Принц дождя и Принцесса пламени

Во время ужина в гостиной итальянка уже выглядела так, будто в последнее время вовсе ничего трагического не случилось: в дорогих украшениях (как всегда, она ухитрилась надеть массивное ожерелье, и крупные серьги, и браслет, и несколько колец, но при этом не выглядеть новогодней ёлкой), с распущенными волосами, струящимися по плечам, одетая в кроваво-красный вечерний халат с вышитой бледно-розовыми шёлковыми нитками лилией. Красный цвет манил, притягивал взор и весьма удачно сочетался с чертами Валерии. Феликс с мысленной усмешкой подумал, что просто не может представить себе эту женщину в одежде другого цвета. Только красный – только страсть и самолюбование, только дерзкое своеволие и соблазнительная томность. В этом вся она. Увлёкшись своими размышлениями, он даже не сразу заметил, что его любовница уже тоже внимательно смотрит на него. - Какой вариант твоего имени тебе больше нравится? – неожиданно спросил композитор. – Исконно итальянский или французский? - Моё имя прекрасно на всех языках мира, даже на китайском, – с улыбкой ответила она. – Откровенно говоря, я почему-то больше всего люблю английский вариант, с ударением на первый слог, и одно из уменьшительных – Леле. Звучит абсолютно по-детски, но мне почему-то безумно нравится. Так трогательно и нежно меня называет в своих письмах моя кузина Вирджиния. В этом коротеньком слове было нечто такое, что вызывало у Феликса ассоциации с теплом и счастьем, что-то трогательное, искреннее и ласковое – как то, что он мечтал обнаружить в непредсказуемом и эгоистичном характере Валерии. - Мне тоже нравится, – мягко проговорил он, испытывая одновременно страстное волнение и сладостную истому от звучания её голоса. – А сегодня, надеюсь, ты не прогонишь меня домой, vita mia? - Посмотрим. Пожалуйста, сыграй что-нибудь, пока я буду разливать чай, – произнесла Валерия и отодвинула лёгкую ширму, скрывавшую один из углов комнаты. – Сегодня утром я взяла напрокат фортепиано, подумав, что тебе это понравится. Феликс поднялся со своего места и с заинтересованным видом приблизился к инструменту. Играя, он смотрел в гладкую красноватую лакированную поверхность, в которой, словно в тёмном зеркале, сейчас отражалась итальянка, хлопотавшая у столика с чайником в руках. - Тебе чай с лимоном или со сливками? – спросила она. - Не знаю, мне это сейчас безразлично. Сделай так, как себе самой. - Значит, с бадьяном. - Извини… с чем? – переспросил композитор, повернувшись к ней. - Его ещё называют звёздчатым анисом. Это одна из китайских пряностей, у неё чудесный аромат. Валерия принесла крохотный мешочек, туго завязанный шёлковой ленточкой. Внутри мешочка находились странные сухие плоды, которых Феликс прежде никогда не видел – восьмиконечные, похожие по форме то ли на «звёздочки», то ли на «цветочки», состоящие из крохотных стручков. Один такой «цветок» женщина положила в свою чашку с горячим чаем, другой – в его. Запах этой дивной пряности, прежде едва ощутимый, мгновенно усилился, а Феликс жадно вдохнул его. Аромат был изумителен – сладкий, но при этом чуть острый, очень тёплый и буквально завораживающий: ощутив его, хотелось продлить это мгновение насколько возможно. Валерия приблизилась к своему любовнику и протянула ему блюдце с чашкой. Пряный и сладкий одновременно запах смешался с ванильным ароматом её духов, ещё больше очаровывая мужчину. Он держал чашку в руке, но будто забыл о ней и молча наслаждался созерцанием любимой женщины, теплом, исходящим от камина, мерцанием языков пламени, лёгким потрескиванием дров и этим незнакомым прежде, но невероятно манящим запахом бадьяна. Все пережитые за последнее время яркие впечатления, начиная со странной картины и заканчивая желанием обучить Валерию искусству пения, смешались в сознании Феликса, и столь необходимая ему новая идея, предназначенная покорить своевольную итальянку, наконец сформировалась окончательно. Теперь он понял, что поможет очаровать новоявленную Мессалину. Утром он внимательно следил за репетицией третьего действия своей оперы, наблюдая за тем, как тщательно Луиза старается вжиться в роль. Порой на губах композитора возникала самодовольная усмешка, неприятно искажавшая его красивое, аристократичное лицо. Он сейчас был вполне доволен собой. Последние изменения в клавир оперы оказались весьма удачны. Мотив военного марша, сопровождавший парадный выезд императора и императрицы со свитой, резко прерывается после того, как Филоменес произносит, какой награды желает. На мгновение воцаряется тишина. Клавдий в ужасе: он дал слово и не может его нарушить. Нарцисс выхватывает меч и бросается к гладиатору, чтобы убить его на месте. Клавдий велит своему фавориту остановиться, а затем говорит, что имеет право приказывать воинам и простолюдинам, но не своей царственной супруге, поэтому необходимо спросить её. Он приближается к жене и помогает ей спешиться, тем временем украдкой просит отказаться. Мессалина хранит высокомерное молчание, а затем, с напускной покорностью и скорбью, заявляет: если она «всего лишь» жена императора, то он может себе позволить себе распорядиться ею так же, как иным движимым имуществом, чтобы не отказываться от произнесённого вслух обещания. Клавдий оказывается перед нелёгким выбором: опорочить своё имя, нарушив слово, или самому устроить измену собственной супруги, терзаться от обиды, ревности и негодования. Он ещё раз сдержанно просит Валерию обдумать происходящее. Она не меняет своего решения, видя, что так может причинить боль мужу. Звучит короткий дуэт Клавдия и Валерии «Слово императора – не дым и должно быть исполнено любой ценой», характеризующийся яростными, скачкообразными интонациями. «Любой ценой! – холодно повторяет Клавдий. – Да будет так! Сегодня же!» Следует поворот сцены, декорации меняются, свет на сцене практически полностью гаснет, изображая наступление ночи в Риме. Декорации представляют императорский сад с беседкой, в которой установлена кровать с пологом и накрыт роскошный стол. С одной стороны к беседке приближаются две тёмные фигуры – это Валерия и Мнестор. Они под лёгкую мелодию с шутливыми интонациями обсуждают свой план: императрица усыпит юного гладиатора вином со снотворным зельем, а вместо него с ней ночь проведёт актёр. Пара довольна замыслом и предвкушает грядущее наслаждение. Когда эта пара удаляется, то с противоположной стороны на сцену выходят две другие фигуры – это Клавдий и Нарцисс. Император оскорблён постыдным поведением жены, которая могла предотвратить происходящее: если бы она отказалась провести ночь с Филоменесом, то никто не принуждал бы её! Нарцисс клянётся, что честь императора не будет опорочена: дерзкий плебей будет убит прежде, чем посмеет коснуться Мессалины, а она сама, несомненно, устрашится, став свидетельницей кары, и отныне будет послушна мужу. Клавдий сперва с ужасом отвергает предложение своего фаворита, говоря, что преступлением не восстановить справедливость, но постепенно внимает настойчивым увещеваниям и соглашается с тем, что задумал Нарцисс. Однако сам же Клавдий с отвращением отказывается присутствовать при исполнении и велит спутнику всё сделать в одиночку. Затем император уходит, а Нарцисс с кинжалом наготове скрывается в зарослях около беседки. Вскоре на сцену выходит Филоменес. Взволнованный ожиданием скорой встречи с женщиной, которую он боготворит, юноша исполняет свою вторую арию «Любовь и смерть, нектар и яд», в которой восторженно преклоняется перед великой силой и счастьем любви, но одновременно предрекает собственную скорую гибель: император не оставит его дерзость без наказания. Гладиатор понимает, что обречён заплатить жизнью за запретную любовь к Мессалине, но соглашается с этим. В последний раз восхищается он красотой тёмного небосвода и сияющего лунного лика, в последний раз дыхание ветра приносит ему аромат ночных цветов и голоса птиц. Мелодически это один из самых красивых эпизодов оперы и, несомненно, лучшая сцена Филоменеса, заставляющая зрителей затаить дыхание и мысленно склонить голову в благоговении. Постепенно его голос умолкает, стихает и оркестр, оставляя звучать лишь нежное и проникновенное соло скрипки. Когда оно завершается, входит Валерия, одетая в белую тунику и алый плащ. Откинув капюшон с головы, императрица медленно приближается к гладиатору. С наигранной лёгкой дрожью в голосе смахивая воображаемую слезу, она сообщает о своём намерении исполнить повеление супруга и предлагает гладиатору сперва с ней лёгкий ужин разделить, а ложе – после этого. Филоменес падает на колени перед императрицей и клянётся, что и в мыслях у него не было заставить её страдать, а единственное его желание – приблизиться к ней. В это время, пока коленопреклонённый юноша, склонив голову, не смеет даже взглянуть на Мессалину, она успевает подсыпать снотворное в один из кубков с вином. Затем она кладёт руки на плечи Филоменесу, просит его подняться и приглашает к столу. Юноша принимает кубок, протянутый императрицей, и убеждает Валерию, что ни в коем случае не станет чинить над ней насилие и будет счастлив просто находиться с ней рядом, если она позволит, смотреть на неё, слушать её голос и, быть может, касаться – нет, не обнажённого тела её – всего лишь края одежды. Чуть пошатываясь (снотворное уже начало действовать), он поднимается со своего места за столом, подходит к императрице, снова опускается на колени и целует ей руку. Мессалина другой рукой прикасается к его щеке, и гладиатор засыпает, положив голову ей на колени. На этом моменте Феликс решил вмешаться. Он сдержанно похвалил исполнителей ролей Клавдия и Нарцисса. Певец, исполнявший роль Филоменеса – Анри Ламбер, сегодня неожиданно показался композитору недостаточно убедительным с момента выхода на сцену Мессалины. - Не только в каждом вашем слове, но в каждом взгляде, в каждом движении должно читаться восторженное преклонение перед императрицей, – поучительно произнёс Феликс. – Сейчас я покажу вам, мсье Ламбер, что вы должны делать в этой сцене. Не обращая внимания на изумлённые взгляды оркестрантов и других исполнителей, композитор почти что вбежал на сцену. Опустившись на колени перед Луизой, он сам повторил несколько музыкальных фраз Филоменеса, дополняя их выразительной мимикой и жестикуляцией. Певица невольно опустила глаза, смущённая и заворожённая тем, как пламенно композитор прижимал ладонь к сердцу, а затем нежно целовал её изящную руку. - Вот так вы должны делать – и никак иначе! Зритель должен почувствовать, что гладиатор, роль которого поручена вам, не просто влюблён в Мессалину, – сказал Феликс, поднявшись и обращаясь к Ламберу, а потом вновь повернулся к Луизе и таинственным полушёпотом добавил: – Он её боготворит! Он её обожает! Девушка внутренне затрепетала, и Феликс заметил это, хотя и не подал виду, и мысленно расхохотался: он уже сам активно вживался в новую роль, которую выбрал для себя – падшего ангела, расчётливого, циничного соблазнителя, играющего другими, как послушными марионетками. Он понимал, что ведёт себя недостойным образом, но вместо того, чтобы исправить содеянное, предпочёл иной, рискованный и опасный путь – достичь совершенства если не в добродетели, то в пороке. Молодой мсье Бертрам, наделённый умом, талантом, возвышенной и благородной душой, немало времени и сил посвятивший самосовершенствованию, достиг определённого успеха и осознавал это, вследствие чего и поддался роковой власти гордыни. Ему горько было признать, что он не всесилен и не смог предотвратить своё падение, стыдился любви и восторга по отношению к женщине, которую его рассудок воспринимал исключительно как объект, недостойный любви, и прибегнул к нестандартному способу скрыть стыд – замаскировать его под бесстыдство. Феликс поздравил себя с удачно разыгранным в глазах дублёрши спектаклем, похвалил её за значительный прогресс, снова поцеловал ей руку и покинул сцену. Когда никто не мог его видеть, то он с бессильной яростью швырнул сюртук на пол, сорвал с себя шейный платок, сдавил собственное горло пальцами и не отпускал до тех пор, пока не потемнело в глазах. Когда композитор пришёл в себя и взглянул на своё отражение в ближайшем зеркале, то поспешил поскорее ликвидировать беспорядок в одежде, чтобы скрыть от посторонних глаз следы пальцев, оставшиеся на его коже. После репетиции композитор несколько часов скрытно провёл в подземельях Оперы, готовя всё для «сюрприза». Ближе к вечеру он пригласил в театр свою музу. - Идём, ты испытаешь то, чего никогда прежде не испытывала за всю жизнь, – оглянувшись, не видит ли кто-нибудь, Феликс повозился с замком двери, ведущей в гримёрную мадам Бертрам. Сегодня здесь царили тишина и уединение: на сцене играли балет. Дверь послушно отворилась. Композитор с интригующей улыбкой добавил: – Подожди несколько минут, я скоро приду. Он исчез, и Валерия осталась одна. Свечи не горели, но, когда глаза гостьи привыкли к полумраку, она стала с задумчивым видом оглядываться. Собственное отражение в зеркале показалось ей нереальным, словно мираж. - Вот какая эта уже почти что легендарная гримёрная. Здесь Кэтрин слышала голос ангела из своих грёз, оказавшегося впоследствии человеком и ставшего её мужем, – негромко проговорила итальянка. – Здесь она как будто сделала шаг в прекрасную сказку, её мечта сбылась тогда… - Позволь исполниться своей мечте, – маняще прозвучал из темноты голос Феликса. – Тебе осталось сделать один шаг. - Что за шутки, почему ты прячешься? – женщина торопливо шагнула к двери и распахнула её. Но там никого не было. – Я тебя не вижу. Где ты, Феликс? - Не обращай внимания на то, что видят твои глаза. Пусть смотрит твоё сердце, vita mia. Иди за мной, иди ко мне. Я создам мир твоих мечтаний в реальности, я окрашу темноту в киноварь и багрянец, я устелю твой путь цветами и напишу признание в любви кровью собственной души. Доверься мне и иди на мой голос. Он коснётся твоей кожи и покроет её поцелуями, он согреет тебя своей лаской и закружит в вихре. Просто слушай мой голос, только мой голос. Отдайся этому чувству и не думай о том, что счастье не продлится вечно. Как и музыка, истинная любовь бессмертна, её не способно убить ни время, ни расстояние. Я люблю тебя. Я буду любить тебя вечно, даже сам не желая того. Его слова доносились не из-за двери и не из-за стены, смежной с соседней гримёрной, а из-за старинного зеркала в пол. - Как же я сразу не догадалась… – Валерия приблизилась к зеркальной глади, и та легонько отодвинулась в сторону, открывая проход в подземелья Оперы. Феликс основательно подготовился, чтобы сделать своё появление эффектным. С этой целью он прежде всего использовал костюм, копировавший великолепное ярко-алое одеяние Наполеона Бонапарта с портрета 1804 года кисти Энгра – украшенную золотом парадную униформу первого консула Франции. Мрачный коридор, открывающийся за зеркалом, был озарён сиянием красных восковых свечей, устелен мягкой ковровой дорожкой и украшен вазами с цветами. Вложив свою руку в протянутую ладонь мужчины, Валерия шагнула туда, и зеркальная дверь бесшумно закрылась за ней. Молодой гений повёл свою вдохновительницу вниз, к озеру. Сторонний наблюдатель потерялся бы в своих догадках, видит ли он реально существующих людей, или перед ним предстали воображаемые тени уходящего века – расчётливый гений-полководец Наполеон и блистательная куртизанка Жозефина? Влюблённый рыцарь и коварная чародейка? А может быть, падший ангел и бессмертный дух знаменитой императрицы сладострастия – Люцифер и Мессалина, сошедшие с портрета? Нет, пожалуй, их роли сложней, и каждый понимает это. А пока по тёмному озеру скользит лодка, несущая к маленькому музыкальному царству мужчину и женщину – творца искусства и его вдохновительницу. В это время Эрик и Кэтрин смотрели спектакль, а Николь, незаметно ускользнувшая из пятой ложи, искала брата на верхних этажах, поскольку очень хотела поговорить с ним. Девушка знала, где Феликс хранит запасной ключ от своего кабинета, и решила подождать там. Отворив дверь, Николь зажгла свет и села у стола. Её томила грусть и смутное предчувствие чего-то неотвратимого и от этого ещё более страшного. Юная наяда постеснялась тревожить маму и отца рассказами о странных ночных кошмарах: всю предыдущую ночь она то и дело просыпалась – то казалось, что она слышит в отдалении мужской голос, взывающий о помощи, то что-то стучало в оконное стекло. Боясь вновь заснуть и услышать эти судорожные стоны боли, прерываемые грохотом стекла и завываниями ветра, Николь лежала с широко открытыми глазами, затаив дыхание, изо всех сил напрягая зрение и слух. Через некоторое время что-то снова забарабанило в окно. Николь заставила себя не бояться и осторожно посмотреть туда. Ужас вновь охватил её: за окном в лунном свете мелькал зловещий силуэт чёрной птицы. Девушке хотелось рассказать Феликсу обо всём, попросить у него совета и помощи. Что это за птица? Почему она появляется вновь и вновь? Как прекратить этот кошмар? Все эти вопросы не давали Николь покоя. Ожидая брата, она заскучала и стала ходить по комнате из угла в угол. За оконной шторой юная наяда неожиданно обнаружила картину, изображённые на которой персонажи казались одновременно и знакомыми, и чужими. Девушка в смятении разглядывала Люцифера и Мессалину до тех пор, пока у неё не закружилась голова. Возвратив картину на место, но отодвинув штору так, чтобы видеть её, Николь села у стола и постепенно начала засыпать. - Как же найти путь к моему любимому? – прошептала она сквозь сон. – И где искать? - Возвращайся в имение, ищи картину, – произнёс голос неизвестного мужчины в её сознании. – Найди картину, картина – это дверь. В воображении Николь возник незнакомый полутёмный коридор, в глубине которого, озарённое призрачным сиянием, виднелось монументальное полотно, в самом деле похожее по размеру на дверь. Там были изображены персонажи, уже известные девушке – рыцарь Арман де Шаньи и чародейка Ребекка. Прекрасные бирюзовые глаза красавицы-колдуньи заставили девушку затрепетать от страха – до того живыми и сверкающими их нарисовал художник. Николь закрыла лицо руками. В следующее мгновение видение сменилось кладбищем. Девушка увидела, как идёт по знакомой тропинке среди зарослей. На надгробии Рауля де Шаньи сидела ворона. Встретившись глазами с её взглядом, Николь поняла: эта птица и есть колдунья Ребекка – иного объяснения не могло быть. - Если ты будешь мне повиноваться, то я обещаю полную безопасность и тебе, и твоей семье. Но если ты ослушаешься – берегись! – повелительно проговорила птица человеческим голосом. – А если кому-нибудь хоть словом обо мне обмолвишься, то я убью всех, кто тебе дорог. Теперь уходи, я скоро навещу тебя вновь. Николь вскрикнула и побежала назад. Постепенно всё вокруг неё окутал туман. Она проснулась и обнаружила, что по-прежнему находится в кабинете Феликса. Взглянув на часы, девушка заторопилась к родителям, а уходя, не заметила, как чья-то высокая стройная фигура, притаившаяся неподалёку, видела, куда Николь спрятала ключ.