Динамическое равновесие

1. ***       Когда все заканчивается (или все-таки начинается), Чарли долго стоит на месте, рассеянно глядя вдаль: на редкие облака, равнодушно плывущие по стремительно меркнущему небу; на парящих невероятно высоко свободных и гордых орлов; на верхушки деревьев, которых уже касается слепящий солнечный диск. И в его лучах чужая кровь, щедро разлитая по истоптанной земле и песочно-серому брезенту палаток, кажется грязно-бордовой. И смотреть на нее попросту нет сил. Хватит и того, что кровь везде: багровыми перчатками на ладонях и засохшей коркой на одежде; забивает нос и глотку, не давая сделать ни одного вдоха, чтобы не чувствовать этого отвратного привкуса ржавого железа на языке. Чарли проводит ладонью по волосам, чувствуя под пальцами слипшиеся пряди, и выдыхает: в лагере не осталось ни одного живого патриота. Маленькая и едва заметная, но все-таки победа, и нужно, наверное, радоваться, но не получается. Дальше будет во сто крат сложнее и горше, и времени на сожаления не останется, но пока ― можно. Никто ведь не видит. Чарли не больно. И даже сердце не колет в притворной разбитости, только тонкая ниточка пробирается под кожу и затягивается петлей, до хрипа сжимая горло. ― Чего такая кислая, детка? ― чересчур заботливо спрашивает Монро, оказываясь рядом. Чарли знает его слишком хорошо, а потому ни на секунды не верит в искренность, хотя успевает заметить, что он выглядит по-настоящему счастливым. ― Радоваться надо, ― бодро произносит Монро, глядя куда-то поверх ее плеча, и неопределенно машет рукой: ― Светлое будущее, Чарли. Вон оно, нужно только хватать коня и пришпоривать, чтоб во весь опор! ― Ну да. Грозный генерал снова очень грозен, ― едко отвечает она и замирает от понимания: а ведь правда. Монро снова на коне ― он генерал: был, есть, будет. ― А то! ― усмехается. ― Никогда не оглядывайся, детка. И она кивает: конечно, не будет. Если не оглядывается он, то ей тем более не стоит этого делать. Если не оглядывается он, то это значит, что дальше будет только интереснее. Вскоре Монро уезжает в Остин, а Чарли ― возвращается в Уиллоуби, где совершенно нечем заняться. *** Она ежедневно проверяет оружие: точит охотничий нож так, что теперь может срезать шкурку с томатов, как заправский шеф-повар, начищает любимый браунинг, пересчитывает перед сном, как баранов, пули. И ждет. Майлз только хмуро наблюдает за ее отточенными движениями и просит быть осторожнее, не делать глупостей и почаще оглядываться, чтобы никто не смог неожиданно подкрасться со спины. Для него очевидно и даже немного правильно, что Чарли не останется в стороне, не будет сидеть на стуле, закинув ногу на ногу, и пить чай. А Рейчел говорит, что не отпустит и приводит десяток или больше (кто считает?) доводов: логичных, правильных, материнских. Чарли чувствует себя немного неловко, потому что так и не научилась принимать от нее заботу. Она не привыкла получать блинчики с улыбкой из варенья на завтрак и сладкое какао перед сном, а также прятать глаза, чтобы не видеть полного немой надежды взгляда. Не привыкла чувствовать себя в безопасности. Рейчел из кожи вон лезет, чтобы удержать дочь хоть ненадолго рядом, потому что когда, если не сейчас? Робкое затишье в любой момент грозит обернуться хлещущей по щекам бурей, и тогда никакая забота не спасет. Майлз молчит и не пытается ни спорить, ни занять чью-то сторону, потому что если кому Рейчел и выговаривает все, что накопилось на душе, так это ему. Сипло шепчет ночью, перед сном, цепляясь ему в плечи и оставляя на коже розоватые лунки от ногтей. Он называет свое поведение «Швейцария», и Чарли не знает, что это значит, но спросить почему-то стесняется. Она просыпается рано-рано, в то самое еще не утреннее, но уже и не ночное время, когда небо похоже скорее на темно-серое покрывало с редкими дырками-звездами, а луна сияет в небе тусклым серпом. До рассвета еще далеко. Первым делом Чарли свешивается с кровати и проверяет, на месте ли арбалет и стрелы. Снова заснуть не получается, по выработанной неделями походной жизни привычке хватает пяти часов глубокой, но чуткой дремоты, чтобы чувствовать себя свежей и отдохнувшей. И потому она просто сидит в постели, чувствуя, чтов спину врезается изогнутая металлическая спинка с облупившейся краской, и перебирает варианты, как сказать матери о своем неизбежном отъезде. Но самым лучшим по-прежнему остается исчезнуть однажды утром, в такое, как это, раствориться в похожем на вату тумане, чтобы только эхо лошадиных копыт раздавалось над лесом. Монро возвращается в Уиллоуби через четыре дня, когда Чарли уже всерьез начинает собирать вещи в потрепанный рюкзак и придумывать, что напишет в прощальной записке для матери. Монро возвращается, а значит можно просто напроситься с ним, и тогда Рейчел будет злиться в основном не на Чарли. Это просто идеальный план. Чарли встречает Монро с улыбкой, и он хмурится, спешиваясь с коня, будто ищет подвох, которого вовсе нет, а потом интересуется у Майлза, не бил ли кто ее по голове. Как будто это бы все объяснило. Она только фыркает и рекомендует чаще оглядываться, потому что нож наточен, а пули готовы. Монро смеется и спрашивает, что в этом гостеприимном доме есть на обед. Чуть позже, будто это вовсе неважно, мимоходом замечает, что возвращается в Остин завтра. И будет рад, если Майлз поедет с ним. Про Чарли никто не говорит (и с собой ее тоже не приглашают), но Рейчел выглядит так, будто сейчас разрыдается, чуть позже хватает ее за руки и просит остаться, выбросить из головы борьбу и просто жить. Монро возвращается в Остин завтра, а Чарли уже поставила свой рюкзак около входной двери, как ставят точку: дело решенное, мама, ни к чему дурацкие споры. Чарли поворачивает голову к окну, где за легкими занавесками виднеется яркий и разноцветный мир, манящий красками, запахами и дурманящий ощущением безграничной свободы. И Уиллоуби ― совсем не то место, где она сможет однажды вздохнуть полной грудью. Она думает, что в Остине все будет по-другому, можно будет нырнуть с головой в омут борьбы с патриотами и нанитами, букашками, для которых просто еще не придумали инсектицид, но Чарли готова даже умереть, лишь бы помочь избавить мир от этих помешанных на порядке тварей. И это ощущение ― жажда ― борьбы за то, что важно, несется как лесной пожар по венам, угрожая выжечь Чарли изнутри, если она и дальше будет бездействовать. Это понимает даже Рейчел. А вот Монро ― нет, и потому только отпинывает рюкзак к гостиной и заявляет, что Чарли, конечно, отличный стрелок, но спасать ее задницу в стотысячный раз он не будет. И она чувствует себя так, будто попала под ливень. Вечером, после ужина, но до того времени, когда стоит ложиться спать, чтобы проснуться как можно раньше и отправиться в путь, она выходит на веранду и смотрит на небо, где мотыльками сияют безликие звезды. В высокой траве начинают трещать сверчки. ― Дура ты, ― говорит Монро, неожиданно возникая перед крыльцом. ― Осталась бы с Майлзом и матерью, нашла бы парня, вышла замуж… Он замолкает, видимо понимая, как глупо это в самом деле звучит. Чарли только фыркает: она уже пыталась найти парня, и в обоих случаях это ничем хорошим не кончилось; фыркает и, прищурившись, смотрит ему в глаза, осторожно подбирая слова. ― Что нужно сделать, чтобы ты согласился взять меня с собой добровольно, а не обнаружить однажды в Остине? ― Прекратить вести себя по-детски, ― пожимает плечами Монро и только потом понимает свою ошибку. Считать Чарли ребенком ― себе дороже, потому что она будет из кожи вон лезть, чтобы доказать, что это не так. И у нее достаточно оружия, сумасбродства и храбрости, чтоб сделать это впечатляющим зрелищем. ― Я не маленькая девочка с кукольным личиком и в розовом платьице! ― вспыхнув, упрямо шипит Чарли и повторяет: ― Что нужно сделать? И что-то в ее голосе и непоколебимой уверенности заставляет Монро нахмуриться и даже отступить на шаг и, возможно, посчитать до десяти, прежде чем осознать, что ему все-таки не послышалось. Чарли спускается по ступенькам ― их семь, но кому это важно? ― становится рядом и улыбается: хитро, задорно, будто знает тайну бытия или рецепт превосходной мадеры. Так она смотрела на Монро только в Нью-Вегасе, когда Дункан дала наемников, а теперь вот ― опять. Самый ужасный взгляд в мире. ― Серьезно, Чарли? Ты предлагаешь секс в обмен на Остин? ― наугад спрашивает Монро, чтобы раздразнить ее, смутить, выбить дух. Что угодно, лишь бы не брать ее с собой. Это кажется хорошей идеей, пока он не понимает, что втайне надеется на «да». ― Что? Конечно, нет, ― возмущенно фыркает она и возвращается в дом. *** ― Доброе утро, ― говорит тихо Рейчел, садясь напротив. Чарли салютует кружкой с горячим чаем и избегает смотреть матери в глаза, старательно пережевывая сэндвич. На столе уже стоит полностью собранная сумка с провизией и водой, и этого вполне достаточно для троих, если Майлз все-таки поедет тоже; о себе она ни капельки не волнуется. Рейчел выглядит так, будто не спала всю ночь, и возможно, что в действительности так и есть, но у Чарли нет сил, чтобы в миллионный ― или больше? ― раз повторять: «Дело решенное, мама». Монро в кухню не заходит: они с Майлзом сразу идут на улицу, о чем-то жарко спорят ― и только закрытое окно мешает понять, о чем именно. И потому Чарли быстро допивает чай, со стуком опуская чашку на стол, и резко встает из-за стола. Солнце уже довольно высоко, небо ясное, только на горизонте вырисовываются полоски словно изрезанных облаков. Чарли подходит к Монро и, переминаясь с ноги на ногу, наблюдает за тем, как он проверяет, хорошо ли на лошади закреплено седло. ― Чего тебе? ― наконец недовольно вздыхает он, обернувшись. ― Что сказал Майлз? ― Он остается. ― Монро недоволен, и это настолько очевидно, что Чарли едва не хлопает в ладоши. ― Тебе понадобится помощь, ― с улыбкой говорит она. ― Обойдусь, детка. Она колеблется только секунду ― не больше, потому что иначе упустит момент ― и произносит: ― Эй, а если все-таки «да»? ― О чем ты? ― Ну ты, я, секс, Остин? Чарли подмигивает, подначивая, мол, что теперь скажешь, а? ― Собирайся, ― сдается Монро. Она заливисто смеется и уже через минуту возвращается с рюкзаком. *** ― Знаешь, там будет трудно, ― в очередной раз заводит набившую оскомину шарманку Монро, ― и потому тебе лучше бы повернуть назад… Чарли только фыркает и поудобнее перехватывает поводья: лошадь попалась норовистая и прожорливая: чуть что пытается сойти с дороги и полакомиться травой на обочине, хотя ее можно простить. И понять. И даже пожалеть. За последние два дня им встретилась едва ли дюжина деревьев, а пару обмелевших ручьев вряд ли можно считать водой. Только скалы, пыльно-коричневая почва и низкие пожухлые кустарники. И все равно ― лучше, чем Уиллоуби. ― Там скучно, ― пожимает она плечами и хочет добавить, что, в общем-то, возвращаться уже несколько поздно, но решает все-таки промолчать. Потому что с Монро станется пинками погнать ее обратно. ― А тебе, значит, веселья в жизни не хватает? ― догадливо и с неприкрытым сарказмом спрашивает он. ― Адреналиновая наркоманка. ― Кто бы говорил… ― тихо бормочет Чарли себе под нос. Впереди бесконечной лентой стелется проселочная дорога, чуть правее растянулся хайвей, похожий скорее на серовато-мутную реку, чем на заброшенную автотрассу. Чарли не оглядывается.