Принц дождя и Принцесса пламени

Феликс надел плащ, который перед этим небрежно бросил на кресло, и, взглянув на себя в зеркало, едва не отшатнулся, когда увидел свои глаза, будто горящие адским пламенем в полутьме, и чрезвычайную бледность. Со стороны казалось, что Феликс Бертрам приговорён к смерти и идёт на эшафот. В некотором смысле это действительно было так – безумно влюблённый сдался, не выдержав суровой пытки, которую сам себе назначил, и решил, что сейчас же должен увидеть свою Мессалину и добиться её любви, сколь порочной бы она не была. Она должна принадлежать ему, иначе он сойдёт с ума. Композитор положил в нагрудный карман рубашки коралловое ожерелье и вышел на балкон. Его комната располагалась на верхнем этаже, поэтому незаметно выбраться из дома можно было только одним путём – перелезть на старую липу, которая росла рядом с домом, и спуститься по её веткам. Это было очень рискованно, ведь Феликс уже давно был не ребёнком и опасался, что тонкая ветка, наиболее близкая к перилам балкона, может не выдержать его. Она угрожающе затрещала, но мужчина успел перебраться на более прочные ветви, не свалившись вниз. Спустившись, он мельком заметил лёгкое голубоватое сияние в расположенной на первом этаже комнате Николь, но не придал этому значения. Мужчина помнил адрес, который Валерия назвала его родителям, приглашая их, поэтому быстро зашагал в нужном направлении. В одном из окон на втором этаже горел свет. Феликс без стука толкнул входную дверь и, обнаружив её незапертой, поднялся наверх. В той комнате никого не было. Он нетерпеливо огляделся и решил подождать, притаившись так, чтобы хозяйка не сразу его заметила. В это время Мессалина девятнадцатого века нежилась в ванной, вдыхая аромат ванильного масла. Она ждала от этого вечера гораздо большего и поэтому была разочарована. То, что Феликс не пришёл, ещё больше разожгло в ней желание заполучить его в свои руки и причинить ему душевную боль. - Ты стыдишься своих чувств, бежишь от меня, трус! – тихо проговорила она, не в силах избавиться от чувства гнева, пробуждённого в ней случившимся сегодня. – Беги, если хочешь казаться ничтожеством, но знай, что я буду тебя преследовать, как призрак, как мираж в пустыне. Тебе не скрыться от себя самого! Я буду появляться рядом с тобой, буду тревожить тебя и заставлять смотреть так, как в театре. Ты красив, умён и талантлив – так станешь достойным экспонатом в моей коллекции. Я заставлю тебя отречься от всего и быть самой красивой моей прихотью! Обреку на позор и унизительную роль любовника, которому мимолётную ласку дают с большим презрением, чем обглоданную кость бродячей собаке! Бедная Кэтрин, она не заслужила того, чтобы волноваться из-за сына… Но я не отступлю. Я заставлю его быть моим рабом, а когда он в самом деле оставит свой стыд и будет готов отдать жизнь за мой взгляд – я брошу его, как бросают вещь, ставшую ненужной, и пусть его сердце разобьётся навеки! Она самодовольно усмехнулась, поднялась и, обернувшись полотенцем, вышла из ванной, окутанная шлейфом аромата, а затем набросила бордовый бархатный пеньюар, чтобы не замёрзнуть. В зеркале отразилась женщина, чью привлекательность не сумела похитить зрелость. Наоборот, теперь она ощущала себя ещё более привлекательной, чем в молодые годы. Теперь на её стороне также был немалый опыт, наблюдательность и умение манипулировать чувствами других людей. Годы сделали из легкомысленной кокетки кокетку совершенно иного рода – умную и расчётливую, наслаждающуюся своим превосходством. Валерия смеялась так же звонко, как в юности, но смех её теперь таил в себе не только радость жизни, но и ядовитую насмешку, готовую вонзиться отравленной стрелой в сердце любого. Единственное, что не приносило ей удовольствие – «низкосортность» добычи. Теперь она жаждала украсить свою коллекцию поистине достойным экземпляром и была уверена, что ей это, несомненно, удастся. Перешагнув порог своей спальни, женщина зажгла многочисленные свечи на камине и столике у кровати, вдохнула аромат букета роз, стоявшего там же, и старательно расчесала волосы гребнем. В воздухе витал аромат ванили и дорогого французского крема, которым итальянка растирала ноги перед сном. Феликс выбрался из своего укрытия и смело шагнул навстречу ей. - Что ты здесь делаешь? – холодно проговорила женщина, смерив визитёра неодобрительным взглядом. – Ты опоздал, Феликс, я уже собираюсь ложиться в постель. - Мне всё же кажется, что я пришёл как раз вовремя, моя Мессалина, - возразил он и коснулся рукой её груди, в глубине души изумляясь собственной дерзости и неприкрытому выражению вожделения. - Разве мамочка не учила тебя в детстве, что нужно вести себя разумно и благовоспитанно? Разве отец одобрил бы твоё поведение сейчас, разве мог бы тобой гордиться? - ехидно отозвалась итальянка. – Тебе пора спать, милый малыш Феликс. В одиночку, без меня! Он попытался схватить её в объятия, но она решительно оттолкнула его и распахнула дверь. - Ты пьян или, быть может, сошёл с ума? Если ты попытаешься применить силу, то я закричу и позову на помощь, меня непременно услышат соседи, - строго произнесла Валерия. – Ты неглупый человек и должен понимать, каким позором обернётся подобный скандал для твоей карьеры и – главное – для твоей семьи. - Почему мне недоступно то, что с такой лёгкостью достаётся многим другим? – композитор разгневанно сверкнул глазами. – Я жил мечтой лишь о тебе, хоть ты того не заслуживаешь! Он заметил свой рисунок, лежавший на столе, и вдруг опустил голову. Ему стало мучительно стыдно не только за влечение к этой женщине, но и за своё поведение, недостойное порядочного и благородного человека. - Откуда это у тебя? – почти шёпотом поинтересовался Феликс, указывая на рисунок. - Ветер принёс, - ответила Валерия с загадочной улыбкой. - Ветер? – мужчина был ошарашен таким ответом. – Оставь шутки. Я просто хочу узнать. - Когда-нибудь, может, узнаешь. А я много о тебе знаю. К примеру то, что ты стыдишься меня. Но сегодня стыдиться следует тебе. Уходи, Феликс, я не хочу тебя видеть, - произнесла его самовлюблённая муза. – Ты ведёшь себя развязно. Он с молчаливой покорностью покинул её дом, понимая, что своим низменным поведением сделал всё ещё хуже, чем было. Единственное, чего композитор понять не мог – почему же мадам Литвинни всё же оттолкнула его? Ведь ещё предыдущим вечером было очевидно, что он ей очень нравится… На самом деле Валерия намеренно прогнала его, зная, что это причинит ему душевные страдания. Она хотела отомстить за то, что он её стыдился – и её месть была блестящей. Бедный влюблённый почувствовал себя глупо, как никогда в жизни. Он прежде всегда мысленно обвинял эту женщину в бесстыдстве, и подумал о том, что это обвинение в самом деле теперь стоит переадресовать самому себе. Валерия сделала верный ход, когда обошлась с ним так сурово и холодно: теперь композитор и вправду готов был забыть обо всех сомнениях, о своей гордости и сдержанности, лишь бы понравиться насмешливой музе и добиться от неё того, чего ему неистово хотелось. Итальянка должна была бы порадоваться своей первой победе, но внезапно поняла, что больше всего на свете ей сейчас хочется лишь одного – чтобы Феликс вернулся… Его горящий взгляд и чуть охрипший от страстного волнения голос не оставили её равнодушной. Ей хотелось дать ему ту пламенную страсть, которой он жаждал, то наслаждение, ради которого он прибежал к ней ночью, и насладиться его любовью. Ночная прогулка по окрестным улицам успокоила Феликса и помогла ему придти в себя. Он вернулся обратно и обнаружил дверь запертой изнутри. Забравшись внутрь через крышу и чердак, композитор отыскал спальню итальянки и вошёл туда. Женщина уже спала, и очертания её фигуры чётко проступали сквозь тонкое одеяло. Феликс остановился и залюбовался ею. Лёгкий полуповорот головы на подушке, мягкий изгиб шеи и длинные распущенные волосы, к которым он мечтал прикоснуться кончиками пальцев. Сладостно-мучительный контраст тонкой талии и пышных бёдер, заставлявший кипеть кровь в жилах созерцателя. Он низко склонился над своей Мессалиной, но со вздохом отстранился и, положив на столик коралловое ожерелье, намеревался покинуть это место, но обернулся, услышав голос Валерии: - Это для меня? Думаешь, маленького подарка достаточно в качестве извинений за грубое вторжение? - Прости меня, - тихо ответил мужчина. – Я знаю, что не должен был этого делать. Но я не могу больше… Это выше моих сил. - Что именно? – хладнокровно проговорила коварная итальянка, скрывая свою радость от того, что он вернулся так быстро. - Я люблю тебя! Я желаю тебя! - простонал Феликс с невыразимой болью в глазах. - Но ведь я этого недостойна, - иронично отозвалась Валерия, приподнявшись на локте. – Ты будешь стыдиться своего падения, друг мой, и обвинять в этом меня. Но разве я виновата в том, что ты принадлежишь к мужскому полу и в связи с этим испытываешь определённые желания? Разве я виновата в том, что объект этих желаний – я? Это чувство терзало многих. Неужели ты хочешь попасть в эту коллекцию, милый мой? Она живо поднялась с постели, отбросив одеяло в сторону, подбежала к шкафу, вынула оттуда внушительную стопку миниатюрных портретов и фотографий, перевязанных ленточкой, и подбросила к потолку. Это всё были портреты мужчин, с которыми у итальянки были близкие отношения. Ленточка развязалась в полёте, и лица жертв современной Мессалины рассыпались по ковру. Однако Феликс не стал рассматривать их и видел только свою возлюбленную, стоявшую перед ним в лучах лунного света. Валерия была полностью обнажена, на ней не было даже нижнего белья. Композитор медленно опустился на колени перед своей музой и закрыл глаза ладонью, изнемогая от желания. - Ты всегда спишь обнажённая? – взволнованно спросил он, даже не зная, зачем, собственно, спрашивает. - Конечно, - ответила она, приблизившись к нему и играя ямочками на щеках. – Надеюсь, ты не ожидал увидеть ночной чепец с оборками, чулки, сорочку и пеньюар. Я терпеть не могу все эти тряпки, они ограничивают мою свободу. Запомни, единственное, что должно быть ночным одеянием женщины, согревающим её – это аромат духов… и, разумеется, объятия мужчины. В следующее мгновение её руки скользнули на плечи Феликса, а дыхание коснулось его губ. Её поцелуй сводил молодого человека с ума и опьянял, словно вино. Валерия склонялась всё ниже, обвивая его руками и ногами, а затем легонько толкнула в плечо и, засмеявшись, хотела отстраниться. Мужчина удержал её в объятиях и опрокинул на роскошный персидский ковёр у камина, одновременно избавляясь от всего, что мешало ему наконец прижать желанную итальянку всем телом, лишая её шанса на кокетливое притворное сопротивление. Он чувствовал, что теперь женщина не воспротивится его желанию предаться любви. На губах Валерии появилась торжествующая улыбка, когда она ощутила на себе тяжесть и жар молодого, сильного тела Феликса. Мягкий тёмно-синий ковёр, принявший любовников и усыпанный разлетевшимися картинками и чёрно-белыми фотографиями, в таинственном сиянии луны был похож на звёздное ночное небо. Таким волшебным могло быть только небо Неаполя и Рима, только небо Италии, под которым родилась эта женщина, вдохновившая гения на создание шедевра. Теперь, дрожа от её дерзких изощрённых ласк, которые прежде мерещились лишь в самых смелых грёзах, Феликс сполна расплачивался за лучшую свою оперу. Это был его полёт к вершинам наслаждения и самое глубокое падение, какое только возможно представить. Все надежды на размеренное семейное счастье – разбиты, чувство собственного достоинства, гордость и приличия – принесены в жертву на алтарь Мессалины. Феликсу казалось, что он действительно летит и падает в чёрный бездонный омут, из которого не суждено выбраться. Всё разрушено. Осталась лишь прекрасная музыка, звучавшая в его воображении, остался дивный лунный свет, заливавший сплетённые тела мужчины и женщины на персидском ковре…