в своей комнате в фамильном имении. Не в силах понять, было ли всё произошедшее сном или произошло на самом деле, Николь решила, что должна узнать это немедленно. Она встала и оделась, взяла фонарь и свою книгу с фотографией и рисунком, а потом тихо вышла из дома и направилась к кладбищу. Ей было страшно. Прежде девушка ни за что не осмелилась бы на подобное, но обстоятельства были чрезвычайными. Добравшись наконец до той самой уединённой могилы, около которой стояла Валерия, мадемуазель Бертрам вгляделась в портрет, а затем сверила его черты со своим рисунком и принесённой братом фотографией. Это был один и тот же человек, вне всякого сомнения. Когда Николь прочла имя покойного, то отшатнулась с отвращением и едва не вскрикнула. Её сердце неистово забилось от разочарования и обиды: она была уверена, что коварный дух виконта обманом очаровал её, чтобы хоть таким образом отомстить Кэтрин. Чего ещё можно было ожидать от того, кто носит имя Рауль де Шаньи?.. Девушка хорошо помнила строки из прочитанного дневника и дала себе слово больше никогда не позволять этому ужасному существу приближаться к ней.